..Скрип-скрип, говорила качалка. Музыка кончилась, Ада открыла глаза и улыбнулась насмешливо Нильсу.— Чайковский с саксофонами, — пробормотала она, — сапоги всмятку. Ах, я не должна привередничать — я ведь никогда толком не слышала Чайковского, пока не приехала в Америку.— Почему?— В России нам негде было слушать музыку, только Мадам иногда играла на рояле французские песенки, ничего похожего на Чайковского. В России, когда я была девочкой, не было музыки для бедных, кроме той, что они сочиняли сами. Ах, как я люблю музыку!— Значит, русские теперь счастливее, чем раньше?— Почему это?— Потому что теперь у них есть музыка для бедных.— Музыка для бедных — да. Но я не уверена, что они стали хоть немного счастливее. — И печаль в голосе сказала ему, как ей жаль прежней России.— Ты потеряла подсолнухи, — сказал он, протянув руки, чтобы коснуться ее через разделявшее их пространство. — Но у нас ведь тоже есть подсолнухи, не так много, но все-таки, — сказал он, будто извиняясь. — И бабочки. Ты ведь любишь бабочек.— Здесь все подсолнухи такие пыльные, — сказала она, затем помолчала какое-то время. — Я подберу цветы для церковной службы. Немного шпорника, пожалуй, и кореопсиса, может быть, чуть-чуть детского дыхания, если они еще не отцвели.Шпорник. Кореопсис.Он вспомнил мистические утра с белым диском солнца, прячущимся в тумане, когда они будили ее пораньше и вели в росистые луга, где она срывала лютики, и маргаритки, и дикие розы, потом выбирала анютины глазки с ликами львов, фиалки, петушки и разыгрывала цветочные шествия, и лошадки — львиный зев — везли карету свиты королевы Анны...— Или, может, несколько ирисов, — думала она вслух, — чтобы украсить другую сторону кафедры.— Нет — один большой букет, и поставь его на столик под Ней.«Под Ней». Ада улыбнулась. «Она» — это фигура в одном из цветного стекла окон, Ангел Благовещенья, прибывший со счастливыми известиями, красивая работа, изображавшая женщину, летящую к земле на огромных светящихся крыльях, в одной руке зажата лилия. Нильс дал ей собственное имя: Ангел Светлого Дня — очаровательное вымышленное существо, которое он считал своим ангелом-хранителем.Ада подняла голову:— Что ты такое говоришь? Кружева королевы Анны?Он ничего не говорил, но подтвердил:— Конечно. Их тысячи в лугах. Я нарву их тебе завтра.Она читала его мысли точно так же, как Холланд.Связь между ними была несомненной. Будто невидимая нить была протянута от его головы к ее, и они могли телефонировать друг другу, и один воспринимал мысли другого. Он всегда знал до того, как она заговорит, что она у него попросит: книжку из библиотеки, ее шитье, стаканчик мороженого, обрезки мяса для кошки... только обрезков больше не требовалось, кошка умерла.— А что еще ты видел на ярмарке? — Он подумал немного и описал ей ребенка в бутылке.— Ах, такие вещи нельзя показывать детям. Это может вызвать у тебя кошмары.— Нет, не может, — возразил он. — Но Холланда это взбесило, он стукнул кулаком по бутыли и убежал. Но он и без этого был взбешен.— Да-а? Что же его взбесило?— Старая леди Роу.Она посмотрела на него.— Я имею в виду миссис Роу. — Он подался вперед, глядя на мигающие огоньки светлячков: — Та-ти ти-ти ти-та-ти-ти ти ти-ти-ти...— Что это?— Азбука Морзе. От светлячков. Лучше, чем наш детекторный приемник. — Глаза его лучились надеждой. — Можно я сделаю это сейчас?— Что?— Игру.Пора спать, детка, сказала она ему, ага, ответил он, а Холланд еще гуляет. Pajalsta, pajalsta, хоть разочек! Его «пожалуйста» было таким искренним, улыбка обезоруживающей, она не могла разбить его сердце. Глубоко вздохнув, она кивнула на мигающих светлячков. Ну ладно, посмотри туда. Скажи мне, на что это похоже. Что они чувствуют? Поворачивая золотое колечко на пальце, она ждала, пока он сосредоточится.Светлячки. Светящиеся жучки. На что они похожи? Крохотные вспышки, яркие семена, рассеянные в темноте. Так они выглядят. Но какими они себя ощущают? Холодные зеленые звезды, удаленные на несколько световых лет, их свет производится слоями специализированных клеток. Крохотные неоновые точки. Нет — неон холоден. Тепло, еще теплее. Огненные мушки, горячие искры, раздуваемые ночным ветром. Да, только так, теперь он стал ближе к ним. Огонь! В верхушках вязов паутина веточек ловила лунные лучи, отбрасывая узоры, присыпанные золотой пыльцой, рассеянной в ночной дымке. Там! И там! Светящиеся точки вспыхивали, поджигая ночь, танцуя, поднимались вверх и пеплом падали вниз, будто черный снег, выжженный в золотом огне, ввинчивались, мертвые, в ночное небо... мертвые... и ужасные...Он дрожал, гусиная кожа выступила на покрытых рыжеватым пушком руках. Он растирал кожу, смеясь.— Гадство, это какой-то ворон прилетел на мою могилу! — Он поднялся со ступеньки. — Ну, уже пора слушать «Для полуночников». Хочешь послушать? Нет? Ладно. Я отнесу шитье в твою комнату?Она молча кивнула, и он осторожно собрал работу с ее колен и сложил в корзинку. Потом поцеловал ее, и затянутая сеткой дверь хлопнула за ним, когда он, нагруженный корзинкой и куклой-лампой, вошел внутрь, а она осталась сидеть в кресле, легко раскачиваясь и чувствуя, как в теплой ночи вокруг нее сгущается холод и в то же время ужас охватывает ее мозг — так осторожно, так вкрадчиво и незаметно, что она застигнута им врасплох. * * * Нильс поднялся в комнату Торри и Райдера и подарил сестре куклу-лампу, затем вернулся в коридор, где оставил Адину корзинку с шитьем под охраной стойки перил. Он прошел вдоль галереи и открыл дверь. У комнаты был строгий, чистый вид. Кроме комода, кресла с высокой спинкой возле лампы, железной кровати, выкрашенной белой краской, как та, на которой она спала в России, да половичков на полу, связанных ею самою, — кроме этого в комнате ничего не было. На одной стене висела простая маленькая иконка в золотом окладе. Немного узнаешь об Аде, увидев ее комнату. На комоде лежала большая книга с картинками, старые гравюры из Библии и другой мировой литературы, — книга, страницы которой они с Холландом постигли всем сердцем. «Иллюстрации Доре». Он открыл книгу и посмотрел на надпись с внутренней стороны переплета. Ада-Катерина Ведрина. Балтимора. Мэриленд, 1894. Легкий аромат исходил от страниц: она сушила в книге цветы. Он закрыл обложку и, мягко притворив за собой дверь, вышел в холл и оттуда в заднее крыло, в свою комнату. Он не хотел пропустить начало передачи «Для полуночников».Наушники детекторного приемника лежали на кровати Холланда. Он надел их, лег на покрывало, включил в сеть и стал слушать. На этот раз пьеса оказалась не очень, интересной, и он развлекался тем, что разглядывал лицо, которое постепенно образовывалось из пятен сырости на потолке: два глаза, нос, губы. Знакомое лицо. Но чье? Чье?Гадство, какая дурацкая программа! Когда она кончилась, он зевнул, снял наушники и открыл окно, выходящее на юг. Вдоль дороги стояли ели, черно-зеленые на фоне неба, они казались пантеоном бородатых богов: Вотан, Фарниф, Тор — их руки вытягивались, махали, тянулись к нему на ветру. Золота, золота — вот чего они требовали, золота Нибелунгов, золота Перри. Время от времени небо живописно окрашивалось фейерверком, вспыхивающим вдали за деревьями. Насос отбрасывал тень часового на дорогу возле колодца, куски гравия блестели, облитые белым, в то время как восковой горбун луны карабкался в небо. Доносились свистки, струйка дыма поднималась над темными верхушками деревьев, там паровоз тянул состав грузовых вагонов по рельсам. Ту-ту-тууу — он проходит мимо «Розового камня», завода фруктовых вод на Соборной улице, — одинокий звук, думал Нильс, но не такой одинокий, как стук, бряцанье, лязг трамвая, уходящего в Тенистые Холмы. Самый одинокий звук в мире...Когда гудок паровоза умер вдали на севере, родился звон трамвая с юга, Вавилонский экспресс, тянущий прицеп от парома Талькотта. Можно проверять часы по этому трамваю, говорил папа: он всегда опаздывает на пять минут. Все больше и больше становится его силуэт, салон ярко освещен, пассажиров нет, одинокий кондуктор, погруженный в мысли — о жене? о доме? об ужине? — ноги широко расставлены для баланса, трамвай летит, раскачиваясь на рельсах. Динь-динь-динь. Вот он идет, на пять минут позже, разумеется, — Нильс глянул на часы, — экспресс до Тенистых Холмов, по дороге на Вавилон. Конечная остановка. Он слышал звон колокольчика — динь-динь-динь, — когда трамвай прогремел мимо дома.Он мечтал сесть на старый экспресс до Тенистых Холмов и, сидя в плетеном кресле, проделать весь путь до Вавилона, до конца линии. Тенистые Холмы? О, это просто название такое, ответила Винни, когда он спросил ее об этом. Просто... просто место, вот и все. Нет, холмы на самом деле вовсе не тенистые. Да, ее родители живут как раз по пути туда, и Дженни, ее сестра, тоже; отец работает в трамвайном депо смазчиком. Но правда ли то, что рассказывал Холланд? Вавилон — это легендарное место, если верить ему. Столица, настоящее Эльдорадо, с роскошным дворцом — огромные пролеты лестниц, бронзовые ворота, башни, знамена, развевающиеся на остроконечных шпилях. Винни рассмеялась и покачала головой. Чушь. Там нет ничего похожего на твой Вавилон. Там просто старое здание из красного кирпича, сказала она, с железными воротами и ступенями, ведущими наверх, ужасно крутыми, — скорее крепость, чем дворец. Динь-динь-динь — издалека уже...Но Нильс хотел увидеть сам. Иногда, когда чувство одиночества охватывало его, когда он помимо своей воли стремился куда-то, сам не зная — куда, он вдруг испытывал ностальгию по Тенистым Холмам, месту, где никогда не был. Смешно — как можно испытывать ностальгию по месту, где не бывал? Вавилон — конец пути. Холланд никогда не рассказывал ничего, только хмыкал и пел свои дурацкие куплеты: Скажи, где Вавилон стоит? За тридевять земель... Дойду, пока свеча горит? Дойдешь — шагай смелей. Он перешел к западному окну, оттуда можно было увидеть амбар. Сапсан-флюгер, неподвижный в лунном свете, повернулся к востоку, его янтарные глаза зорко следили за рекой. Темнея на фоне серебристой ленты реки, высился сухой сикомор, летом можно было раскачиваться на его ветвях и нырять в воду, зимой он служил убежищем, возле корней его разводили костры, чтобы согреться после катания на коньках. С грустью Нильс вспомнил, что именно там Билли Талькотт провалился под лед. Это было после дня рождения Дж.Вашингтона. Нильс, больной крупом, встал, чтобы пойти в ванную. Проходя мимо окна, он глянул на реку. Бедняга Билли, хромой, мог только ковылять по льду, но, когда он провалился в полынью, он был достаточно близко к берегу, чтобы Холланд, разводивший костер, успел спасти его. Но вместо этого он сбежал, сбежал — и оставил Билли, бьющегося, замерзающего в ледяной воде.Нильс повернулся и увидел: Холланд вошел и улегся на свою постель.— Ты ходил смотреть на фейерверк? — спросил Нильс.— Нет. — Он смотрел на рыжее пятно на потолке прямо над головой.— Очень красиво! — воскликнул Нильс, когда ракеты взорвались вдали. Нет ответа. Снова Холланд надулся. Нильс поискал подходящую тему, чтобы привлечь его внимание, и хихикнул.— Что смешного? — захотел узнать Холланд.— Я просто подумал...— Ну?— Да так, вспомнил пятиногую свинью на выставке уродов.— Убери это куда-нибудь, — проворчал Холланд. Нильс подсел к нему и машинально встряхивал жестянку «Принц Альберт». Он проверил содержимое. Перстень для Перри. Вещь. Вещь была отвратительна. Он старался не думать об этом, гнал эти мысли прочь. Это все Холланд сделал. Холланд решил, а Нильс должен хранить Секрет...Вот, опять этот его взгляд.— Я же сказал тебе, не таскай ее с собой.Дисциплинированный Нильс тут же задумался о подходящем месте для тайника.— Куда мне ее положить? В отделение?Холланд покачал головой. Вся семья знала о секретных отделениях, которые отец встроил в комоды близнецов. Даже Винни знала. Он взял жестянку у Нильса и подошел к стене возле гардероба, где на крючках висела доска Чаутаука, которую подарила близнецам Ада. Это была школьная доска с отделениями и с проволочными кольцами, на которых держался широкий свиток цветных репродукций, иллюстрирующих библейские истории. Другие свитки, хранящиеся в чулане, рассказывали не только о географии и палеонтологии, но и биологии, астрономии, мифологии и других предметах. Развернув один свиток, он спрятал жестянку внутрь и снова закрутил шпиндель.Нильс покачал головой.— Это плохо. Мама нашла доллар времен Гражданской войны в свитке, помнишь?Холланд вертел свиток до тех пор, пока не показалась картинка «Иисус произносит Нагорную проповедь».— Она больше не заходит сюда, — сказал он холодно. Затем что-то привлекло его внимание за окном, он открыл рот в изумлении, выключил лампу между кроватями и быстро вернулся на свое место. — Нильс! — воскликнул он. — Смотри!— Что?— Иди сюда. Смотри!Напротив, в параллельном крыле, светилось окно, занавески были задернуты. Тень мужчины мелькнула за занавеской: свет-тень-пауза, свет-тень-пауза. Появилась другая тень, поменьше, с большим животом, тени обнялись.— Это Торри и Райдер, — услышал Нильс вздох Холланда. — Пойдем, посмотрим!— Холланд! — Нильс был поражен.— Не бойся, маленький братик, они не узнают. Идем.Нильс чувствовал, как его тянут за дверь, ведут через передний холл, мимо дедушкиных часов, в северное крыло, через лестничную площадку, вниз на несколько ступенек, в кладовую. Фантастические тени бродили по стенам, сундуки прикидывались огромными гробами, манекены угрожающе увеличились в размерах, широкоплечие, с тонкими талиями, в груди воткнуты булавки. Рука Нильса задела липкую паутину, затянувшую плетеную колыбель; паук, черный алмаз, спрыгнул на пол и спрятался за лошадью-качалкой. Он дернулся, напуганный собственным отражением в дверце зеркального шкафа.Сквозь щель в дальней стене проникал свет. Молча пересекая кладовую по световой дорожке на полу, Нильс прислушивался к тихим голосам по ту сторону перегородки. Через щель видна была кровать Торри и Райдера, частично заслоненная комодом. На ней лежала Торри, раздетая, беззаботно откинув простыню, прикрывавшую ей ноги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27