Природа Закона — время, а сам Закон — ее растущее одиночество и путь к старости. И снова подступающее отчаяние разбила сдвоенная сила руки, на которой лежала ее ладонь. Слова, возникавшие в сознании, приобретали священный смысл, обретали собственную жизнь, властно выстраивали порядок в ее смятенных чувствах и мыслях. Кто-то когда-то давно говорил эти слова… Кто? И внезапно она увидела фигуру лорда Эргли, увидела далеко-далеко, словно смотрела в бинокль с другого конца. Судья стоял в кабинете сэра Джайлса и держал в руке камень. Хлое он виделся олицетворением Английского Закона, наследником но прямой линии тех, кто создавал Закон. Вокруг витали другие имена: Сулейман, Карл, Август, халифы и цезари всего мира, того самого мира, в котором поцелуй занимает миг, а их работа — века. Они старели и заканчивали каждый свой труд, их постройки испытывало время, и они выдерживали испытания. Все еще ощущая свои собственные уносящиеся годы, все еще не выпуская из вида хоровод молодых поклонников, Хлоя никак не могла совершить выбор, но вот что-то сдвинулось в ее сознании, оно раскрылось, и прошлое тотчас же перестало быть. Словно в отместку за эту утрату, мягкие, теплые, живые имена похолодели, а кружащиеся фигуры, стоило ей остановить на них взгляд, стали выцветать и таять. Тогда она встретилась глазами с призрачным образом лорда Эргли, он улыбнулся и покачал головой. Едва слышно тот же голос шепнул: «Продолжай, дитя», — но что и как могла она продолжать? Ее окружала холодная тьма, и даже образ судьи, ее самого честного, самого надежного спутника, исчез и потерялся в этой тьме. В отчаянии Хлоя позвала его, но тут же поправилась и со всей силой веры, которая еще оставалась в ней, произнесла, словно давая обет: «Да, я буду продолжать, буду, только скажите — как?»
Едва различимый призрак не улыбнулся, не успокоил ее, хотя бы кивком головы, и окончательно пропал. Мрак и запустение стремительно затопили все окружающее пространство, и Хлое подумалось, что так приходит Смерть. Все мучения сердца за всю ее жизнь, все измены, неверие и хаос сконденсировались в единую тучу и пали на ее плечи. Последней ушли память о ранней, одинокой и приносящей сплошную боль юности и страх перед ненавистной, жалкой и беспомощной старостью, и еще некоторое время страдание, питаясь само собой, пробивалось сквозь толщу времени. Дальше она потеряла все ощущения и просто ждала, отупев от муки.
Неизвестно, сколько это продолжалось, но однажды в ее сознание пробился голос. Он быстро креп, набирал силу и ясность, он словно раздвигал ночь, окутавшую ее.
— Дитя! — звал голос, и в нем звучали тщательно скрываемые нотки беспокойства. — Дитя мое! Хлоя! Хлоя!
Девушка встрепенулась, подалась навстречу знакомому голосу, и внезапно терзавшая ее боль ушла, а внешний мир обрел существование. Но пока свершалась эта перемена, Хлоя успела заметить на границе между тьмой и светом мягкое сияние камня. Наверное, где-то там же должен находиться и лорд Эргли… Белизна с золотым отливом ширилась и становилась все более прозрачной.
Только теперь, своим измененным сознанием, Хлоя смогла ощутить высшее совершенство камня, у нее захватило дух, и перевести дыхание она смогла лишь узрев вокруг стены знакомого кабинета.
Лорд Эргли смотрел на нее с легким беспокойством. Его собственный опыт был куда определенней. Он без особого труда воссоздал в памяти образ кабинета в Бирмингеме, вспомнил троих мужчин, сосредоточившись, мысленно произнес формулу и волевым усилием передал ее Лондону, а потом отдал ситуацию на волю камня. Он постарался полностью отказаться от любых собственных желаний, они представлялись не столько опасными для него самого, сколько ставящими под угрозу весь замысел спасательной операции. Судье было проще. Его не трогали, как Хлою, все эти титулы, цари и пророки, но мысли его текли сходным путем. Он по-прежнему не знал, обладает ли камень собственной волей, но не стал добиваться ответа на этот вопрос, сосредоточившись на конкретной задаче вызволения Пондона. Он не представлял себе, как именно сможет помочь ему, но эксперимент есть эксперимент. Особенно внимательно судья следил за тем, чтобы не провалиться в Бирмингем.
Он просто воссоздал в памяти время, место и обстоятельства, предоставил их в распоряжение камня и теперь ждал, что за этим последует.
Долго — ему казалось, что очень долго — не происходило решительно ничего. Сосредоточившись на своей задаче, судья почти сразу перестал видеть лицо Хлои перед собой и только спустя некоторое время почувствовал некоторые изменения. Что-то давило на глаза изнутри. Кресло слегка качнулось и словно бы стронулось с места. Накатил и прошел легкий приступ тошноты, в голове возникло ощущение слабости. Кажется, вокруг была все та же комната, но нет, что-то в ней изменилось. Стол справа от судьи как будто размножился. Такие же столы вытянулись в бесконечную линию, это же произошло и с остальной мебелью, каждый предмет словно обретал бесконечную протяженность. Стены мерцали, то становясь прозрачными и пропуская сквозь себя вереницы отражений предметов, то обретая плотность и отсекая ряды шкафов и столов. Он видел и себя самого в разных позах, с разных ракурсов, но пока каждый раз все-таки узнавал себя. Когда он останавливался на каком-нибудь из этих фантомов, призрак приобретал рельефность, краски, зато все остальные блекли и выцветали. Затем сознание расслаблялось, и фантасмагория тут же продолжала свои бесконечные метаморфозы.
Постепенно к нему все острее возвращалось ощущение самого себя, сидящего в своем кабинете, на его руке по-прежнему лежала рука… чья, Хлои? Нет, это была явно другая рука, мужская, высохшая, старческая кисть… Хаджи! «Но тогда — это пятница», — с усилием подумал лорд Эргли. Все труднее становилось удерживать в сознании первоначальную задачу.
Множество образов роились вокруг. Экономка, Хлоя, Хаджи…
Он о чем-то говорил с ними… что-то делал… Сон… и все-таки не совсем сон. Память, его собственная память окружала его. Все больше силы уходило на то, чтобы не дать этим образам хлынуть в сознание и затопить его, чтобы удерживать только один определенный момент. Восприятие стремительно обретало глубину и разрасталось вширь, но не за счет охвата соседних территорий. Пространство явно меняло свои свойства. Вот под немыслимым углом вклинилась соседняя комната, ее изображение наложилось на картину беседующих за столом Хаджи и лорда Эргли. Но и в самой вклинившейся комнате возникали какие-то цветные шары, разрастались, отрывались, порождая новые пространства, теперь уже не всегда узнаваемые. Вот в одном из слоев мелькнул образ Джайлса, совершающего одновременно, словно многорукий Шива, разные действия. Полыхнула белая вспышка, и сквозь все слои миража проступило лицо все того же Джайлса, но внимательно наблюдающего, с огоньком жадного интереса в глазах. В одном из слоев лорд Эргли отвернулся от Джайлса, он хотел взглянуть на Пондона, но обнаружил лишь зыбкий образ человека, идущего к нему по полу, расположенному прямо на уровне глаз. Лондон обреченно шагал и шагал, казалось, скоро он войдет в переносицу лорда Эргли. Последнее видение вызвало у судьи крайне неприятное ощущение, но он сдержался. Теперь Лондон, уменьшенный до размеров крохотной частицы, был прямо перед глазами. Неприятные ощущения исчезли.
Рука — не Хлои, и не Хаджи — сомкнулась вокруг камня внутри его собственной руки. Лорд Эргли открыл свое сознание камню. Теперь все времена были здесь и все были равны. Пленнику, заточенному в прошлом, оставалось лишь понять это… Кажется, камень становится мягче… Но едва это ощущение возникло, как он опять затвердел, а чужая рука исчезла. Послышался слабый треск, сквозь все существо лорда Эргли прокатилась волна неистовой мощи… и он очнулся, стоя на ногах и с трудом переводя дух, а перед ним в кресле, мертвенно-бледная, с закрытыми глазами, лежала Хлоя.
Несколько секунд судья постоял, успокаивая дыхание, потом преодолел легкую дурноту, сел и взял Хлою за руку.
Между их ладонями оказался камень. Не спуская глаз со своей секретарши, он протянул левую руку, нащупал стол и удовлетворенно вздохнул.
— Хотел бы я знать, — сказал он сам себе, — что же у нас получилось и получилось ли вообще. О Небо, как я устал! И кто бы мне сказал, что стряслось с этим ребенком? Вид у нее такой, словно она тоже прошла через весь этот кошмар…
Интересно, чего это Джайлс так дергался? Он-то ведь ничего не делал… Или делал? Господи, хотел бы я знать, где Пондон, где Джайлс, где я сам, в конце концов, и самое главное — где мой замечательный секретарь?
Очень бережно он высвободил свою ладонь, но совсем не убрал, оставив руки в том же положении, как и в начале сеанса. Часы показывали шесть сорок семь.
— Как же все-таки узнать, — произнес судья, не сводя глаз с циферблата, — уловил ли Пондон мою подсказку? Как все это сложно… Стоп! Кажется, я уже говорил это раньше!
Впрочем, это — потом. — Он чуть наклонился вперед и тихо, но отчетливо позвал:
— Дитя мое! Хлоя! Хлоя!
Глава 10
Мэр Рича
Оливер Донкастер, вероломно покинутый и Шилдрейком, и лордом Белсмером, решил не задерживаться в Лондоне, где его никто больше не ждал, и возвращаться к себе в деревню. Идя на станцию, он испытывал немалое раздражение от оказанного приема. Что это за манеры, в конце концов, думал он. Сначала какой-то полицейский чин просит его не отказать в любезности и принять участие в какой-то дурацкой конференции, а потом его выставляют за дверь вместе с прочими, видно, совсем никчемными людьми. Никто ему ничего не объяснил, никто не познакомил с другими приглашенными. Ну да, он слышал, конечно, о лорде Эргли и даже смутно припомнил нашумевшую несколько лет назад книжку сэра Джайлса о свадебных обрядах каннибалов Полинезии. Но кто такой этот Пеллишер или, например, та девушка, которая так ловко вывалила оного Пеллишера из кресла, — он не имел ни малейшего представления, равно как и о том, почему она это сделала. Чего ради ей понадобилось откручивать голову сэру Джайлсу?
«Уж лучше бы она на меня бросилась, — подумал он, — или на Шилдрейка. А я бы с радостью помог ей свернуть шею этому американскому индюку. Интересно, сильно она поранилась? Ну, взяла она один из камней, и что такого?
Черт побери, надо было и мне захватить парочку. Хоть бы кто объяснил, зачем все это. Зачем сэр Джайлс поделил камень на кусочки? Почему девушка была против?» Вопросов Оливеру хватило до самого Рича.
За время его отсутствия городишко не только не успокоился, но даже стал выглядеть еще более сердитым. На улицах и возле дверей то и дело собирались возбужденные группки, разговорам и пересудам не было конца. Вокруг сновала полиция.
Стараясь выглядеть как можно незаметней, полицейские то тут, то там пробирались через враждебно настроенную толпу. Утро не отличалось от предыдущего вечера. Сначала Донкастер решил дать крюка, проведать сестру миссис Фергюсон, но скоро начал сомневаться, удастся ли ему это сделать. Чем ближе он подходил к нужному дому, тем гуще становилась толпа. По улице все же можно было пройти, хотя и не без труда, но вскоре Донкастера остановил пронзительный вопль: «Где камень? Отведите меня к камню!» Оливер растерянно оглянулся на людей вокруг.
Ближайший к нему мужчина кивнул и равнодушно пояснил:
«Опять этот псих». Остальные угрюмо прислушивались. Разговоры смолкли. Проходивший мимо полицейский встретил взгляд Оливера и чуть заметно пожал плечами.
— Где камень? — не унимался голос неподалеку. — Я хочу видеть! Неужели не найдется ни одного доброго человека? Неужели никто не отведет меня к камню?
— Кто это кричит? — спросил Оливер у соседа слева.
— Да старый Сэм Маттон, — угрюмо ответил тот. — Слеп, как филин, да еще и рехнулся почти. Прослышал про здешний камень и заставил внучку водить его по городу, чтобы прозреть, значит. Эй, Сэм! — неожиданно крикнул он через головы. — Что толку орать! Камень давно полиция сцапала. Нам с тобой от него добра уже не видать. — Слова незнакомца прозвучали вызывающе.
С другого конца улицы снова послышался голос слепца:
— Я же не вижу. Я хочу видеть! Пустите меня к камню!
Каждая его фраза заканчивалась каким-то собачьим прискуливанием. Оливер прошел немного вперед и увидел слепого. Это был дряхлый старик, совершенно лысый, иссохший. Он медленно переставлял ноги, сильно опираясь одной рукой на палку, а другой — на плечо девушки лет двадцати, что-то сердито внушавшей ему. Даже на расстоянии Оливер заметил, какая она бледная и как дрожит ее рука на плече старика. Слепец грубо тряхнул плечом и снова затянул жутким, агонизирующим голосом:
— Я хочу ви-и-идеть! Отведи-и-и меня к камню!
И в этот момент силы оставили девушку. Она осела на землю, выпустив руку старика, и забилась в истерике. Две-три женщины бросились к ней, а над толпой, заглушая всхлипы и стоны несчастной, снова вознесся голос ее деда:
— Где камень? Я же не вижу. Нэнси, я же не вижу!
Отведи меня к камню!
Полицейский что-то втолковывал недавнему собеседнику Оливера. Тот хмуро слушал.
— Надо отвести его домой, — расслышал Донкастер.
— Вам надо, сами и отведите, — огрызнулся человек, — если сумеете.
Молодой полицейский с несчастным видом подошел к старику и заговорил с ним. Старый Сэм быстро повернулся на голос, вцепился в мундир и разразился такими душераздирающими стенаниями, что у Оливера мурашки по спине побежали.
— Я умираю! Я видеть хочу, пока живой! Умираю!
Люди добрые, да неужто никто не отведет меня к камню?
— Сказано тебе, камень полиция забрала, — сообщил слепцу сосед Оливера. — Плевать им на твои глаза, понял?
Полиция забрала камень.
— Гром ее разбей, эту полицию, — пожелал кто-то в толпе, а молодой рабочий, ровесник Оливера по виду, вдруг яростно рванулся к констеблю.
— Будьте вы прокляты! — хрипло выкрикнул он. — Вы мою жену убили! Она этим утром умерла, и малыш мой вместе с ней. Они живые были бы, а вы их к камню не пустили, сволочи!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35