«Кинг С. Буря столетия»: АСТ; Москва; 2000
ISBN 5-237-03668-6/5-17-002002-3
Аннотация
Стивен Кинг – король не только литературных, но и киноужасов. Фильмы, снятые по его романам и рассказам, видели все! «Дети кукурузы», «Сияние», «Кэрри»… – список можно продолжать. Однако совсем недавно по сценарию Кинга был снят сенсационный телесериал «Буря столетия». Перед вами – яркое произведение, которое легло в основу этого фильма.
На маленький дальний островок идет буря. Страшная буря, сметающая все на своем пути. И вместе с бурей приходит Зло – странный человек, который убивает по какому-то лишь ему известному плану. Человек, который обладает чудовищной властью. Человек, который не уйдет, пока не получит то, за чем явился...

Стивен КИНГ
БУРЯ СТОЛЕТИЯ
ПРИМЕЧАНИЕ АВТОРА
«Пролив» – термин, которым в прибрежной Новой Англии обозначают участок открытой воды, отделяющий остров от материка. Залив открыт с одного конца, пролив – с двух.
Пролив между островами Литтл-Толл-Айленд (выдуманным) и Мачиасом (существующим) предполагается около двух миль ширины.
ВВЕДЕНИЕ
В большинстве случаев – скажем, в трех или четырех из пяти – я знаю, откуда у меня берется идея вещи, какое сочетание событий (как правило, рутинных) запускает повествование. Например, «Оно» родилось у меня в момент перехода по деревянному мосту от гулкого стука каблуков по настилу и воспоминаний о «Трех мрачных козлах». В основе «Куджо» лежала действительная стычка с плохо воспитанным сенбернаром. «Кладбище домашних животных» выросло из горя моей дочери, когда ее любимого кота Смаки переехало машиной на хайвее возле нашего дома.
Но иногда я просто не могу вспомнить, как набрел на тот или иной роман или рассказ. В этом случае зерном вещи оказывается скорее образ, нежели идея, ментальная фотография настолько сильная, что она в конце концов вызывает к жизни характеры и события – как ультразвуковой свисток, говорят, заставляет отозваться всех псов округи. И для меня вот что еще является истинной загадкой творчества: истории, которые появляются без предшественников, приходят сами по себе. «Зеленая миля» началась с образа огромного негра, который стоит в тюремной камере и смотрит, как приближается расконвоированный заключенный, продающий сладости и сигареты со старой металлической тачки со скрипучим колесом. «Буря столетия» также родилась из образа, связанного с тюрьмой: такой же человек (только не черный, а белый) сидит на нарах у себя в камере, подтянув под себя ноги и положив руки на колени, и не мигает. Это не джентльмен и не тот хороший человек, которым оказался Джон Коффи в «Зеленой миле»; это человек крайне плохой. Может быть, вообще не человек. Каждый раз, когда моя мысль к нему возвращалась (за рулем машины, в кабинете окулиста в ожидании закапывания в глаза, или хуже того – ночью во время бессонницы при выключенном свете), он был все страшнее и страшнее. Все так же сидел на нарах и не шевелился, но был каждый раз чуть страшнее. Чуть меньше похож на человека и чуть больше на… скажем, на то, что было под этой внешней оболочкой.
Постепенно повествование стало разворачиваться от этого человека… или чем бы он там ни был. Человек сидит на нарах. Нары в камере. Камера в задней части магазина-склада островного городка Литтл-Толл-Айленд, который я иногда мысленно называл «Остров Долорес Клейборн». Почему в магазине-складе? Потому что общине столь малой, как Литтл-Толл-Айленд, полицейский участок не нужен – нужен только кто-то, кто по совместительству выполняет обязанности констебля – занимается, скажем, буйными пьяницами или укрощает рыбака с плохим характером, который не прочь поучить кулаком собственную жену. Так кто же будет этим констеблем? Конечно же, Майк Андерсон, владелец и рабочий «Магазина-склада Андерсона». Вполне приличный мужик, и отлично справляется с пьяными или вспыльчивыми рыбаками… но что он будет делать, если столкнется с чем-то по-настоящему страшным? Например, с таким, как злобный демон, который вселился в Ригана в «Экзорцисте»? Когда появится что-то, что будет просто сидеть в импровизированной тюремной камере Майка Андерсона, глядеть и ждать…
Чего?
Как чего – бури, конечно. Бури Века. Такой бури, которая полностью отрежет Литтл-Толл-Айленд от материка, оставив его справляться собственными силами. Снег красив, снег смертоносен, снег – это занавес вроде того, которым маг скрывает ловкость своих рук. Отрезанный от мира, скрытый снегом, мой призрак-страшилище (у меня уже установилось для него имя – Андре Линож) может натворить много вреда. И хуже всего – даже не покидая своих нар, где сидит, подобрав ноги и обняв колени.
До этого я мысленно дошел в октябре-ноябре девяносто шестого: плохой человек (или, быть может, чудовище под маской человека) в тюремной камере, буря посильнее той, что полностью парализовала северо-восточный коридор в середине семидесятых, община, предоставленная собственным силам. Меня, пугала задача воссоздания всей общины (такое я уже делал в двух романах – «Жребий Салема» и «Необходимое за действительное», и это адская работа), но манили возможности. И еще я знал, что дошел до момента, когда надо либо писать, либо потерять эту возможность. Мысли более завершенные – другими словами, большинство из них – могут держаться довольно долго, но повествование, возникшее из одинокого образа, существующее почти целиком лишь в потенции – вещь куда менее стойкая.
Я думал, что у «Бури столетия» был хороший шанс рухнуть под собственной тяжестью, но в декабре девяносто шестого я, как бы там ни было, начал ее писать. Последним толчком послужило осознание, что если я сделаю местом действия Литтл-Толл-Айленд, то получу шанс сказать нечто интересное и спорное о самой природе общины… потому что во всей Америке нет общин столь тесно переплетенных, как островные общины у побережья штата Мэн. В них люди связаны ситуацией, традицией, общими интересами, общими религиозными обычаями и работой – всегда трудной, иногда опасной. Кровные связи так перепутаны, что население большинства островов состоит всего из полдюжины фамилий, переплетенных двоюродным родством и брачными связями, как лоскутное одеяло [В восточном Мэне баскетбольный турнир конца сезона проходит в зале Бангора, и нормальная жизнь практически замирает – все население региона припадает к приемникам. Однажды, когда команда девушек Джонспорт-Билз играла в турнире класса "Д" (младшие школьники), радиокомментатор всех участниц стартовой пятерки называл по именам. Пришлось – потому что все они были сестрами или двоюродными сестрами, и каждая носила фамилию Билз. – Примеч. автора.]. Если вы турист (или вообще человек «с материка»), они могут отнестись к вам дружелюбно, но не рассчитывайте заглянуть в глубь их жизни. Вы можете вернуться в ваш коттедж на материке, выходящий окнами на пролив, где живете шестьдесят лет, и все равно вы будете человеком со стороны. Потому что на острове жизнь другая.
Я пишу о малых городах, потому что я – мальчишка из малого города (хотя и не мальчишка с острова, спешу добавить: когда я пишу о Литтл-Толл-Айленде, я пишу как человек со стороны), и почти все мои истории о малых городах – о Джерусалемз-Лот, о Касл-Рок, о Литтл-Толл-Айленде – все они обязаны Марк Твену («Человек, который совратил Гедлиберг») и Натаниэлю Готорну («Молодой Гудмен Браун»). И все же все эти истории, как мне кажется, построены на одном непроверенном постулате: проникновение злой воли не может не потрясти общину, разъединяя людей и обращая их во врагов. Но это – мой опыт скорее как читателя, нежели как члена общины; а как член общины я видел, что разразившееся несчастье сплачивает города [Например, ледовый буран января 1998 года, когда некоторые города остались без электричества на две недели и больше. – Примеч. автора.].
Но все равно остается вопрос: является ли результатом такого сплочения всеобщее благо? Всегда ли идея «общинности» согревает сердца, или ей случается и холодить кровь? В этот момент мне представилось, как жена обнимает Майка Андерсона и одновременно шепчет ему на ухо: «Пусть (с Линожем) произойдет несчастный случай». Знаете, как у меня при этом кровь похолодела?! И я уже знал, что должен хотя бы попытаться это написать.
Осталось только решить вопрос о форме. Вообще-то я никогда об этом не беспокоюсь – не больше, чем о лице повествователя. Лицо (обычно третье, иногда первое) всегда проявляется само. Так же, как форма, в которую выльется идея. Удобнее всего для меня роман, но я пишу и рассказы, сценарии, даже стихи иногда. Форму всегда диктует идея. Нельзя заставить роман стать рассказом, нельзя заставить рассказ быть поэмой, и нельзя остановить рассказ, который решил, что хочет быть романом (разве что убить его).
Я полагал, что, если буду писать «Бурю столетия», она будет романом. Но когда я приготовился сесть и писать, идея мне твердила, что она – фильм. Каждый образ повествования оказывался кинообразом, вместо того чтобы быть образом книжным: желтые перчатки убийцы, забрызганный кровью баскетбольный мяч Дэви Хоупвелла, дети, летающие с мистером Линожем, Молли Андерсон, шепчущая: «Пусть с ним произойдет несчастный случай», а более всего – Линож в камере, подобравший под себя ноги и свесивший кисти рук с колен – лейтмотив всего оркестра.
Для кинофильма история была бы слишком длинной, но я думал тогда, что вижу, как это обойти. За многие годы я построил отличные рабочие отношения с «Эй-Би-Си», давая им материал (а иногда и телесценарии) для полудюжины так называемых мини-сериалов, которые заработали себе отличный рейтинг. Я связался с Марком Карлинером (который выпустил новую версию «Сияния») и Маурой Данбар (которая работала со мной от «Эй-Би-Си» с начала девяностых). Я спросил, заинтересуется ли кто-нибудь из них настоящим романом для телевидения, таким, который существует сам по себе, а не сделан из написанного уже книжного романа?
Оба они ответили «да» практически не задумываясь, и когда я закончил три двухчасовых телесценария, которые следуют за этим введением, проект вошел в предпроизводственную фазу и потом в фазу съемок без всяких творческих судорог и административных мигреней. Сейчас модно, если вы интеллектуал, презирать телевидение (не дай бог вам сознаться, что вы смотрите «Фрэзиера», не говоря уже о «Джерри Спрингере»), но я работал как сценарист и для телевидения, и для кино, и я подписываюсь под старой фразой, что в Голливуде телевизионщики организуют производство фильмов, а киношники – деловые завтраки. Это не то чтобы «зелен виноград» – я хорошо работал с киношниками, в общем и целом (забудем о таких фильмах, как «Кладбищенская смена» или «Серебряная пуля»). Но на телевидении вам дают работать… а если еще у вас в послужном списке есть успех с многочастевыми пьесами, вам позволят слегка выйти за рамки. А это я люблю. Это приятно. «Эй-Би-Си» выделила на этот проект тридцать три миллиона долларов по трем черновым сценариям, которые так существенно и не изменились. И это тоже приятно.
Я писал «Бурю столетия» точно так, как писал бы роман – имея список персонажей и никаких других заметок, по три-четыре часа каждый день таская с собой переносной макинтошевский «Пауэрбук» и работая в гостиничных номерах, когда мы с женой отправлялись в регулярные поездки, чтобы смотреть игру женских баскетбольных команд штата Мэн на выезде – в Бостоне, в Нью-Йорке и в Филадельфии. Разница только в том, что я использовал программу «Файнал Драфт» вместо «Ворд-6», в которой пишу обычную прозу (и эта проклятая программа то и дело грохается, оставляя мертвый экран – благословенна будь избавленная от глюков «Файнал Драфт»). И я бы сказал, что следующий далее текст (или то, что вы увидите на своих телевизорах, когда «Буря» выйдет в эфир) – вообще не настоящая «телевизионная пьеса» или «мини-сериал». Это подлинный роман, но существующий на другом носителе.
Конечно, работа не была полностью лишена проблем. Основная трудность в создании передач для телесетей – вопрос цензуры («Эй-Би-Си» – та крупная сеть, которая фактически правит рукой «Стандартов и Практики»: они читают сценарий и сообщают вам, что абсолютно невозможно показать в гостиных Америки). Я боролся с этим, как Геракл, при создании «Позиции» (мировое население задыхается насмерть в собственных соплях) и «Сияния» (талантливый, но явно с придурью молодой писатель избивает жену крокетным молотком чуть не до смерти и потом пытается убить сына тем же предметом), и это была самая мучительная часть процесса – творческий эквивалент китайского бинтования ног.
К счастью для меня (а самозваные стражи нравственности Америки, возможно, счастливы этим куда меньше), телевизионные сети куда как расширили границы приемлемого с тех пор, как продюсерам передачи «Дик Ван-Дейк» было запрещено показывать двуспальную кровать в главной спальне (Боже мой, а что если молодежь Америки начнет представлять себе, как Дик и Мэри лежат в ней ночью и касаются друг друга ногами?). За последние десять лет изменения отвоевали себе еще больше места. Многие из них были откликом на революцию кабельного телевидения, но много других возникли в результате общего истощения зрителя, в частности, в рассматриваемой группе: от восемнадцати до двадцати пяти лет.
Меня спрашивали, зачем вообще заводиться с телесетями, если есть кабельные розетки «Хоум бокс офис» и «Шоутайм», где вопрос цензуры почти не возникает. Причин две. Первая состоит в том, что при всем «шуме и ярости» критики вокруг таких оригинальных кабельных шоу, как «Оз» или «Реальный мир», потенциальная аудитория кабельного телевидения все еще очень невелика. Сделать мини-сериал на ХБО – это как напечатать большой роман в малотиражной газете. Я ничего не имею ни против малотиражной прессы, ни против кабельного ТВ, но после долгой и напряженной работы я хочу выйти на максимально широкую аудиторию. Часть этой аудитории может в четверг вечером переключиться на «Скорую помощь», но это уже им выбирать.
1 2 3 4 5