он мог задним ходом втиснуть машину в узкую щель и тормознуть у
самой стенки с сорока миль в час, выпрыгнуть из кабины, пробежаться меж-
ду бамперами впритык, вскочить в другую машину, развернуться со ско-
ростью пятьдесят миль в час на крохотном пятачке, быстро сдать назад в
тесный тупичок, бум - захлопнуть дверцу с такой поспешностью, что видно,
как машина вибрирует, когда он из нее вылетает, затем рвануть к будке с
кассой, словно звезда гаревых дорожек, выдать квитанцию, прыгнуть в
только что подъехавший автомобиль, не успеет еще владелец и выбраться из
него, буквально проскочить у того под ногами, завестись с еще незакрытой
дверцей и с ревом - к следующему свободному пятачку; разворот, шлеп на
место, тормоз, вылетел, ходу: работать вот так без передышки по восемь
часов в ночь, как раз в вечерние часы пик и после театральных разъездов,
в засаленных штанах с какого-то алкаша, в обтрепанной куртке, оторочен-
ной мехом, и в разбитых башмаках, спадающих с ноги. Теперь он к возвра-
щению домой купил себе новый костюм, синий в тончайшую полоску, жилет и
все остальное - одиннадцать долларов на Третьей Авеню, вместе с часами и
цепочкой, и к тому же - портативную пишущую машинку, на которой собирал-
ся начать писать в каких-нибудь денверских меблированных комнатах, как
только найдет там работу. Мы устроили прощальный обед из сосисок с боба-
ми в "Рикере" на Седьмой Авеню, а потом Дин сел в автобус и с ревом от-
чалил в ночь. Вот и уехал наш крикун. Я пообещал себе отправиться туда
же, когда весна зацветет по-настоящему, а земля раскроется.
Вот так, на самом деле, и началась моя дорожная жизнь, и то, чему
суждено было случиться потом, - чистая фантастика, и не рассказать об
этом нельзя.
Да, и я хотел ближе узнать Дина не просто потому, что был писателем и
нуждался в свежих впечатлениях, и не просто потому, что вся моя жизнь,
вертевшаяся вокруг студгородка, достигла какого-то завершения цикла и
сошла на нет, но потому, что непонятным образом, несмотря на несходство
наших характеров, он напоминал мне какого-то давно потерянного братишку:
при виде страдания на его костистом лице с длинными бачками и капель по-
та на напряженной мускулистой шее я невольно вспоминал свои мальчишеские
годы на красильных свалках, в котлованах, заполненных водой, и на речных
отмелях Патерсона и Пассаика. Его грязная роба льнула к нему так изящно,
будто заказать лучшего костюма у портного было невозможно, а можно было
лишь заработать его у Прирожденного Портного Естества И Радости, как
этого своим потом и добился Дин. А в его возбужденной манере говорить я
вновь слышал голоса старых соратников и братьев - под мостом, среди мо-
тоциклов, в соседских дворах, расчерченных бельевыми веревками, и на
дремотных полуденных крылечках, где мальчишки тренькают на гитарах, пока
их старшие братья вкалывают на фабриках. Все остальные нынешние мои
друзья были "интеллектуалами": антрополог-ницшеанец Чад, Карло Маркс с
его прибабахнутыми сюрреальными разговорами тихим голосом с серьезным
взглядом, Старый Бык Ли с такой критической растяжечкой в голосе, не
приемлющий абсолютно ничего; или же они были потайными беззаконниками,
типа Элмера Хассела с этой его хиповой презрительной насмешкой, или же
типа Джейн Ли, особенно когда та растягивалась на восточном покрывале
своей кушетки, фыркая в "Нью-Йоркер". Но разумность Дина была до послед-
него зернышка дисциплинированной, сияющей и завершенной, без этой вот
занудной интеллектуальности. А "беззаконность" его была не того сорта,
когда злятся или презрительно фыркают: она была диким выплеском амери-
канской радости, говорящей "да" абсолютно всему, она принадлежала Запа-
ду, она была западным ветром, одой, донесшейся с Равнин, чем-то новым,
давно предсказанным, давно уже подступающим (он угонял машины, только
чтобы прокатиться удовольствия ради). А кроме этого, все мои нью-йорк-
ские друзья находились в том кошмарном положении отрицания, когда об-
щество низвергают и приводят для этого свои выдохшиеся причины, вычитан-
ные в книжках, - политические или психоаналитические; Дин же просто но-
сился по обществу, жадный до хлеба и любви, - ему было, в общем, всегда
плевать на то или на это, "до тех пор, пока я еще могу заполучить себе
вот эту девчоночку с этим ма-а-ахоньким у нее вон там между ножек, па-
цан", и "до тех пор, пока еще можно пожрать, слышишь, сынок? я проголо-
дался, я жрать хочу, пошли сейчас же пожрем чего-нибудь!" - и вот мы уже
несемся жрать, о чем и глаголил Екклезиаст: "Се доля ваша под солнцем".
Западный родич солнца, Дин. Хотя тетка предупредила, что он меня до
добра не доведет, я уже слышал новый зов и видел новые дали - и верил в
них, будучи юн; и проблески того, что действительно не довело до добра,
и даже то, что впоследствии Дин отверг меня как своего кореша, а потом
вообще вытирал об меня ноги на голодных мостовых и больничных койках -
разве имело все это хоть какое-нибудь значение? Я был молодым писателем
и хотел стронуться с места.
Я знал, что где-то на этом пути будут девчонки, будут видения - все
будет; где-то на этом пути жемчужина попадет мне в руки.
Перевод и вступительное слово Максима Немцова
ДЖЕК КЕРУАК:
"НА ИНЫХ УРОВНЯХ БЕЗУМИЯ"
Джек Керуак, человек, давший голос целому поколению в литературе, ро-
дился 12 марта 1922 года в Лоуэлле, штат Массачусеттс, и умер в 47 лет.
За свою короткую жизнь, проведенную, в основном, "на колесах", он успел
написать около 20 книг прозы, поэзии и снов и стать самым известным и
противоречивым автором своего времени.
Многие считали и считают его писателем никудышним, многие - классиком
литературы этого столетия, но практически все сходятся в одном: без Ке-
руака литературы "разбитых" просто не было бы. По его книгам и разгово-
рам учились писать, наверное, все битники. Он придумывал названия их
книгам, кормил их идеями и замыслами. Стиль "письмодействия", отчасти
заимствованный им у Марселя Пруста и творчески видоизмененный, оказался
очень привлекательным для Аллена Гинзберга, Уильяма Берроуза, Грегори
Корсо и многих других - а уж опосредованным влияниям в мировой литерату-
ре несть числа.
...Стирай все пороги между глазом, рукой и листом бумаги - пиши как
дышишь, как живешь - литература делается каждым твоим шагом. Если умеешь
по-детски восторгаться живописным дощатым сортиром на склоне горы и гус-
тым среднезападным мороженым, ножками школьницы и закатом над товарной
станцией - значит, ты тоже можешь делать литературу... Манерностью это
не было. Керуак боролся за свое право писать так, как говорил и думал:
сам язык, ритм, расхристанная пунктуация - все помогало ему кидаться го-
ловой в омут свободного самовыражения. Гинзберг называл его стиль "спон-
танной боповой просодией" - а джаз не требует пауз в композиции, ему не
нужна редактура. Почти бессознательный поток. Голая экзистенция кончика
пера или клавиш машинки.
Это было неслыханно. Талантливого выскочку ставили на место: редакто-
ры ортодоксального издательства "Вайкинг" постарались оградить читателей
от стилистических инноваций Керуака при публикации романа "На Доро-
ге"("On the Road") в 1957 году - через пять лет после того, как три сум-
бурных недели были истрачены на лихорадочную запись на рулон газетной
бумаги мыслей и событий нескольких минувших лет, проведенных в скитаниях
по всему континенту. Но к тому времени Джек в глазах богемной тусовки с
Таймс-Сквер уже был признанным "писателем": в 1950 году вышел "Городок и
Город" - прото-книга многотомной "Легенды о Дулуозе", книги, которую он
писал всю жизнь, и в которой - вся его жизнь. Поэтому, наверное, так
трудно Керуака описывать - жизнь его задокументирована им самим, возмож-
но, лучше кого бы то ни было в современной литературе.
Наверное, нет необходимости расшифровывать имена всех персонажей "На
Дороге" - досточно сказать, что за ними всеми стоят реальные люди, часто
обижавшиеся на Керуака, не подозревавшие, что он запоминал мельчайшие
детали их поведения и разговоров. Но об одном человеке все же следует
сказать: Дин Мориарти - Нил Кэссиди, ближайший "кореш" Джека Керуака,
духовный "давно потерянный братишка" практически всех битников, совер-
шенно неизвестный как писатель, человек, сильно зависевший от женщин и
наркотиков всю свою короткую жизнь, которую превратил в нескончаемую че-
реду приключений и которую стремился привести к состоянию покоя и уми-
ротворения через учения странных религиозных сект, позже - участник пе-
редвижной провокации "Веселых Проказников" Кена Кизи, почетный железно-
дорожник, уголовник и ужасный семьянин, любимый женой Кэролайн всю
жизнь, несмотря на разрыв... Когда он умер в 1968 году, его прах был
отправлен именно ей - в жизни у него больше никого не осталось, Джек Ке-
руак уже медленно угасал от алкоголизма во Флориде. Кен Кизи писал о
нем: "Нил Кэссиди делал все, что делает роман, - вот только он все делал
лучше, потому что он так жил, а не только писал об этом". Его жизни хва-
тило бы на сотню романов. Из них Керуак написал четырнадцать.
Этим людям не суждена была долгая жизнь - они сжигали себя с обоих
концов алкоголем, наркотиками, страстями... Джек Керуак умер в Сент-Пи-
терсберге, Флорида, 31 октября 1969 года от обширного желудочного крово-
течения. Еще при жизни его книги были переведены на 18 языков. На русс-
ком была издана лишь пара крохотных и изуродованных цензурой отрывков.
Джек Керуак Jack Kerouac Подземные The Subterraneans
Перевел с английского М. Немцов А Publishing In Tongues/PW93 Studios
Publication 1994
T М. Немцов, перевод, 1992 T 1958 by Jack Kerouac
------------------------------------------------------------------------
----
Перевод этой книги посвящается Светке
1
Когда-то я был молод и гораздо лучше разбирался в окружающем и мог с
нервической разумностью говорить о чем угодно а также с ясностью и без
этих вот литературных околичностей; иными словами вот вам история неса-
моуверенного человека и в то же время эгоманьяка, естественно, многог-
ранного не годится - просто начать с начала и пускай истина себе проса-
чивается, так и сделаю... Началось теплой летней ночью - ах, она сидела
на крыле с Жюльеном Александером который... давайте вообще начну с исто-
рии подземных Сан-Франциско...
Жюльен Александер ангел подземных, а подземные это имя придумал Адам
Мурэд, а он поэт и мой друг сказавший "Они хиповы без поверхностности,
они разумны без банальности, они интеллектуальны как черти и все знают
про Паунда без претензий или чрезмерной болтовни, они очень спокойны,
они очень похожи на Христа". Жюльен сам определенно похож на Иисуса. Я
шел по улице с Ларри О'Харой, старым моим собутыльником по всем тем дол-
гим и взбалмошным и безумным периодам в Сан-Франциско, когда я надирался
и по-настоящему выжуливал выпивку у друзей с такой "добродушной" регу-
лярностью которую всем просто в лом было замечать или объявлять во все-
услышанье что во мне развиваются или уже развились с юности этакие дур-
ные шаровые наклонности хотя конечно вс° они замечали но я им нравился и
как Сэм сказал "Все приходят к тебе заправиться парень, ну у тебя там и
бензоколонка" или что-то в том же духе - старина Ларри О'Хара всегда со
мною мил, спятивший молодой бизнесмен-ирландец из Сан-Франциско с прямо
бальзаковской какой-то каморкой в глубине своей книжной лавки где поку-
ривают ча°к и говорят о былых днях великого оркестра Бейси или былых
днях великого Чу Берри - о котором больше чуть позже поскольку она и с
ним тоже спуталась потому как неминуемо путалась со всеми ибо знала меня
кто нервен и многоуровнев и ни в малейшей степени не однодушен - ни ку-
сочка моей боли еще не проявилось - или страдания - Ангелы, будьте ко
мне снисходительны - я даже не смотрю на страницу а прямо перед собою на
грустное мерцание стены в моей комнате и на радио-КРОУ-шоу Сары Вогэн
Джерри Маллигэна на столе в форме радиоприемника, другими словами они
сидели на крыле машины перед баром Черная Маска на Монтгомери-Стрит,
Жюльен Александер Христоподобный небритый тощий моложавый спокойный
странный про такого вы или Адам почти могли бы сказать апокалиптический
ангел или святой подземных, определенно звезда (теперь), и она, Марду
Фокс, чье лицо когда я впервые увидел его в баре у Данте за углом навело
меня на мысль: "Ей-Богу, я должен связаться с этой маленькой женщиной" а
может быть еще и потому что она была негритянкой. К тому же у нее было
такое же лицо как и у Риты Сэвидж подруги детства моей сестры, и о кото-
рой среди всего прочего я грезил средь бела дня о том как она у меня
между ног на коленях на полу туалета, а я на стульчаке, с ее особыми
прохладными губами и по-индейски резкими высокими мягкими скулами - то
же самое лицо, но темное, милое, с небольшими глазами честными блестящи-
ми и напряженными она, Марду склонялась говоря что-то очень настойчиво
Россу Валленстайну (другу Жюльена) наклонившись над столом, глубоко - "Я
должен с нею связаться" - я пытался стрельнуть в нее радостным взглядом
сексуальным взглядом на который она так и не догадалась поднять голову
или увидеть - Я должен объяснить, я только-только сошел с парохода в
Нью-Йорке, меня рассчитали до рейса на Кобе Япония из-за лажи с буфетчи-
ком и моей неспособности быть милосердным и на самом деле человечным и
вообще обычным парнем выполняющим обязанности дневального в кают-компа-
нии (а вы теперь не можете не признать что я придерживаюсь фактов), что
для меня типично, я относился к стармеху и другим офицерам с запоздалой
вежливостью, это в конце концов разозлило их, они захотели от меня че-
го-то услышать, может чтоб я рявкнул поутру, ставя кофе им на столик а
вместо этого молча на мягких подошвах я спешил выполнить малейшее их по-
желание и ни разу не улыбнулся даже гадко, даже свысока, вс° это из-за
моего ангела одиночества сидящего у меня на плече пока я спускался по
теплой Монтгомери-Стрит в тот вечер и увидел Марду на крыле вместе с
Жюльеном, вспомнив:
1 2 3 4