https://wodolei.ru/catalog/dushevie_kabini/80x80/
— Маргарет встала и разгладила юбку.
— Чудесно. — Он обнял ее за плечо. — Позвони мне, как только появится этот детектив. На Востоке я обучился искусству убеждать. Посмотрим, сохранил ли я свои способности.
— Спасибо, отец.
— Идем, я провожу тебя. Каковы твои планы на оставшийся день?
— Ах, не знаю. Я подумывала зайти за покупками к “Саксу”. После этого… — Остаток фразы поглотила закрывшаяся за ними тяжелая дверь красного дерева.
Я сунул завернутый в тряпку микрофон в карман комбинезона и попробовал окно. Оно оказалось незапертым и открылось после легкого толчка. Отцепив один из ремней, я перебросил в комнату дрожащие ноги, через секунду отстегнул другой ремень и очутился, наконец, в сравнительной безопасности конторы Круземарка. Риск оправдался: стоило притвориться мойщиком окон, чтобы из первых рук узнать о восточном искусстве Круземарка.
Закрыв окно, я огляделся. Мне очень хотелось порыскать кругом, но на это не было времени. На мраморном столике стояла почти нетронутая рюмка Маргарет. Ни капли посторонней жидкости в этом напитке. Вдохнув фруктовый аромат, я сделал глоток. Коньяк бархатным пламенем скользнул по языку. Я прикончил его тремя быстрыми глотками. Он был старый и дорогой и, конечно, заслуживал лучшего обращения, но у меня не было на это времени.
Глава двадцать восьмая
Блондинка-секретарша едва удостоила меня взглядом, когда я захлопнул за собой полированную дверь. Возможно, мойщики окон, пользующиеся для выхода кабинетом босса, для нее дело привычное. Выскользнув в коридор, я натолкнулся на самого Этана Круземарка: он вышагивал по коридору, гордо выпятив грудь, как будто на его сером фланелевом костюме позвякивал ряд невидимых медалей. Наверное, он ожидал, что я рассыплюсь перед ним в извинениях. Вместо этого я бросил ему непечатное слово, хотя и зря, — оно скатилось с него, как плевок с гуся.
Выходя из приемной, я послал громкий воздушный поцелуй регистраторше. В ответ она вся скривилась, словно ненароком проглотила гусеницу, — двое торговцев, сидевших в ожидании на плетеных стульях, нашли ее очень забавной, — и круто развернулась на стуле, как будто ей вставили шило.
Я переоделся у служебного шкафчика так быстро, что мне мог позавидовать сам Супермен. Перекладывать вещи в “дипломат” было некогда, поэтому я рассовал револьвер и микрофон в карманы пальто, а скомканный комбинезон и снаряжение сунул в помятое ведро. В лифте я вспомнил о своем галстуке и попытался было вслепую завязать узел, однако потерпел полный провал.
На улице Маргарет Круземарк уже и не пахло. Она говорила, что собирается к “Саксу”, — наверное, поймала такси. Перейдя через Лексингтон, я вошел в здание Центрального Вокзала через боковой вход и, спустившись по пандусу в “Ойстер-Бар”, заказал дюжину устриц. Они живо исчезли. Я допил сок из опустевших раковин и заказал еще полдюжины, решив, что спешить некуда. Минут через двадцать я, наконец, оттолкнул тарелку и направился к платному телефону — теперь можно и позвонить. Маргарет Круземарк дома не было, наверняка еще не вернулась из универмага. Или нагрянула по пути домой к “Бонвиту и Бердорфу”.
Поезд подземки доставил мою набитую моллюсками тушу на Таймс-сквер, где я пересел на местную линию до Пятьдесят седьмой улицы. Я снова позвонил в квартиру Маргарет из автомата на углу и снова не получил ответа. Проходя мима дверей ее дома на Седьмой авеню, я заметил в вестибюле троих человек, дожидающихся лифта, и, не останавливаясь, прошагал до угла Пятьдесят шестой улицы. Закурив сигарету, повернул обратно. На этот раз вестибюль был пуст. Я прямым ходом двинулся к пожарной лестнице. Не стоило давать лифтерам шанс узнать меня.
Подъем на одиннадцатый этаж не представляет труда, если ты готовишься к марафону, но проделывать его с восемнадцатью кувыркающимися в желудке устрицами вовсе не весело. Я поднимался потихоньку, отдыхая через этаж и периодически окунаясь в бодрую какофонию дюжины музыкальных занятий.
Когда я подошел к дверям Маргарет Круземарк, дыхание мое было тяжелым, а сердце стучало, как метроном в темпе “престо”. Я обозрел пустой коридор, открыл “дипломат”, извлек хирургические перчатки. Замок оказался простым. Прежде чем пробежаться по связке своих дорогостоящих отмычек и подобрать подходящую, я несколько раз нажал на звонок.
Замок открылся с третьей попытки. Подхватив свой кейс, я шагнул в квартиру и закрыл за собой дверь. Все пронизывал сильнейших запах эфира; он витал в воздухе, вызывая в памяти больничную палату. Я вытащил револьвер из кармана пальто и тихонько двинулся вдоль стены, в темноте прихожей. Не нужно было обладать талантом Шерлока Холмса, чтобы понять: дело здесь явно нечисто.
Маргарет Круземарк так и не собралась выйти за покупками. Она лежала навзничь в залитой солнцем гостиной, распластавшись на низеньком кофейном столике, в окружении горшков с пальмами. Кушетку, сидя на которой мы пили чай, отодвинули к стене, и женское тело посреди ковра напоминало фигуру на алтаре.
Блуза ее была порвана, и крошечные белые груди являли бы приятное зрелище, не будь грудная клетка грубо вспорота — примерно до середины. Рану переполняла кровь, и ее красные потоки, сбегая по ребрам, образовали на столе лужицы. Глаза закрыты. Едва ли что можно было сказать по этому поводу.
Убрав револьвер, я коснулся кончиками пальцев ее шеи — еще теплая. Черты лица спокойны, как у спящей, на губах — тень улыбки. В дальнем углу комнаты, на каминной полке, мелодично пробили часы. Было ровно пять.
Я нашел орудие убийства под кофейным столиком. Ацтекский жертвенный нож из ее коллекции, с блестящим лезвием из обсидиана, потускневшим сейчас от засохшей крови. Я не стал до него дотрагиваться. Никаких признаков борьбы не было. Кушетка аккуратно подвинута. Воссоздать картину преступления не составляло труда.
Маргарет Круземарк передумала идти за покупками. Вместо этого она направилась прямо домой, и убийца ждал ее в квартире. Он — или она — застал ее врасплох, напав сзади и прижав ко рту и носу тряпку с эфиром. Она потеряла сознание прежде, чем смогла оказать сопротивление.
Сморщенный молитвенный коврик у двери показывал, откуда ее втащили в гостиную. Осторожно, чуть ли не с любовью, убийца положил ее на стол и отодвинул мебель, чтобы освободить место для “работы”.
Я долго осматривал помещение. Похоже, ничего не пропало. Коллекция оккультных безделушек Маргарет Круземарк казалась нетронутой. Лишь обсидианового кинжала не было на месте, но я уже знал, где его найти. Ящики оставались задвинутыми, в шкафах никто не рылся. Попытки инсценировать ограбление не было.
Только у высокого окна, между филодендроном и дельфиниумом, я кое-что обнаружил. В чаше на высоком греческом треножнике находился блестящий, влажный от крови комок, размером с деформированный теннисный мяч, — как будто собака что-то притащила с помойки, — и я долго смотрел на него, прежде чем понял, что это такое. Отныне Валентинов День уже никогда не будет для меня прежним. Это было сердце Маргарет Круземарк.
Какая простая штука, человеческое сердце. Оно работает день за днем, год за годом, пока кто-нибудь не придет и не вырвет его из груди, — и это уже не сердце, а просто шматок рвани, представляющий интерес для собаки. Я отвернулся от “моторчика” Колдуньи из Уэлсли, ощущая, как пляшут в моем желудке, просясь на волю, все восемнадцать устриц.
В прихожей, в плетеной корзинке для мусора лежала пропитанная эфиром тряпка. Я оставил ее там: пусть ребята из Отдела по расследованию убийств порадуются. Пусть заберут ее вместе с куском мертвого мяса к себе и пропустят через лабораторию. Папки распухнут от протоколов, но такова уж их работа, — в отличие от моей.
Кухня не представляла особого интереса. Обычная кухня, — поваренные книги, кастрюли и сковородки, полочка для специй, холодильник… Продуктовая сумка от “Блумингсдейла” была забита кофейной гущей и куриными костями.
Спальня же, напротив, выглядела многообещающе. Постель не застелена, мятые, в пятнах, простыни наводили на вполне определенные мысли:, колдунья не обходилась без колдунов. В примыкающей к спальне маленькой ванной я нашел пластиковый футляр из-под колпачка. Он был пуст. Если этим утром она занималась любовью, колпачок должен быть на ней. Ребятам из полиции и здесь найдется работа.
Медицинский шкафчик хозяйки был переполнен, и его содержимое отчасти перекочевало на высокие полочки по обеим сторонам зеркала, приделанного над ванной. Аспирин, зубной порошок, магнезия и флакончики из-под пилюль боролись за место с баночками пахучих порошков, обозначенных непонятными алхимическими символами. В металлических коробочках разнообразные ароматические порошки. По запаху я определил лишь мяту.
С коробки для гигиенических салфеток на меня скалился желтый череп. Рядом, на полке с Тампаксом, лежали пестик и ступка, а на крышке туалетного бачка красовались обоюдоострый кинжал, журнал “Вог”, щетка для волос и четыре толстые черные свечи.
За баночкой крема для лица я обнаружил отрезанную человеческую кисть: она лежала там, темная и съежившаяся, будто брошенная перчатка. Я чуть не уронил ее, когда взял в руки, — она оказалась на удивление легкой.
В общем, там не было разве что тритоньего глаза, но если я и не нашел его, то не потому, что не приложил к этому усилий.
В спальне, в стенной нише, находился “рабочий уголок” Маргарет Круземарк. Шкафчик, забитый гороскопами клиентов, интереса для меня не представлял. Я только зря потратил время, пытаясь отыскать фамилию Фаворит на “Ф” и Либлинг на “Л”. На отдельной полочке стояли справочники и глобус. Книги подпирала запечатанная алебастровая урна размером с сигаретную коробку; крышку ее украшала трехглавая змея.
Я перелистал книги, надеясь найти какую-нибудь спрятанную записку, но тщетно. Среди разбросанных на столе бумаг мне попалась на глаза маленькая карточка с черной окантовкой. В верхней ее части помещалась перевернутая пятиконечная звезда в круге. В пентаграмму была вписана голова рогатого козла. Пот талисманом витиеватыми латинскими буквами — надпись: MISSA NIGER. Ниже — латинский текст, а под ним цифры: III.XXII.MCMLIX. Это обозначало дату. Вербное Воскресенье, четыре дня назад. Там же находился соответствующий конверт, адресованный Маргарет Круземарк. Оба листка я сунул в свой “дипломат”.
Остальные бумаги представляли собой большей частью астрологические расчеты и незаконченные гороскопы. Безо всякого интереса я пробежал их глазами и вдруг обнаружил в верхней части одного из них собственное имя. Да, подобная находка доставила бы массу удовольствия лейтенанту Стерну… Этот листок я тоже отправил в “дипломат”.
Найденный гороскоп заставил меня проверить настольный календарь Маргарет Круземарк. Я был записан на понедельник, 16-ое: “Г. Энджел, 13.30” Календарный листок присоединился к предыдущим находкам. Сегодня она тоже кого-то ждала — запись на 17.30. Часы у меня спешили, но показывали уже 16.20 — мое время истекало.
Выходя, я оставил дверь приоткрытой. Кто-то найдет тело и вызовет полицию. Мне не хотелось оказаться замешанным в этом дерьме… Смех! Разве я уже не сидел в нем по уши?
Глава двадцать девятая
Теперь можно было не спешить, спускаясь вниз по пожарной лестнице. На сегодня я поупражнялся достаточно. Оказавшись в вестибюле, я не вышел на улицу, а прошел узким коридором прямо в “Таверну Карнеги”. Я всегда ставлю себе выпивку после того, как нахожу труп. Это уже стало традицией.
Бар ломился от толпы, обычной для этого радостного времени. Расталкивая локтями газетчиков, я пробился к стойке и заказал двойной “Манхэттен” со льдом. Затем, сделав долгий глоток, я с бокалом в руках протиснулся, ступая прямо по ногам, к телефону.
Порцию свою я прикончил, слушая бесконечные гудки. Эпифани Праудфут не отзывалась. Зловещий признак. Я повесил трубку, думая о Маргарет Круземарк, вскрытой наподобие рождественского гуся одиннадцатью этажами выше; двумя часами раньше я точно так же слушал гудки ее телефона. Оставив пустой бокал на полке под телефоном, я плечом проложил себе путь на улицу.
За полквартала от меня, у входа в похожий на мечеть Центральный городской театр, остановилось, чтобы выпустить пассажира, такси. Я крикнул, и водитель ждал с открытой дверью, пока я мчался к нему наперегонки с какой-то женщиной, потрясавшей сложенным зонтиком.
Это был негр; он и глазом не моргнул, услышав, что мне нужно на перекресток Сто двадцать третьей улицы и Ленокс-авеню. Видимо, он решил, что я собрался на собственные похороны, и был не прочь получить от меня последние чаевые. Мы рванули в центр, не тратя времени на разговоры. Транзисторный приемник на переднем сиденье громко вещал голосом балагурящего диск-жокея: “Только наша станция покоряет любую дистанцию…”
Через двадцать минут он высадил меня у входа в магазин Праудфут и умчался прочь, сопровождаемый блюзовыми каденциями. Аптека не работала, и длинная зеленая штора за дверью напоминала приспущенный в знак поражения флаг. Я постучал и подергал за дверную ручку, но безуспешно.
Эпифани упоминала про свою квартиру над лавкой, и я решил пройти по Ленокс-авеню до входа в здание и проверить фамилии на почтовых ящиках в вестибюле. На третьем слева значилось: ПРАУДФУТ, 2-Д. Дверь в холл была открыта, и я вошел внутрь.
В узком, отделанном кафелем коридоре пахло мочой и вареными свиными ножками. Я поднялся по выщербленным от времени мраморным ступеням на второй этаж и услышал, как кто-то наверху спускает воду в туалете. Квартира 2-Д находилась в самом конце площадки. Из осторожности я позвонил, но ответа не было.
Замок не представил для меня проблемы. При мне было с полдюжины подходящих ключей. Натянув свои перчатки, я открыл дверь, машинально принюхиваясь, не пахнет ли эфиром. Окна в угловой гостиной выходили одновременно на Ленокс-авеню и Сто двадцать третью улицу. Гостиная была обставлена стандартной мебелью и украшена африканскими сувенирами из резного дерева.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
— Чудесно. — Он обнял ее за плечо. — Позвони мне, как только появится этот детектив. На Востоке я обучился искусству убеждать. Посмотрим, сохранил ли я свои способности.
— Спасибо, отец.
— Идем, я провожу тебя. Каковы твои планы на оставшийся день?
— Ах, не знаю. Я подумывала зайти за покупками к “Саксу”. После этого… — Остаток фразы поглотила закрывшаяся за ними тяжелая дверь красного дерева.
Я сунул завернутый в тряпку микрофон в карман комбинезона и попробовал окно. Оно оказалось незапертым и открылось после легкого толчка. Отцепив один из ремней, я перебросил в комнату дрожащие ноги, через секунду отстегнул другой ремень и очутился, наконец, в сравнительной безопасности конторы Круземарка. Риск оправдался: стоило притвориться мойщиком окон, чтобы из первых рук узнать о восточном искусстве Круземарка.
Закрыв окно, я огляделся. Мне очень хотелось порыскать кругом, но на это не было времени. На мраморном столике стояла почти нетронутая рюмка Маргарет. Ни капли посторонней жидкости в этом напитке. Вдохнув фруктовый аромат, я сделал глоток. Коньяк бархатным пламенем скользнул по языку. Я прикончил его тремя быстрыми глотками. Он был старый и дорогой и, конечно, заслуживал лучшего обращения, но у меня не было на это времени.
Глава двадцать восьмая
Блондинка-секретарша едва удостоила меня взглядом, когда я захлопнул за собой полированную дверь. Возможно, мойщики окон, пользующиеся для выхода кабинетом босса, для нее дело привычное. Выскользнув в коридор, я натолкнулся на самого Этана Круземарка: он вышагивал по коридору, гордо выпятив грудь, как будто на его сером фланелевом костюме позвякивал ряд невидимых медалей. Наверное, он ожидал, что я рассыплюсь перед ним в извинениях. Вместо этого я бросил ему непечатное слово, хотя и зря, — оно скатилось с него, как плевок с гуся.
Выходя из приемной, я послал громкий воздушный поцелуй регистраторше. В ответ она вся скривилась, словно ненароком проглотила гусеницу, — двое торговцев, сидевших в ожидании на плетеных стульях, нашли ее очень забавной, — и круто развернулась на стуле, как будто ей вставили шило.
Я переоделся у служебного шкафчика так быстро, что мне мог позавидовать сам Супермен. Перекладывать вещи в “дипломат” было некогда, поэтому я рассовал револьвер и микрофон в карманы пальто, а скомканный комбинезон и снаряжение сунул в помятое ведро. В лифте я вспомнил о своем галстуке и попытался было вслепую завязать узел, однако потерпел полный провал.
На улице Маргарет Круземарк уже и не пахло. Она говорила, что собирается к “Саксу”, — наверное, поймала такси. Перейдя через Лексингтон, я вошел в здание Центрального Вокзала через боковой вход и, спустившись по пандусу в “Ойстер-Бар”, заказал дюжину устриц. Они живо исчезли. Я допил сок из опустевших раковин и заказал еще полдюжины, решив, что спешить некуда. Минут через двадцать я, наконец, оттолкнул тарелку и направился к платному телефону — теперь можно и позвонить. Маргарет Круземарк дома не было, наверняка еще не вернулась из универмага. Или нагрянула по пути домой к “Бонвиту и Бердорфу”.
Поезд подземки доставил мою набитую моллюсками тушу на Таймс-сквер, где я пересел на местную линию до Пятьдесят седьмой улицы. Я снова позвонил в квартиру Маргарет из автомата на углу и снова не получил ответа. Проходя мима дверей ее дома на Седьмой авеню, я заметил в вестибюле троих человек, дожидающихся лифта, и, не останавливаясь, прошагал до угла Пятьдесят шестой улицы. Закурив сигарету, повернул обратно. На этот раз вестибюль был пуст. Я прямым ходом двинулся к пожарной лестнице. Не стоило давать лифтерам шанс узнать меня.
Подъем на одиннадцатый этаж не представляет труда, если ты готовишься к марафону, но проделывать его с восемнадцатью кувыркающимися в желудке устрицами вовсе не весело. Я поднимался потихоньку, отдыхая через этаж и периодически окунаясь в бодрую какофонию дюжины музыкальных занятий.
Когда я подошел к дверям Маргарет Круземарк, дыхание мое было тяжелым, а сердце стучало, как метроном в темпе “престо”. Я обозрел пустой коридор, открыл “дипломат”, извлек хирургические перчатки. Замок оказался простым. Прежде чем пробежаться по связке своих дорогостоящих отмычек и подобрать подходящую, я несколько раз нажал на звонок.
Замок открылся с третьей попытки. Подхватив свой кейс, я шагнул в квартиру и закрыл за собой дверь. Все пронизывал сильнейших запах эфира; он витал в воздухе, вызывая в памяти больничную палату. Я вытащил револьвер из кармана пальто и тихонько двинулся вдоль стены, в темноте прихожей. Не нужно было обладать талантом Шерлока Холмса, чтобы понять: дело здесь явно нечисто.
Маргарет Круземарк так и не собралась выйти за покупками. Она лежала навзничь в залитой солнцем гостиной, распластавшись на низеньком кофейном столике, в окружении горшков с пальмами. Кушетку, сидя на которой мы пили чай, отодвинули к стене, и женское тело посреди ковра напоминало фигуру на алтаре.
Блуза ее была порвана, и крошечные белые груди являли бы приятное зрелище, не будь грудная клетка грубо вспорота — примерно до середины. Рану переполняла кровь, и ее красные потоки, сбегая по ребрам, образовали на столе лужицы. Глаза закрыты. Едва ли что можно было сказать по этому поводу.
Убрав револьвер, я коснулся кончиками пальцев ее шеи — еще теплая. Черты лица спокойны, как у спящей, на губах — тень улыбки. В дальнем углу комнаты, на каминной полке, мелодично пробили часы. Было ровно пять.
Я нашел орудие убийства под кофейным столиком. Ацтекский жертвенный нож из ее коллекции, с блестящим лезвием из обсидиана, потускневшим сейчас от засохшей крови. Я не стал до него дотрагиваться. Никаких признаков борьбы не было. Кушетка аккуратно подвинута. Воссоздать картину преступления не составляло труда.
Маргарет Круземарк передумала идти за покупками. Вместо этого она направилась прямо домой, и убийца ждал ее в квартире. Он — или она — застал ее врасплох, напав сзади и прижав ко рту и носу тряпку с эфиром. Она потеряла сознание прежде, чем смогла оказать сопротивление.
Сморщенный молитвенный коврик у двери показывал, откуда ее втащили в гостиную. Осторожно, чуть ли не с любовью, убийца положил ее на стол и отодвинул мебель, чтобы освободить место для “работы”.
Я долго осматривал помещение. Похоже, ничего не пропало. Коллекция оккультных безделушек Маргарет Круземарк казалась нетронутой. Лишь обсидианового кинжала не было на месте, но я уже знал, где его найти. Ящики оставались задвинутыми, в шкафах никто не рылся. Попытки инсценировать ограбление не было.
Только у высокого окна, между филодендроном и дельфиниумом, я кое-что обнаружил. В чаше на высоком греческом треножнике находился блестящий, влажный от крови комок, размером с деформированный теннисный мяч, — как будто собака что-то притащила с помойки, — и я долго смотрел на него, прежде чем понял, что это такое. Отныне Валентинов День уже никогда не будет для меня прежним. Это было сердце Маргарет Круземарк.
Какая простая штука, человеческое сердце. Оно работает день за днем, год за годом, пока кто-нибудь не придет и не вырвет его из груди, — и это уже не сердце, а просто шматок рвани, представляющий интерес для собаки. Я отвернулся от “моторчика” Колдуньи из Уэлсли, ощущая, как пляшут в моем желудке, просясь на волю, все восемнадцать устриц.
В прихожей, в плетеной корзинке для мусора лежала пропитанная эфиром тряпка. Я оставил ее там: пусть ребята из Отдела по расследованию убийств порадуются. Пусть заберут ее вместе с куском мертвого мяса к себе и пропустят через лабораторию. Папки распухнут от протоколов, но такова уж их работа, — в отличие от моей.
Кухня не представляла особого интереса. Обычная кухня, — поваренные книги, кастрюли и сковородки, полочка для специй, холодильник… Продуктовая сумка от “Блумингсдейла” была забита кофейной гущей и куриными костями.
Спальня же, напротив, выглядела многообещающе. Постель не застелена, мятые, в пятнах, простыни наводили на вполне определенные мысли:, колдунья не обходилась без колдунов. В примыкающей к спальне маленькой ванной я нашел пластиковый футляр из-под колпачка. Он был пуст. Если этим утром она занималась любовью, колпачок должен быть на ней. Ребятам из полиции и здесь найдется работа.
Медицинский шкафчик хозяйки был переполнен, и его содержимое отчасти перекочевало на высокие полочки по обеим сторонам зеркала, приделанного над ванной. Аспирин, зубной порошок, магнезия и флакончики из-под пилюль боролись за место с баночками пахучих порошков, обозначенных непонятными алхимическими символами. В металлических коробочках разнообразные ароматические порошки. По запаху я определил лишь мяту.
С коробки для гигиенических салфеток на меня скалился желтый череп. Рядом, на полке с Тампаксом, лежали пестик и ступка, а на крышке туалетного бачка красовались обоюдоострый кинжал, журнал “Вог”, щетка для волос и четыре толстые черные свечи.
За баночкой крема для лица я обнаружил отрезанную человеческую кисть: она лежала там, темная и съежившаяся, будто брошенная перчатка. Я чуть не уронил ее, когда взял в руки, — она оказалась на удивление легкой.
В общем, там не было разве что тритоньего глаза, но если я и не нашел его, то не потому, что не приложил к этому усилий.
В спальне, в стенной нише, находился “рабочий уголок” Маргарет Круземарк. Шкафчик, забитый гороскопами клиентов, интереса для меня не представлял. Я только зря потратил время, пытаясь отыскать фамилию Фаворит на “Ф” и Либлинг на “Л”. На отдельной полочке стояли справочники и глобус. Книги подпирала запечатанная алебастровая урна размером с сигаретную коробку; крышку ее украшала трехглавая змея.
Я перелистал книги, надеясь найти какую-нибудь спрятанную записку, но тщетно. Среди разбросанных на столе бумаг мне попалась на глаза маленькая карточка с черной окантовкой. В верхней ее части помещалась перевернутая пятиконечная звезда в круге. В пентаграмму была вписана голова рогатого козла. Пот талисманом витиеватыми латинскими буквами — надпись: MISSA NIGER. Ниже — латинский текст, а под ним цифры: III.XXII.MCMLIX. Это обозначало дату. Вербное Воскресенье, четыре дня назад. Там же находился соответствующий конверт, адресованный Маргарет Круземарк. Оба листка я сунул в свой “дипломат”.
Остальные бумаги представляли собой большей частью астрологические расчеты и незаконченные гороскопы. Безо всякого интереса я пробежал их глазами и вдруг обнаружил в верхней части одного из них собственное имя. Да, подобная находка доставила бы массу удовольствия лейтенанту Стерну… Этот листок я тоже отправил в “дипломат”.
Найденный гороскоп заставил меня проверить настольный календарь Маргарет Круземарк. Я был записан на понедельник, 16-ое: “Г. Энджел, 13.30” Календарный листок присоединился к предыдущим находкам. Сегодня она тоже кого-то ждала — запись на 17.30. Часы у меня спешили, но показывали уже 16.20 — мое время истекало.
Выходя, я оставил дверь приоткрытой. Кто-то найдет тело и вызовет полицию. Мне не хотелось оказаться замешанным в этом дерьме… Смех! Разве я уже не сидел в нем по уши?
Глава двадцать девятая
Теперь можно было не спешить, спускаясь вниз по пожарной лестнице. На сегодня я поупражнялся достаточно. Оказавшись в вестибюле, я не вышел на улицу, а прошел узким коридором прямо в “Таверну Карнеги”. Я всегда ставлю себе выпивку после того, как нахожу труп. Это уже стало традицией.
Бар ломился от толпы, обычной для этого радостного времени. Расталкивая локтями газетчиков, я пробился к стойке и заказал двойной “Манхэттен” со льдом. Затем, сделав долгий глоток, я с бокалом в руках протиснулся, ступая прямо по ногам, к телефону.
Порцию свою я прикончил, слушая бесконечные гудки. Эпифани Праудфут не отзывалась. Зловещий признак. Я повесил трубку, думая о Маргарет Круземарк, вскрытой наподобие рождественского гуся одиннадцатью этажами выше; двумя часами раньше я точно так же слушал гудки ее телефона. Оставив пустой бокал на полке под телефоном, я плечом проложил себе путь на улицу.
За полквартала от меня, у входа в похожий на мечеть Центральный городской театр, остановилось, чтобы выпустить пассажира, такси. Я крикнул, и водитель ждал с открытой дверью, пока я мчался к нему наперегонки с какой-то женщиной, потрясавшей сложенным зонтиком.
Это был негр; он и глазом не моргнул, услышав, что мне нужно на перекресток Сто двадцать третьей улицы и Ленокс-авеню. Видимо, он решил, что я собрался на собственные похороны, и был не прочь получить от меня последние чаевые. Мы рванули в центр, не тратя времени на разговоры. Транзисторный приемник на переднем сиденье громко вещал голосом балагурящего диск-жокея: “Только наша станция покоряет любую дистанцию…”
Через двадцать минут он высадил меня у входа в магазин Праудфут и умчался прочь, сопровождаемый блюзовыми каденциями. Аптека не работала, и длинная зеленая штора за дверью напоминала приспущенный в знак поражения флаг. Я постучал и подергал за дверную ручку, но безуспешно.
Эпифани упоминала про свою квартиру над лавкой, и я решил пройти по Ленокс-авеню до входа в здание и проверить фамилии на почтовых ящиках в вестибюле. На третьем слева значилось: ПРАУДФУТ, 2-Д. Дверь в холл была открыта, и я вошел внутрь.
В узком, отделанном кафелем коридоре пахло мочой и вареными свиными ножками. Я поднялся по выщербленным от времени мраморным ступеням на второй этаж и услышал, как кто-то наверху спускает воду в туалете. Квартира 2-Д находилась в самом конце площадки. Из осторожности я позвонил, но ответа не было.
Замок не представил для меня проблемы. При мне было с полдюжины подходящих ключей. Натянув свои перчатки, я открыл дверь, машинально принюхиваясь, не пахнет ли эфиром. Окна в угловой гостиной выходили одновременно на Ленокс-авеню и Сто двадцать третью улицу. Гостиная была обставлена стандартной мебелью и украшена африканскими сувенирами из резного дерева.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28