Сам факт, что в соответствии с заключенными договорами иноземные законы ставились выше по отношению к своим собственным, ощутимо бил по национальной гордости японцев. Присяга, данная от имени императора в 1868 году, стала платформой правительства Мэйдзи. Последняя из пяти статей заслуживает внимания: «Знаний следует домогаться по всему свету с той целью, дабы крепить основы императорской власти». Данная статья давала довольно широкое толкование, означая, что прежде всего Япония должна стать фукоку-кёхэй (процветающей страной с сильной армией).
Концепция фукоку-кёхэй является важным центральным пунктом современной японской воинской традиции. Она оказывает существенное влияние на роль классических будзюцу и будо в современном японском обществе и на само развитие и использование современных дисциплин в данном обществе. Авторы концепции фукоку-кёхэй использовали ортодоксальные и нетрадиционные толкования классической философии, индивидуальные особенности которой необходим прежде всего выделить, если мы хотим полностью понять природу современных дисциплин.
Три различных течения мысли оказались слитыми в сознании правящих кругов эпохи Мэйдзи, повлияв на проводимую ими политику. Первая учила своих приверженцев пытливости, вторая — действию, а третья — целенаправленности. Все они были к моменту своего становления в токугавовской Японии тихими, скромными плодами сугубо теоретических изысканий и проповедовались мистически настроенными мыслителями, которые действовали всегда в условиях официального запрета, находясь зачастую в ссылке, а иногда и на волоске от смерти. По мере распространения их идей многие из них оказывались жертвами токугавовских камер пыток, а кровь некоторых из них «потоком стекала с мечей и копий токугавовской юстиции». Со временем идеи этих людей объединили и втянули в борьбу весь японский народ.
Когаку , школа древнего, или классического, обучения, возникшая в конце XVII века, явилась как бы протестом против догм токугавовских академических школ. Ее приверженцы утверждали, что неоконфуцианство Чжу Си (1130-1200), будучи идеологией правящих кругов, вовсе не является конфуцианством, это всего лишь превратно истолкованные буддизм и даосизм. Поэтому когакуси, проповедники школы классического обучения, требовали, чтобы люди «очнулись», предлагая им вернуться к трудам самого мудреца и тем самым познать настоящий смысл конфуцианства. В оригинальных китайских текстах, говорили эти проповедники, можно найти не только указание на божественное право императора на власть, но и на право его подданных критиковать и ограничивать его властные полномочия. Ученый муж Огю Сораи (1666-1727) и ронин (самурай без сеньора) Ямага Соко (1622-1685) были наиболее яростными сторонниками школы классического обучения. Первый придерживался утилитарных взглядов, определяя мораль как зависимую от социальных нужд, а вовсе не естественных побуждений категорию, последний же, для которого «представитель высших слоев общества постоянно деградирует», заложил первый камень учения о бусидо. Хан (феодальное владение) Тёсю на острове Кюсю строго придерживался этой философии.
Второе течение мысли, также берущее начало в XVII веке, называлось ёмэйгаку , школой интуиции, или разума; оно восходит к китайской конфуцианской школе Ван Янмина (яп. Оёмэй). Приверженцы ёмэйгаку считали, что знания — это основа жизни. Для них знание означало способность действовать; по их словам, «знание есть начало действия, а действие есть завершение знания». Философии ёмэйгаку не были чужды и более высокие идеалы: знание должно быть «добродетельным знанием» в руках достойных людей, которые «проживут жизнью мудреца» и «отдадут все свои силы на благо отечества». Ученый муж Накаэ Тодзю (1608-1648) и ронин Кумадзава Бандзан (1619-1691) были первыми представителями ёмэйгаку в Японии. Накаэ придерживался того, что истинное обучение равносильно «главенству разума», состояние, которое является воплощением самой добродетели. Кумадзава мучительно переживал жалкое положение воинского сословия, он хотел вернуть его в состояние, когда оно вновь будет готово защищать страну; данная концепция должна была опираться скорее на «крестьянина-солдата», чем на наследственного профессионального воина. Владения Сацума, Тёсю и Мито стали главными поборниками этой философии, сторонников которой жестоко преследовало центральное правительство бакуфу.
Другой плод умственных усилий XVII века — кокугаку , школа национальной науки, основанной на интерпретации японской национальной традиции, представляла собой третье течение мысли. Она призывала к познанию «истинного японского духа» и удалению чуждых элементов из японской культуры. Буддийский монах по имени Кэйтю (1640-1701) явился предтечей кокугаку. Первыми представителями этого течения были Мотоори Норинага (1730-1801) и Хирата Ацутанэ (1776-1843). Оба этих ученых мужа отвергали конфуцианский рационализм и этику во имя более эмоционального учения с явно различимыми националистическими нотками. Кокугаку ставит во главу угла преданность престолу, этот факт позволил учению кокугаку оказать влияние на все стороны японской культуры. С особенной силой оно запало в души тодзамадаймё и их воинов.
Вслед за объединением Японии под началом Токугавы Иэясу (1542-1616) и утверждением токугавского центрального правительства бакуфу все даймё и их владения оказались разбиты на две группы: фаворитов-фудай , иначе наследственных вассалов, которые были союзниками Иэясу еще в 1600 году; и тодзама — тех даймё, что присягнули на верность лишь после того, как была полностью установлена власть дома Токугавы. Владения тодзама обыкновенно располагались вдали от Эдо (ныне Токио), местонахождения правительства, поэтому они были более изолированными, а кроме того сохраняли большую степень автономии по сравнению с территориями наследственных вассалов. Поэтому находились люди в уделах Тёсю, Хидзэне и Сацуме на острове Кюсю и в уделе Тоса на острове Сикоку (всё владения тодзама), которые, испытывая сильное влияние учений кокугаку, отличались общественным рвением и воинственным пылом, что было характерно для средневековых воинов-рыцарей дотокугавовского периода.
Многочисленные безотлагательные проблемы, вызванные социальными язвами токугавовского общества, приходилось разрешать правительственным лидерам Мэйдзи. Несмотря на внешние опасности, внутренние мятежи, убийства, возрастающий поток западных технологий и экономический пресс, они, однако, сумели выдержать умеренный курс. Они столкнулись с проблемой создания жизнеспособных отношений между проявлениями реального национализма и идеалистическими устремлениями и пытались определить, подходит ли этика японского средневекового рыцаря и сами институты рыцарства новому обществу. Подобные социально-политические головоломки было не так просто и мирно решить.
Почти вся эпоха Мэйдзи была охвачена неимоверными страстями. Многие влиятельные лица и в самом правительстве, и вне его были сторонниками радикальных действий. Как радикалы они буквально понимали лозунг "сонно-дзёи " — «власть императору и изгнание иноземцев», — который был выдвинут еще учителями школы Мито. В частности, лидеры Реставрации оказались восприимчивы к призыву Яйдзавы Сэйсисай (1827-1863), который в своих «Синрон» («Новые предложения») удачно сочетал мифологию синтоизма и конфуцианскую этику типа бусидо. Благодаря Айдзаве сонно стал не только вдохновляющей идеей, зовущей к объединению нации для укрепления императорской власти, но также основой всей морали. В своем истолковании лозунга дзёи Айдзава ввиду своей ксенофобии дошел до требования «громить иноземцев, где бы они ни были». Представитель школы Мито ученый муж Фудзита Токо (1806-1855) оценивал это, умаляя значение антизападных выступлений, следующим образом: «Нам не следует пачкать собственные драгоценные мечи кровью иноземцев». Поэтому, когда представители школы Мито выступили с другими яркими лозунгами, такими как синдзю-фуни (синтоизм и конфуцианство едины), бумбу-фуги (изящные и воинские искусства вполне совместимы) и тюко-иппон (верность государю и преданность родителям — по существу, одно и то же), лидеры Мэйдзи смогли четко совместить концепции мэйги , иначе национального призвания, и мэйбун , иначе национального долга. Они синтезировали философскую мысль, ставшую основой националистической концепции, которая была обозначена как кокутай , «государственное устройство».
Концепция кокутай утверждала уникальность японского общества, проявляемую как в политическом устройстве, так и в нравственных ценностях, что делало Японию отличной от других государств и возвышало ее над ними. Императорский дом являлся оплотом государственной стабильности, а правящий император, облеченный необъятной божественной силой и властью, был живым воплощением священного права наследования от своих царственных предков. Поэтому кокутай был нравственно и законно оправдан. Фактически император становился как бы средоточием лучших усилий со стороны граждан. Он был средоточием чувств всего народа. Но существовал еще один важный аспект кокутая. Коль скоро японский народ наделен добродетелями, которых лишены народы иных стран — верностью, объединяющей его с государством и императором, как и чувством сыновней почтительности, являющимся основой единства семьи, на чем и зиждется государство, — Япония представляет собой неделимое целое. Поэтому Японии суждено стать величайшим в мире государством.
Военная мощь Японии к моменту установления власти правительства Мэйдзи была не в состоянии контролировать международную ситуацию. По западным меркам армия и флот Мэйдзи были технически отсталыми, унаследовав от токугавского сёгуната особую смесь принципов феодального милитаризма и военной беспомощности. Недостатков в военном деле хватало. Ёси С.Куно в книге «Японская экспансия на Азиатский континент» по поводу выучки людей в воинской системе токугавовского бакуфу замечает: «Из-за продолжительной жизни в достатке и роскоши военачальники стали пренебрегать воинской доблестью, а в конце и вовсе растеряли ее, разучившись, таким образом, управлять войсками. Воины в свою очередь оказались не способны вести боевые действия. Они даже не знали, как следует наступать или отступать в соответствии с воинским уставом, поскольку такие занятия не проводились. В своей массе офицеры и солдаты не обладали ни боевой выучкой, ни боевым духом. Этих военных заботили гражданские дела сёгуната, но, будучи людьми военными, и то наследственно, они не имели ни желания, ни возможности проявить себя достойным образом на мирном поприще». Реальная власть в правительстве Мэйдзи в значительной степени уже перешла в руки военного сословия тодзама , представлявшего собой своеобразную смесь различных людей. Даймё явно не претендовали на роль лидеров. Уильям Эллиот Гриффис, очевидец последних дней бакуфу, пишет в своей «Империи Микадо»: «Из всех даймё не наберется и десятка достойных внимания. Это были милые, ничего не значащие малые, выделяющиеся только своими животами или шелковыми одеяниями. Многие оказывались сластолюбцами, выпивохами или титулованными глупцами».
Самурайские лидеры реставрации Мэйдзи
Люди самурайского происхождения занимали ключевые посты в правительстве Мэйдзи. Но сам их сибун , иначе ранг самураев, требует уточнения; смысл понятия «самурай» не должен быть превратно истолкован. В XII веке слово «самурай» означало «службу» и не было исключительно связано с профессиональным воином. Но в XIV веке данный термин стал в обиходе ассоциироваться с определенного рода буси , иначе средневековым рыцарем, который и по наследству, и благодаря своей выучке являлся профессиональным воином. Однако в то время самураи никоим образом не представляли собой высшую ступень в табели о рангах для буси, что характерно для периода Эдо (1603-1867).
Облик самурая периода Эдо существенно отличался от облика воина-рыцаря предыдущих эпох. Это были послушные ханси , иначе поместные дворяне, воспитанные в духе конфуцианства государственные ученые-чиновники. В своей массе городские представители общественного слоя были довольно изнеженными существами. Так что следует отличать городских самураев от тех, кто жил в сельской местности. Жизнь провинциальных самураев была простой, активной, и ввиду тех суровых условий, в которых они жили, эти самураи были более закаленными, чем их городские собратья. Но оба эти типа представляли собой то, что историк Асакава Кэнъити назвал «несовершенными самураями», поскольку им были чужды боевой дух и военная выучка, если сравнивать со средневековыми рыцарями более раннего времени; сельские ханси все же были менее «несовершенными самураями», чем их городские собратья.
Самурайские лидеры Мэйдзи походили своим характером и степенью закалки на провинциальных самураев периода Эдо. И все же этих самураев нельзя приравнять, хотя бы уже за одну тягу к знаниям, к средневековым рыцарям дотокугавовских времен; к тому же для этого имеются более убедительные доводы. Самураи к началу эпохи Мэйдзи не были сословием воинов, подготовленных благодаря выучке к немедленным военным действиям, что требовалось в те времена, когда военная угроза была постоянной. Им досталось от средневековых рыцарей только законное право на занятия военным промыслом, ибо за долгий мирный период токугавовского сёгуната их воинское честолюбие власти сумели направить в гражданское русло и на литературные занятия. Такая атмосфера, где было убито всякое проявление воинского духа, царила два с половиной столетия, вплоть до бакумацу. Потому самураи Мэйдзи, особенно предавшиеся ученым занятиям, довольно плохо владели боевым классическим оружием, хотя сразу же хватались за него, когда дело касалось их чести.
Несмотря на общий упадок нравов в эпоху Токугавы, все же нашлись самураи, которые в отличие от многих не отказались от честолюбивых планов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31