Мы никогда не говорили о будущем, о котором нам так хотелось не думать.
А потом следовала прогулка. Мы выходили в сумерках рука об руку, одни под розовато-лиловым небом. Наше счастье состояло из тишины, чудесной музыки без нот.
Однажды, после одной из таких прогулок, наш разговор неожиданно превратился в философский диспут. В тот день Тереза долго созерцала окутанные туманом дальние холмы, похожие на каких-то диковинных животных.
— Ты когда-нибудь думал, что может быть за ними?
— Нет… зачем?
— И тебе никогда не хотелось пойти посмотреть?
— Мне это ни к чему. Я и так знаю. Все то же самое.
— Неправда. В мире очень много вещей, которых мы не знаем.
— Есть только одна Вещь, — возразил я. — Все вещи — это только ее разные проявления.
Тогда она взглянула на меня, словно говоря: «Ты ничего не понимаешь!» Но потом снизошла до объяснения: — чтобы узнать эту вещь, надо стать вездесущим — тогда станет ясно, что все происходит только так, как должно произойти.
— Так-то вот! — закончила она, как домашняя хозяйка, которая закончила уборку и довольна тем, что не оставила ни одной пылинки.
— Не согласен, — опять возразил я, — Все происходит случайно.
— Неправда!
Она бросилась на меня, ударившись головой о мою грудь — моя трубка, рассыпая искры, пролетела через всю комнату. Не удовлетворившись этим, Тереза ухватила меня за щеки и принялась трясти их. Мне удалось схватить ее за кисти, она попыталась вырваться, стул опрокинулся, и мы оказались на полу. Последовала борьба, Тереза оказалась сильнее, чем я предполагал. Прижавшись ухом к ее груди, я слышал быстрое ритмичное дыхание. Ее спутанные волосы упали мне на лицо. Я ощутил запах теплого хлеба.
— Моя блондинка, обожаю тебя! — сказал я. Это мне что-то напомнило.
— Я не блондинка.
— Неважно. Рыжая, зеленая, золотая. Я все равно тебя обожаю.
Мои слова как будто не произвели на Терезу никакого впечатления. Она неожиданно вывернулась, отскочила и снова прыгнула на меня, прежде чем я успел защититься. На этот раз она одержала верх. У меня оставалось как раз столько сил, чтобы ловить ее дыхание, слышать ее стоны и ощущать, как ее радость переходит ко мне (последовательность, которой неведомо для нас ради своего удовольствия управляло некое божество), пока мы оба не слились воедино в радугу, сияющую блаженством.
— Ты очень опасный человек, — сказала Тереза, вставая, когда все было кончено. Я еще витал где-то в долине Иегосафатской. Натянув брюки и застегнув ремень, я ползал на четвереньках по полу, разыскивая трубку, очки и блокнот. Потом я медленно поднялся, все еще ощущая себя счастливым, и сказал, что, наверное, звери тоже испытывают радость после спаривания. Но она не слушала.
Становилось все холоднее. Прошло уже шесть дней, и все это время я как будто только и делал, что колол дрова да сваливал их возле камина. Надо признать, дом был отлично приспособлен к зиме и лишь слегка поскрипывал на ветру. Он походил на большой прочный корабль, идущий с развернутыми парусами, медленно и величественно, навстречу холодам. Парк тоже был очень красив. Дом, парк, Тереза и я образовали неразрывное целое, и никто не знал, что из этого выйдет. Все шло хорошо, пока не наступил последний, восьмой день, когда с утра вдруг подул сильный ветер и стрелка барометра в кухне отклонилась на несколько делений.
— Всегда так начинается, — сказала Тереза. (Что, моя маленькая? Несчастье?)
До середины дня она простояла у окна, иногда слегка касаясь губами оконного стекла, и на нем появлялись и исчезали маленькие пятна тепла. Я подошел к ней и, чтобы привлечь ее внимание, пощелкал языком. Тереза обернулась и улыбнулась, словно желая показать, что она вовсе не сердится.
В четыре часа Тереза приготовила чай. Потом она набила мою трубку и осторожно вставила мне ее между зубов. После этого она села на пол и, прислонившись к моему стулу, обхватила руками мои ноги. Каждый ее жест говорил: останься!
Когда настала ночь, сквозь шум ветра послышался другой звук, постепенно нараставший. Другой, гораздо более яростный ветер летел из неведомой дали и гнал перед собой первый. Тереза встала и распахнула окно настежь. Я быстро закрыл его, заметив, что не хочу увидеть, как она улетит. Эта фраза вызвала у нее улыбку. И в ту же секунду дом сотрясся до основания. Я подумал: «Он утонет, наш корабль. Мы оба утонем в этой скорби».
— Обещай, что не уедешь сегодня.
— Я же говорил, что уеду завтра утром.
— Не уходи, пожалуйста, пока я буду спать. — попросила она, стараясь улыбнуться.
— Давай поговорим о чем-нибудь другом. У нас осталась одна ночь.
В ту ночь я был разбужен неприятным ощущением: рядом со мной не было ее теплого дыхания. Пошарив рукой по простыне, я зажег свет и взглянул на часы: десять минут пятого. Потом я встал, нашел сигареты и, закурив, вернулся в постель.
Снаружи стоял такой грохот, что нельзя было различить отдельные звуки. Вой ветра, дребезжание стекол в старых рамах, стук одной из ставень и шелест ветвей замерзших деревьев — все смешалось. Но если хорошенько прислушаться, тут присутствовали не только эти звуки: за внешними волнами корчился в судорогах до самых глубин океан. Настоящий ведьмин шабаш.
Иногда вдруг наступало затишье. Можно было подумать: наконец-то буря улеглась, пора поднимать паруса и плыть дальше. Но столь же внезапно все начиналось вновь, еще яростнее, чем прежде. Прошло двадцать минут, а Тереза не возвращалась. Я решил поискать ее внизу.
В гостиной все было спокойно. Последние красные угольки тлели в камине. Тихо тикали часы. Но я заметил, что затвор на окне был выдвинут. Мы запирали его каждую ночь. Я открыл дверь и, поеживаясь, вышел на террасу.
Полная луна — опять эта бестия — освещала парк. Сильно пахло озоном. Я вернулся в дом за теплой курткой и отважился на новую вылазку.
Сначала я решил сходить в оранжерею, полагая, что в подобную ночь ни одна живая душа не отважится разгуливать под открытым небом. Но в оранжерее Терезы не было, и я побежал к хижине. Там тоже никого не оказалось.
И все-таки она была где-то рядом, маленький островок тепла среди холода ночи. Я мог слышать, как она, словно крошечный маяк, зовет меня на той сокровенной волне, о существовании которой я до сих пор не подозревал. Мне почудилось, будто некий доброжелательный дух появился из-за куста, взял меня за руку и повел в конец парка, где кроны двух дубов слились, образовав свод высотой пятьдесят футов. И в этом месте — которое Тереза называла «часовней» — я наконец нашел ее. Она лежала в одной ночной рубашке и как будто спала.
Подойдя ближе, я увидел, что ее глаза открыты и закатились. Когда я попытался поднять ее, послышался хруст инея. С большим трудом я поднял ее и пошел к дому напрямик через кусты. Это была неудачная идея. Волосы Терезы цеплялись за ежевику, и мне то и дело приходилось их отцеплять чуть ли не по одной волосинке. Тогда я попробовал бежать. Но это оказалось невозможно. Мои ноги отказывались нести нас так быстро. Добравшись до дома, я увидел у нее вокруг глаз черные круги.
Уложив ее на диван, я придвинул его к камину и бросил на уголья новое полено, которое тут же вспыхнуло. Я прошел на кухню, поставил чайник, достал из шкафа бутылку бренди, потом сбегал наверх и принес пару одеял.
Разорвав ее ночную рубашку, я налил немного бренди в руку и принялся растирать безжизненное тело столь энергично, что через несколько минут обливался потом. Тогда я раскрыл ей рот и влил туда немного бренди. Сначала все текло по подбородку, потом Тереза сделала глоток, и ее веки задрожали.
Я вернулся на кухню, налил в чашку кипятка, добавил немного сахара и изрядную порцию бренди. Руки дрожали. Нечеловеческим усилием мне удалось донести этот напиток до дивана, не пролив ни капли. Я завернул Терезу в одеяла и, поддерживая ее голову, дал ей попить. После нескольких глотков она откинула голову назад — ее голова оказалась столь тяжелой, что я не смог удержать ее.
Через некоторое время Тереза пошевелила губами, пытаясь заговорить.
— Лежи спокойно, — приказал я. — Сейчас я схожу за доктором.
Ее «нет» донеслось откуда-то издалека, и ее рука вцепилась в мою.
— Не оставляй меня, — наконец сумела выговорить Тереза. Звук ее голоса заставил меня вздрогнул…
— Я поеду вечером.
Когда я прикоснулся к ее губам, они были еще как лед, но постепенно согревались. Потом она два раза тяжело вздохнула, закрыла глаза и заснула, все еще держа меня за руку, которую я осторожно высвободил.
Доктор Казаль жил совсем близко. Начинался день, и ветер немного улегся. Теперь шел однообразный, почти мирный дождь.
Казаль сам открыл мне дверь. Он был в пижаме. Я сказал, что Тереза вышла из дома среди ночи и сильно простудилась. Он не задал никаких вопросов, только попросил немного подождать. Вскоре он появился с саквояжем в одной руке и зонтиком в другой.
По дороге мы не разговаривали. Когда мы вошли в гостиную, Тереза лежала с открытыми глазами. Она с полным безразличием смотрела, как приближается доктор, и безропотно дала себя осмотреть. Все это было очень странно: сиплое дыхание Казаля, склонившегося над обнаженным телом Терезы, легкие удары молоточка по ее коленям и щиколоткам, звяканье инструментов, и особенно то, что все происходило в полной тишине.
Он встал и сделал мне знак пройти с ним в соседнюю комнату.
— Вы не сказали всю правду.
— Она встала среди ночи и вышла в парк.
— Зачем?
— Понятия не имею. Я нашел ее спящей под деревом.
— Спящей?
— Без сознания. Глаза закатились. Тело задеревенело. Что-то вроде каталепсии.
Тогда он задал мне странный вопрос:
— Под каким деревом она лежала?
— Не знаю… В дальнем конце парка… Где небольшая поляна. А что?
Казалось, он то ли размышлял, то ли погрузился в грезы. Мой вопрос остался без ответа.
— В подобных случаях обычно умирают от переохлаждения. Но, насколько я могу судить, с ней все в порядке. Никаких признаков гиперемии. Нет даже простуды. Ничего. Я могу только дать успокаивающее, чтобы она могла поспать.
Он вернулся в гостиную и приготовил шприц. Я не знал, согласится ли на это Тереза. У нее был совершенно отсутствующий вид. Она даже не вздрогнула, когда игла вошла ей в вену. Доктор быстро собрал инструменты.
— Держите меня в курсе, — сказал он, — зайдите ко мне сегодня вечером.
Я проводил его до ворот. Когда я вернулся, Тереза спала глубоким сном, но на лице ее светилась улыбка — признак того, что она ощущала мое приближение, где бы ни была. Она издала слабый звук, как будто спрашивала: «Ты здесь?»
— Я здесь, — сказал я, — и всегда буду здесь.
После этого она погрузилась в беспамятство.
Мне хотелось есть. Я пошел на кухню и приготовил себе кофе. Макая кусок хлеба в чашку, я слушал, как дождь барабанит в окно. Произошло нечто странное: я был зачарован, — как бывает зачарована змея, — причудливым, беспрерывно меняющимся ритмом. И мне никак не удавалось найти в нем закономерность. Я с трудом оторвался от этого магического танца и тщательно прополоскал чашку с ложкой. Потом вспомнил про пару старых резиновых сапог, которые валялись в подвале. Надев куртку, я спустился в подвал, переобулся и вышел из дома.
Земля сильно промокла, и когда я пришел на поляну, оказалось, что следы ночного происшествия исчезли. Однако после тщательного осмотра каждого квадратного дюйма грязи мне наконец удалось отыскать то, что выглядело как часть круга, очерченного на земле палкой. Это была довольно правильная кривая длиной около метра. Мысленно продолжив ее, я увидел, что центр круга, — если тут действительно был круг, находится точно под тем местом, где соединились ветви двух деревьев. Но, может, это просто моя фантазия? Я продолжал поиски еще около часа. Где-то в пределах воображаемого круга я нашел буроватую, почти черную лужицу. Я провел по ней пальцем, положил немного на ладонь, понюхал и попробовал на вкус, но так и не смог установить, грязь ли это была или кровь — или я сошел с ума. И тем не менее рядом лежало черное перо. Я вспомнил, что видел в курятнике одну черную курицу. Интересно, там ли она. Потом я подумал: «Продолжай в том же духе, и сам рехнешься».
Но зачем она пришла на поляну? Этот вопрос продолжал волновать меня, когда я покинул парк и направился к пологим склонам холмов. Я знал, что ответа нет. Для меня, во всяком случае. Что она сказала, когда мы гуляли здесь в первый раз? Я остановился и напряг память. Она говорила, что есть одна звезда, которую можно видеть только с этого места И еще она однажды сказала: «Иногда ночью я становлюсь двумя людьми». Чушь! Я пошел дальше и пересек ручей, прыгая с камня на камень. Проходя мимо загона, я увидел коня, который не раз попадался мне на глаза Большую часть времени хозяева держали его в этом загоне. Бесполезный старый конь. Когда я огибал угол поля, сзади внезапно послышался грозный топот копыт. Я пригнулся, убежденный, что животное собирается перепрыгнуть забор и задавить меня. Но нет. Столь же внезапно он остановился, посмотрел на меня, потом закинул голову назад и на некоторое время застыл в этой напряженной позе. После этого он во весь опор поскакал обратно.
Когда я продолжил свой путь, сердце бешено колотилось. Я шел, обходя распаханные участки и проклиная грязь, которая налипала на подошвы моих сапог. Я чувствовал себя как турист в чужой стране, который постепенно начинает понимать местный язык. «Иди дальше, иди дальше!» — внушал я себе. Откуда-то прилетела пчела и несколько раз с жужжанием облетела вокруг моей головы. Что делала пчела во время бури? Но тут я заметил, что буря кончилась. Дождь прекратился, ветер утих. Только высоко в небе чернели облака, тесня друг друга, мчались наперегонки к, востоку.
— Где ты, ветер? — спросил я. В ответ внезапно налетевший порыв окатил меня водой с деревьев.
Я остановился. Ледяные струи потекли за шиворот, но не это меня беспокоило. И не чувство одиночества, потому что на самом деле я был окружен мириадами назойливых видений, которые звали меня. Куда?.. «Куда?» — спросил я вслух — и тут же ощутил в своем теле нечто подобное медленному движению сока в растениях.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17