Стивен Кинг
Сердца в Атлантиде



Стивен Кинг
Сердца в Атлантиде

Это для Джозефа, и Леноры, и Этана:
Я рассказал вам про все то, чтобы рассказать про это.

Номер 6: Чего вам надо?
Номер 2: Информации.
Номер 6: На чей вы стороне?
Номер 2: Сведений не даем. Нам нужна информация.
Номер 6: Не получите!
Номер 2: Так или эдак.., мы ее получим.
«Пленный»

Саймон остался, где был, – темная, скрытая листвой фигурка. Он жмурился, но и тогда свиная голова все равно стояла перед ним. Прикрытые глаза заволок безмерный цинизм взрослой жизни. Они убеждали Саймона, что все омерзительно.
Ульям Голдинг. «Повелитель мух»

«Мы проморгали»
«Умелый наездник»

1960: У них была палка, заостренная с обеих концов
НИЗКИЕ ЛЮДИ В ЖЕЛТЫХ ПЛАЩАХ

1. МАЛЬЧИК И ЕГО МАТЬ. ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ БОББИ. НОВЫЙ ЖИЛЕЦ. О ВРЕМЕНИ И НЕЗНАКОМЫХ ЛЮДЯХ

Отец Бобби Гарфилда был одним из тех ребят, которые начинают терять волосы на третьем десятке, а к сорока пяти годам сияют лысиной во всю голову. Этой крайности Рэндолл избежал, умерев от инфаркта в тридцать шесть. Он был агентом по продаже недвижимости и испустил дух на полу чьей-то чужой кухни. Потенциальный покупатель пытался в гостиной вызвать “скорую” по невключенному телефону, когда папа Бобби скончался. Бобби тогда было три года. Он смутно помнил мужчину, который щекотал его, а потом чмокал в щеки и в лоб. Он не сомневался, что это был его папа. “ОСТАВИЛ В ПЕЧАЛИ” – гласила могильная плита Рэндолла Гарфилда, но его мама вовсе не казалась печальной, а что до самого Бобби – какая может быть печаль, если ты его совсем не помнишь?
Через восемь лет после смерти отца Бобби без памяти влюбился в двадцатишестидюймовый “швинн” в витрине “Харвич вестерн авто”. Он по-всякому намекал матери на “швинн” и в конце концов даже показал ей его, когда они шли домой из кино (крутили “Тьму на верхней лестничной площадке”; Бобби ничего не понял, но ему все равно понравилось – особенно то место, когда Дороти Макгайр хлопнулась в кресло и выставила напоказ свои длинные ноги). Поравнявшись с магазином, Бобби небрежно высказал мнение, что велик в окне, конечно, будет замечательным подарком ко дню рождения какому-нибудь счастливчику одиннадцати лет.
– И не мечтай, – сказала она. – На велосипед к твоему рождению у меня денег нет. Твой отец, знаешь ли, не оставил нас купаться в деньгах.
Хотя Рэндолл упокоился в могиле тогда, когда президентом был еще Трумэн, а теперь и Эйзенхауэр завершил свой восьмилетний круиз, “твой отец не оставил нас купаться в деньгах”, чаще всего отвечала его мать, когда Бобби намекал на что-нибудь, что могло обойтись больше чем в один доллар. Обычно эта фраза сопровождалась взглядом, полным упрека, будто ее муж сбежал, а не умер.
На день рождения он велика не получит, угрюмо размышлял Бобби, пока они шли домой, и удовольствие от непонятного путаного фильма, который они видели, совсем угасло. Он не стал спорить с матерью, не стал упрашивать ее – это только вызвала бы контратаку, а когда Лиз Гарфилд контратаковала, она пленных не брала, – но он думал и думал о недоступном велике.., и недоступном отце. Порой он почти ненавидел отца. Иногда от ненависти его удерживало только ощущение – ни на чем не основанное, но очень сильное, – что именно этого хочет от него мать. Когда они дошли до парка и пошли вдоль него – еще два квартала, и они свернут влево на Броуд-стрит, где они жили, – он подавил обычные опасения и задал вопрос о Рэндолле Гарфилде:
– Мам, он что-нибудь оставил? Хоть что-нибудь? Недели полторы назад он прочел детективную книжку с Нэнси Дру, в которой наследство бедного мальчика было спрятано за старыми часами в заброшенном доме. Бобби всерьез не думал, что его отец где-то запрятал золотые монеты или редкие марки, но если было хоть что-то, они могли бы продать это в Бриджпорте. Например, в лавке закладчика. Бобби не слишком ясно представлял себе, что и как закладывают, но он знал, как узнать такую лавку – над дверью висят три золотых шара. И, конечно, закладчики там будут рады им помочь. Правда, это только детская сказочка, но у Кэрол Гербер, дальше по улице, целый набор кукол, которые ее отец, военный моряк, присылает ей из-за моря. Так если отцы дарят что-то, а они дарят, так почему бы им и не оставлять что-то? Это же ясно!
Когда Бобби задал свой вопрос, они проходили под фонарем (цепочка их тянется вдоль ограды парка), Бобби увидел, как задвигались губы его матери: они всегда так двигались, если он набирался смелости и спрашивал про своего покойного отца.
Глядя на них, он вспоминал ее кошелечек: потянешь за шнурок – и отверстие сузится, почти спрячется в складках.
– Я скажу тебе, что он оставил, – пообещала она, когда они пошли вверх по Броуд-стрит, взбиравшейся на холм, Бобби пожалел, что спросил, но, конечно, было уже поздно. Если ее завести, так не остановишь – в этом все дело.
– Он оставил страховой полис, который уже год как был аннулирован. А я ничего даже не знала, пока он не умер, и все, включая гробовщика, потребовали своей доли того, чего у меня не было. Еще он оставил пачку неоплаченных счетов, с которыми я теперь уже почти разделалась – люди входили в мое положение, а мистер Бидермен особенно, что так, то так.
Все это вместе было старой песней и таким же занудным, как и злобным, но вот тут Бобби услышал что-то новенькое.
– Твой отец, – сказала она, когда они подходили к дому на полпути вверх по Броуд-стрит-Хилл, где была их квартира, – на любой неполный стрет клевал.
– Мам, а что такое неполный стрет?
– Не важно. Но одно я тебе скажу, Бобби-бой: смотри, если я узнаю, что ты в карты на деньги играешь! Я этим на всю жизнь по горло сыта.
Бобби хотелось расспросить поподробнее, но благоразумие одержало верх, новый вопрос почти наверное вызвал бы водопад новых слов. Тут он подумал, что кино, которое было про несчастных мужей и жен, могло ее расстроить по причинам, которые ему, всего лишь мальчишке, были непонятны. А про неполный стрет он спросит в понедельник в школе у Джона Салливана, своего лучшего друга. Бобби казалось, что это покер, но уверен он не был.
– В Бриджпорте есть такие места, где мужчины теряют деньги, – сказала она, когда они совсем подошли к дому, где жили, – Туда ходят дураки-мужчины. Дураки-мужчины напакостят, а всем женщинам в мире приходится потом убирать за ними. Ну, что же…
Бобби знал, что последует дальше: это было любимое присловие его матери.
– Жизнь несправедлива, – сказала Лиз Гарфилд, доставая ключ и готовясь отпереть дверь дома номер 149 по Броуд-стрит в городке Харвиче, штат Коннектикут. Был апрель 1960 года, вечер дышал весенними ароматами, а рядом с ней стоял худенький мальчик с рисковыми рыжими волосами своего покойного отца. Она никогда не прикасалась к его волосам, а в редких случаях, когда ей хотелось его приласкать, она обычно прикасалась к его плечу или щеке.
– Жизнь несправедлива, – повторила она, открыла дверь, и они вошли.

***

Правда, что с его матерью обходились не как с принцессой, и, бесспорно, нехорошо, что ее муж испустил дух на линолеуме пола в пустом доме в возрасте тридцати шести лет, но порой Бобби думал, что могло быть и хуже. Например, не один ребенок, а двое детей. Или трое. Черт! Даже четверо.
Или, предположим, ей бы пришлось выполнять по-настоящему тяжелую работу, чтобы прокормить их двоих? Мать Салла работала в пекарне “Тип-Топ” на другом конце города, и в дни, когда она должна была включать печи, Салл-Джон и двое его старших братьев почти ее не видели. Кроме того, Бобби видел, как из ворот компании “Несравненная туфелька” после трехчасового гудка (сам он уходил из дома в половине третьего) толпой валили женщины, все словно бы слишком тощие или слишком толстые, женщины с землистыми лицами и пальцами, окрашенными в жуткий цвет запекшейся крови, женщины с опущенными глазами, несущие свою рабочую обувь и комбинезоны в пластиковых пакетах “Любая бакалея”. А прошлой осенью он видел, как мужчины и женщины собирали яблоки за городом, когда ездил на церковную ярмарку с миссис Гербер, и Кэрол, немаленьким Йеном (которого Кэрол называла не иначе как Йен-Соплюшка). Он спросил у миссис Гербер, что это за люди, а она сказала, что это сезонники, ну, вроде перелетных птиц – они все время перебираются с места на место, собирая урожай чего бы то ни было, когда он созревает.
А она была секретаршей мистера Дональда Бидермена в компании по продаже недвижимости “Родной город” – той самой, в которой работал отец Бобби, когда с ним случился инфаркт. Бобби решил, что работу эту она получила потому, что Дональду Бидермену нравился Рэндолл, и он жалел ее – оставшуюся вдовой с сыном, который только-только вышел из пеленок, – но она хорошо со всем справлялась и работала очень много. Очень часто задерживалась допоздна. Раза два Бобби видел мать и мистера Бидермена вместе – особенно ему запомнился пикник, который устроила компания; но был еще и тот раз, когда Бобби в игре на переменке выбили зуб и мистер Бидермен свозил их к зубному врачу в Бриджпорте, – и они смотрели друг на друга как-то так, по-особенному. Иногда мистер Бидермен звонил ей по вечерам, и в этих разговорах она называла его Доном. Но “Дон” был совсем старый, и Бобби редко о нем думал.
Бобби толком не знал, чем занимается его мама днем (и по вечерам) у себя в агентстве, но он на что хочешь поспорил бы, что это вам не туфли изготовлять и не печи включать в пекарне “Тип-Топ” в половине пятого утра. Бобби на что хотите поспорил бы, что эти работы ее работе и в подметки не годятся. А еще, если уж говорить о его матери, так спрашивать ее о чем-то значило наверняка нарваться на неприятности. Если, например, спросить, почему ей по карману три платья от “Сирса” – и одно из них шелковое, а не по карману три месяца вносить по одиннадцать долларов пятьдесят центов за “швинн” в витрине “Вестерн авто” – велик был красно-серебряный, и от одного взгляда на него у Бобби начинало щемить под ложечкой. Задай такой вот вопрос и сразу нарвешься.
Бобби его не задавал. Он просто решил сам заработать на велик. Накопит он, сколько нужно, не раньше осени, а то и зимы. Так что, может, к тому времени этот велик исчезнет с витрины “Вестерн авто”, но он будет добиваться своего. Надо натирать мозоли и не покладать рук. Жизнь нелегка, и жизнь несправедлива.

***

Когда одиннадцатый день рождения Бобби прикатил в последний вторник апреля, мама подарила ему плоский пакетик из серебряной бумаги. Внутри оказалась оранжевая библиотечная карточка. ВЗРОСЛАЯ библиотечная карточка! Прощайте, Нэнси Дрю, Мальчишки Харди и Дон Уинслоу, военный моряк. Привет всем прочим! Рассказам, полным таинственной мутной страсти, вроде как “Тьма на верхней лестничной площадке”. Не говоря уж об окровавленных кинжалах в комнатах наверху башен. (Тайн и комнат наверху башен хватало и в книжках о Нэнси Дрю и мальчишках Харди, но вот крови в них было всего ничего, а уж страсти так и вовсе никогда.) – Не забывай только, что миссис Келтон на выдаче моя подруга, – сказала мама своим обычным сухим предупреждающим тоном, но она была рада его радости, заметила ее. – Если попробуешь взять “Пейтон-Плейс” или “Кингз Роу”, я об этом узнаю.
Бобби улыбнулся. Он и так это знал.
– А если будет дежурить другая, мисс Придира, и спросит, почему у тебя оранжевая карточка, скажи ей, чтобы посмотрела на обороте. Я вписала разрешение над моей подписью.
– Спасибо, мам, это здорово.
Она улыбнулась, наклонила голову и быстро скользнула сухими губами по его щеке. Раз – и все.
– Я рада, что тебе понравилось. Если вернусь не поздно, пойдем в “Колонию”, попробуем жареных мидий и мороженое. А пирога тебе придется подождать до субботы, раньше у меня не будет времени его испечь. А теперь надевай куртку и пошевеливайся, сынуля. В школу опоздаешь.
Они спустились по лестнице и вместе вышли из двери. У тротуара стояло такси. Мужчина в поплиновой куртке наклонился к заднему окошку, расплачиваясь с водителем. Позади него стояли чемоданы и бумажные пакеты – которые с ручками.
– Наверное, это тот, который снял комнату на третьем этаже, – сказала Лиз, и ее губы собрались складками, будто кто-то потянул шнурок. Она стояла на верхней ступеньке крыльца, оглядывая узкую задницу мужчины (она выпятилась на них, когда он нагнулся к водителю). – Мне не нравятся люди, которые перевозят свои вещи в бумажных пакетах. Для меня от вещей в бумажных пакетах пахнет трущобами.
– Так у него ж и чемоданы есть, – сказал Бобби, но, собственно, его мать могла бы и не намекать, что три чемоданчика нового жильца многого не стоили. Не из комплекта, и у всех такой вид, будто их кто-то в скверном настроении наподдал сюда из Калифорнии.
Бобби и его мама пошли по бетонной дорожке. Такси отъехало. Мужчина в поплиновой куртке обернулся. Для Бобби все люди распадались на три категории: ребята, взрослые и старичье. Старичье – это были взрослые с седыми волосами. Новый жилец был из них. Лицо худое, усталое. Не морщинистое (только вокруг поблекших голубых глаз), но все в глубоких складках. Седые волосы были тоненькими, как у младенца, с большими залысинами надо лбом в желто-коричневых пятнах. Он был высокий и сутулился, совсем как Борис Карлофф в ужастиках, которые по пятницам в 11.30 вечера показывали по WPIX. Под поплиновой курткой был дешевый рабочий костюм, вроде бы великоватый для него. А на ногах – стоптанные ботинки из цветной кожи.
– Привет, соседи, – сказал он и улыбнулся, словно бы с трудом. – Зовусь я Теодор Бротиген. Думаю пожить тут.
Он протянул руку матери Бобби, а она чуть к ней прикоснулась.
– Я – Элизабет Гарфилд. А это мой сын Роберт. Вы извините нас, мистер Бреттиген…
– Бротиген, мэм, но буду счастлив, если вы и ваш сынок станете называть меня Тед.
– Да-да, но Роберт опаздывает в школу, а я опаздываю на работу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11