Он держал перед собой деревянную оглоблю, словно хотел кого-то ею огреть. Я сразу понял, что их семья пострадала так же, как и мы.
Они привели меня в дом. Мы с Лю закурили трубку и сели возле печки, чтобы согреться. Дверь оставили открытой, потому что на этом настаивал сын. Он сидел на корточках в нескольких футах от дома — эту позу молодежь считает совершенно естественной. Колени подростка упирались в плечи, словно костлявые крылья. Рядом наготове лежала оглобля. Парень не сводил взгляда с переулка, глаза его горели бешеным тигриным огнем.
— Нам следовало давным-давно уехать из города, — горько сказала жена Лю и отвернулась от нас. — Мы все здесь умрем.
Мы посмотрели ей вслед, и вскоре из другой комнаты до нас донеслись приглушенные рыдания. Я смущенно взглянул на Лю. Его лицо ничего не выражало, он глядел в открытую дверь. Над крышами, закрывая звезды, поднимались бледно-серые клубы дыма. Лишь пульс, подрагивавший на шее, выдавал его чувства.
— Что вы думаете? — спросил он, не поворачиваясь ко мне. — Пищи нам хватит на два дня, потом будем голодать. Может, нам следует выйти и поискать воров?
Я покачал головой.
— Нет, — сказал я спокойно, глядя на красные проблески под струями дыма. — Город захвачен. Пройдет немного времени, и нам можно будет спокойно покинуть дома. Это произойдет через два дня, возможно, и раньше. Скоро нам скажут, что мы в безопасности.
— Значит, будем ждать?
— Да, нам надо выждать. Это будет недолго.
Нанкин, 17 декабря 1937
Мы не ели два дня. Волнуюсь о Шуджин: сколько времени она выдержит? Мир должен скоро восстановиться. По радио говорили о попытках создания городского самоуправления. Скоро нам разрешат открыто ходить по городу. Красный Крест бесплатно обеспечит нас рисом на Шанхайской дороге. Объявления об этом, правда, еще не было. Мы подмели зерна, упавшие на землю во время грабежа, смешали их с остатками маринованных овощей, которые Шуджин сохранила в кухне. Еды хватило на два раза. Поскольку жена Лю беспокоилась о Шуджин, они поделились с нами тем немногим, что было у них. Сейчас ничего не осталось. Вот такая наша жизнь, обглоданная до костей. Иногда посреди ночи у меня возникает странное чувство, будто в Шуджин потягивается что-то неосязаемое, и я не могу не думать, что это наша голодная маленькая луна.
Повседневными делами я занимаюсь после наступления темноты — беру корзину, приношу в ней дрова для растопки. Маслом для лампы пользуюсь экономно. В доме очень холодно, даже днем мы заворачиваемся в одеяла. Я начинаю забывать о том, что в мире есть что-то хорошее — книги, верования и туман на Янцзы. В это утро я обнаружил шесть вареных яиц, завернутых в ципао и засунутых в сундук под кроватью. Яйца были окрашены в красный цвет.
— Что это такое? — спросил я и принес их вниз, к Шуджин.
Она не подняла глаз.
— Положи туда, где нашел.
— Для чего они?
— Ты сам знаешь.
— Для души нашей маленькой луны? Верно?
Она не ответила.
Я посмотрел на лежавшие в моих руках яйца. Удивительно, как меняется человек после двух дней голода. В голове у меня было легко. Я решил разбить яйца. Положил их на стол перед ней и сделал шаг назад.
— Ешь, — сказал я, указывая на них. — Быстро. Съешь немедленно.
Она сидела, запахнувшись в пальто, и смотрела на них как бы издалека.
— Я сказал — ешь. Немедленно.
— Нашей маленькой луне это принесет несчастье.
— Несчастье? Не говори мне о несчастье. Думаешь, я не знаю эту примету? — Меня бросило в дрожь. — ЕШЬ!
Но она сидела молча и упрямо, ушла в свою раковину. Я ходил по комнате, готовый взорваться. Как может она быть такой глупой, как может рисковать здоровьем ребенка? Сделав над собой страшное усилие, я отвернулся от яиц, хлопнул дверью и поднялся в кабинет, где исижу до сих пор, не в силах на чем-то сосредоточиться.
Нанкин, 17 декабря 1937, день
Пока делал последнюю запись, что-то случилось. Я вынужден был остановиться, отложил ручку и удивленно поднял голову. Сквозь закрытые окна проник запах, ужасный и восхитительный. Запах жареного мяса! Кто-то неподалеку готовил мясо. Этот запах выгнал меня из-за стола. Я подбежал к ставням и стоял дрожа, прижав нос к щели, жадно втягивал воздух. Я представил семью, — возможно, с соседней улицы, — сидящую у стола и глядящую на горы рассыпчатого риса, кукурузные лепешки, сочную свинину. Может, это воры готовят украденные у нас продукты? Если так, то они забыли легенду о курице попрошайки, забыли, что должен знать каждый вор в Цзянсу — надо готовить украденную пищу под землей, а не на открытом воздухе, ведь запах выдает их с головой.
Меня соблазнял этот аромат, такой сладкий и острый. Я решился. Если люди готовят обед так открыто и позволяют запаху беспрепятственно распространяться по улице, стало быть, они чувствуют себя в безопасности. И если это так, можно спокойно выйти из дома. Именно это я и сделаю. Пойду искать пропитание для Шуджин.
25
Это не растение. Вот что сказал Ши Чонгминг. Не растение.
В то утро я думала об этом, сидя в шезлонге и сгорбившись над учебниками. Я читала уже около часа, когда что-то меня отвлекло. Менее чем в футе от моих ног из кокона вылезала цикада — сначала усики, потом крошечная головка, словно у новорожденного дракона. Я отложила книжку и стала смотреть. Она поднялась на кусок сгнившего дерева, отдохнула несколько минут и начала трудный процесс: стала вытаскивать крылья из кокона. Медленно, с трудом вытащила сначала одно, потом другое. Оболочка отлетела. В одной книге я прочитала, что крылья цикад могут быть использованы для лечения боли в ушах. Вспомнила о порошке, прилипшем к стенкам стакана Фуйюки.
Вам нужно искать не растение. Если не растение, тогда…
Насекомое оправилось, начало оглядываться. Почему оно вышло в такое время? Ведь цикады появились на свете несколько недель назад.
— О чем мечтаешь?
Я вздрогнула. Из-за глицинии вышел Джейсон и встал в нескольких футах от меня с кружкой кофе. На нем были джинсы и футболка, лицо чистое и загорелое. Он смотрел на мои голые ноги и руки. Казалось, они ему что-то напоминали.
Я инстинктивно обхватила руками колени, слегка подалась вперед и нагнулась над книгой, которую читала.
— Цикада, — сказала я. — Видишь?
Он присел на корточки, посмотрел, заслонив рукой глаза. Его руки были цвета топленого масла. Должно быть, он только что подстриг волосы. Я обратила внимание на круглую форму его головы, красивую линию шеи в том месте, где она соединялась с плечами. Заметила маленькую родинку чуть ниже уха.
— Я думала, они все умерли, — сказала я. — Считала, что для них уже холодно.
— А сегодня жарко, — возразил он. — В этом саду водится всякая нечисть, ты же знаешь. Спроси у Светланы.
Он уселся на соседний шезлонг, поставил на бедро кофейную чашку, скрестил ноги.
— Бабы-яги отправились в парк Еёги — слушать рок-музыку, — сказал он. — Мы в доме одни.
Я не ответила, закусила губу и посмотрела на окна галереи.
— Ну? — сказал он.
— Что?
— Что ты об этом думаешь?
— Ничего. Я не думаю… ни о чем.
Он поднял брови.
— Ни о чем, — повторила я.
— Я слышал.
Он допил кофе, перевернул чашку, несколько коричневых капель упало на сухую землю. Затем искоса взглянул на меня и произнес:
— Скажи мне кое-что.
— Что тебе сказать?
— Скажи, почему я на тебя смотрю?
Я опустила глаза и затеребила книжную обложку, притворившись, будто не слышала.
— Я спросил — почему мне хочется на тебя смотреть? Почему я смотрю на тебя и думаю, что ты что-то скрываешь? Что-то интересное?
Несмотря на солнце, мне вдруг стало холодно. Я заморгала.
— Прости, — сказала я и словно издалека услышала собственный голос, — что ты сказал?
— Ты что-то скрываешь. — Он поднял руки и отер лоб рукавами футболки. — Это легко. Я просто смотрю на тебя и вижу. Не знаю, почему так, но у меня есть предчувствие, что мне это понравится. Дело в том, что я… — Он постучал двумя пальцами по своему лбу. — Я провидец в том, что касается женщин. Я чувствую их нутром. О, господи, моя кожа. — Он вздрогнул и провел ладонями по рукам. — Моя кожа сейчас сгорит.
— Ты ошибаешься. — Я приложила к животу руки. — Я ничего не скрываю.
— Скрываешь.
— Нет.
Он улыбался. Мне показалось, он вот-вот расхохочется. Однако он вздохнул. Поднялся с шезлонга, потянулся, провел ладонями по рукам. Футболка приподнялась, и я увидела его плоский живот.
— Нет, — сказал он и прищурился, глядя на солнце. — Нет. — Опустил руки и пошел к зарослям глицинии. — Конечно, не скрываешь.
26
Однажды я прочла рассказ о японской девушке. Ее заперли в саду, когда из-под земли вылезли цикады. Они вышли все сразу. Сначала она заметила одну, и вдруг они оказались повсюду, захватили воздух, деревья… Их было так много, что ветви гнулись под тяжестью, и насекомые шлепались на землю. Земля шевелилась, миллионы цикад взлетали на деревья, шум становился все громче, стены отражали гулкое эхо, можно было оглохнуть. Девушка в ужасе побежала в поисках укрытия, давя насекомых. Цикады крутились на земле, словно сломанные огненные колеса в вихре коричневых и черных крыльев. Когда наконец удалось найти выход из сада, она упала в руки юноши. Тот подхватил ее и вынес в безопасное место. Она не знала, что цикады были для нее благословением, иначе она не встретила бы свою любовь. Вскоре она стала его женой.
Я подскочила: что-то ударило меня по ноге. Я села, недоуменно посмотрела по сторонам. Сад стал другим — темным. Солнце ушло. Оказывается, я задремала. В моем сне спасителем оказался Джейсон. Это он унес девушку. Его рубашка была распахнута у ворота. Он нес ее и шептал на ухо что-то грубое и соблазнительное, отчего она краснела и закрывала лицо. Что-то ударило меня по руке, в испуге я соскочила с шезлонга и уронила книжки. На земле появилось множество ямок, пыль взлетала, словно при обстреле. Дождь. Это был всего лишь дождь, но я до сих пор не отошла от сказки с японской девушкой. Мне казалось, что из пыли выскочили миллионы насекомых и вцепились ей в волосы. Капли на голой коже казались мне ядовитыми. Я быстро собрала книжки — сколько могла — и понеслась по саду к коридору из глициний.
Отодвинула створку двери. На лестнице было прохладно, в щелях между ступенями лежали сухие листья. Позади меня дождь лупил в окно, затянутое рисовой бумагой. Мне казалось, что в саду становится все темнее, жуки раскачивают ветви, сливаются в колонию, угрожают разбить крышу. В темноте скинула туфли и заторопилась по ступеням.
Джейсон стоял в коридоре, словно поджидал меня. Он был одет для выхода в город, но босиком. Я остановилась, уронила на пол книги.
— Что такое?
— Я порезалась, — сказала я, проведя ладонями по рукам. Мне казалось, что крылья цикад порезали мне кожу. — Кажется, порезалась о кусты.
Он наклонился и взялся за мои лодыжки большим и указательным пальцами. Я невольно отдернула ногу.
— Что ты…
Он приложил палец к губам.
— Что я… — передразнил он меня и поднял брови. — А что я?
Я стояла, будто парализованная, слегка расставив ноги. Молча смотрела на него, а он спокойно водил руками по моим икрам, словно конюх, отыскивающий изъяны у лошади. Задержал руки на моих коленях и закрыл глаза, словно бы пальцы были стетоскопом и он прислушивался к сбоям в организме. На моих плечах и затылке выступила испарина. Он выпрямился и провел ладонями по моим рукам, взял за локти, провел большим пальцем по тонкой коже на запястье. На улице шумел дождь, в хлипких коридорах завывало. Джейсон положил руку мне на плечо, поднял волосы, собрал их в пучок. Я чувствовала, как мой пульс стучит ему в ладонь.
— Пожалуйста…
Он криво улыбнулся, обнажив край обломанного зуба.
— Ты чистая, — сказал он. — Очень чистая.
Мне хотелось прижать пальцы к глазам, потому что перед зрачками плясали светлые точки. Я видела родинку на его шее, а под ней — легкое трепетание пульса.
— Ты знаешь, какое сейчас время? — спросил он.
— Нет. Какое?
— Настало время, чтобы мы сделали это. — Он взял мою руку, положил себе на ладонь. — Давай. Постараемся узнать, что ты скрываешь.
Я уперлась пятками в пол. Волоски на коже встали дыбом. Почувствовала, как между лопатками потекли ручейки пота.
— Эй! — он лукаво улыбнулся. — Это недолго.
— Пусти меня! — я вырвала свою руку, попятилась и едва не споткнулась. — Пожалуйста, оставь меня в покое.
Неловко собрала книги и, прижимая их к животу, побежала в свою комнату. Хлопнула дверью, прислонилась к ней спиной. Долгое время сердце стучало так громко, что я больше ничего не слышала.
В шесть часов вечера стемнело, сквозь шторы светил неоновый Микки Рурк. Зеркало в золоченой раме отражало мой силуэт. Я дрожа выпускала прерывистую струю дыма. Просидела так почти пять часов — ничего не делала, лишь курила одну сигарету за другой. Не могла успокоиться — испытывала эйфорию. Как только на ум приходили слова Джейсона: «Постараемся узнать, что ты скрываешь», — казалось, что по коже бегают пузырьки.
Наконец откинула со лба прядь волос и потушила сигарету. Пора готовиться к клубу. Встала, сняла одежду, открыла шкаф и вытащила мешки. Когда принимаешь ответственное решение, приходится затаить дыхание и прыгнуть.
Я вынула французские панталоны. Они были из полупрозрачного шелка, а центральная вставка из бархата с узором из сотен восточных цветов. Натянула их до талии. Повернулась, посмотрела в зеркало. Мой живот был полностью прикрыт — от пупка до начала бедер. Невозможно ничего рассмотреть.
С другой стороны дома доносились крики. Двойняшки ссорились, как и обычно, перед работой. Стены коридора отражали эхо, но я едва их слышала. Сунула палец в клин панталон, отодвинула кружево. Можно было проникнуть внутрь, не сдвинув при этом верхнюю часть. В этом случае и не поймешь, что что-то не так. Может, жизнь изменится, подумала я. Может, я ошибалась и смогу ее изменить.
Глубоко задумавшись, надела узкое черное бархатное платье. Села на табурет, слегка развела ноги и опустила голову между коленей, так, как это делали русские девушки. Попрыскала лаком волосы. Теперь они стали блестящими и очень черными на фоне моей белой кожи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41