Честно говоря, я начинала верить в то, что он забыл о ее существовании.
— Ты не понимаешь, Лелька, — произнес между тем Егор.
Мне показалось, что земля уходит из-под ног. Значит, моя подруга помогает этому изменщику, и он как ни в чем не бывало советуется с ней по поводу старухи-любовницы?!
Я встала и подкралась к двери, раздумывая, прервать ли этот нелепый разговор скандалом или еще кое-что разузнать.
— Я не знаю, что делать, — пожаловался Горька, — она просто спятила, и мне кажется, что ты знаешь что-то. Как это — что? Это я тебя спрашиваю.
Он у нее спрашивает, господи! Откуда Лелька может знать хоть что-нибудь об этой его бабке? Я фыркнула от негодования, но тут же вспомнила, что Горька не должен меня здесь обнаружить. Конспирация, еще раз конспирация. Пока я выбирала наиболее удобную позу для прослушивания, голос моего любимого наполнился гневом.
— Ну я же тебе говорю, она сошла с ума! Да во всем это выражается, буквально в каждой мелочи! Я уже домой возвращаться боюсь…
Так, значит, эта мымра караулит его у подъезда!
— …новый редактор, я же недавно там работаю… ну решили устроить нечто вроде сабантуйчика, ты ее знаешь, она в общем-то компанейский человек…
Ага, все-таки Лелька с ней знакома! Ну погоди же, подруга!
— …в этом халатике на трех пуговицах, волосы покрашены какой-то фиолетовой дрянью, весь вечер оголяла коленки и вращала глазами словно заведенная…
— Я говорил, я пытался… ты не понимаешь… Хобби тут себе завела, хочет отыскать какую-то народность, то ли мессапийцы, то ли татурийцы…
Урод! Это же осирийцы: по легендам, которые рассказывал мне один спившийся художник (кстати, Горькин товарищ), они были очень хитрыми и богатыми. Нормальное увлечение, по-моему, отыщу народность — отыщу и богатство. Стоп, я что-то недопоняла. Это ведь он обо мне говорил. Это, значит, меня надо лечить?! Это я сошла с ума?!
Пока я успокаивала дыхание и считала про себя до десяти, чтобы привести в порядок нервы и не убить сразу же этого болвана, он уже перешел на крик. Вот кому нужен был психиатр!
— Я так больше не могу, Лелька, я весь извелся, понимаешь? Вчера зашла в редакцию, на что уж все наши люди без комплексов, так все равно офонарели! Мне плевать, конечно, но ведь должны же быть какие-то рамки! Павлу Геннадьевичу, заму главного, она про этих своих папуасов раз пять рассказывала, напросилась сама сварить кофе, испортила электроплитку, потом волосы себе подожгла. Хоть бы в хвостик их собирала, что ли! А то идет вся нараспашку, космы во все стороны фиолетовые, ведьма натуральная…
Ну да, ведьма, согласилась я мысленно. Лариса Филипповна так и говорила, правда, она еще убеждала меня в том, что это мужикам нравится. То ли Горька у меня ненормальный, то ли я чего-то не так сделала.
— А на днях, ты понимаешь, все прояснилось. Я приехал футбольную команду фотографировать, вдруг смотрю — Маришка с этим своим коллегой, Андрей, что ли? Ну, я думаю, может, по делам зашли, хотел уж окликнуть. Так он ее до раздевалки проводил, а она оттуда уже с другим вышла, с нападающим «Динамо», ты представляешь? Ну конечно, просто знакомые, ты скажешь тоже! Сроду у нее таких знакомых не водилось! Тут все становится на свои места — любовь великая и внезапная, я все понимаю… Ну так скажи, чего молчать? А она все ути-пути, как будто я дурак слепой…
Все, на этих словах я не выдержала.
— Ты не прав, Горюшка! — распахивая дверь, заорала я.
— Извини, — шепнул он в трубку и повернулся ко мне. — Что, ласточка? В чем дело? — тоном врача, беседующего с безнадежным больным, обратился ко мне Егор.
— Я все слышала, и ты не прав! — повторила я с нажимом.
— В чем же, дорогая?
Мне мерещится или он на самом деле разговаривает со мной как с умалишенной?
— Я этого футболиста, если хочешь знать, для тебя кадрила!
— Не понял…
В течение последующего часа я пыталась рассказать ему о Ларисе Филипповне, то и дело всхлипывая и повторяя, как я его люблю.
— Ну допустим, допустим, — повторял ошарашенно Горька, — но зачем ты знакомилась с нападающим из той команды, за которую я в жизни не болел? Ведь «Динамо» — настоящее фуфло.
Я кокетливо пожала плечиком и пробормотала:
— Я ради тебя на все готова, а ты сменил меня на какую-то старую вешалку.
Егор явно смешался и не знал, как реагировать. Вот так-то, милый, обвиняешь меня в измене, а у самого тоже скелетик в шкафу.
— Это не то, что ты думаешь, — произнес он наконец.
В общем, еще час мы потратили на выяснение отношений, только теперь оправдывался Горька, а я с видом оскорбленной невинности сидела на подоконнике. И все бы хорошо, только в памяти у меня отложилось виноватое и смущенное выражение его лица, когда я заговорила о другой женщине. Помириться мы помирились, а покоя на душе не было.
Я лежала в постели и думала о том, что моя любовь делала меня безгранично счастливой. Это я понимала не очень отчетливо, но прекрасно чувствовала. С другой стороны, любовь делала меня ужасно уязвимой. Этого я боялась, с детства не терплю боли, даже самой пустяковой. Да, заниматься самоанализом на ночь глядя не очень-то разумно, но я давно уже не претендовала на звание разумного человека. Это Горьку любовь облагородила, у него даже походка изменилась. Если раньше он передвигался нехотя, вразвалочку, словно его переполняла гордость за себя любимого и свои бессмертные творения и одновременно одолевала лень, то теперь его шаг стал быстр, элегантен и тверд. Не говоря уже о том, что исчезли манеры избалованного дитя богемы.
А я, полюбив, разом потеряла самоконтроль. Разумно мыслить не получалось, разговаривать тоже разучилась — одни нелепые вопросы да восклицания типа: «вау! ОХ! ну! ваще!» Полный бздец, как выразился недавно Владуня.
— Горюш, ты спишь? — спросила я, только чтобы прервать поток своего бреда.
— Да, — соврал любимый.
Я обняла его широкую спину, уткнувшись лицом в острые мальчишеские лопатки. Зашептала что-то, какую-то ерунду, любовную, глупую, бабскую чушь. Уже безразлично было, слушает или нет. Вдруг Горька повернулся. Обхватил мое лицо крепкими ладонями и сонно поцеловал в висок. И я подумала, нет, мне показалось, точнее сказать, все стало вдруг на свои места — моя ревность, мои подозрения, мысли о том, когда же наконец он предложит мне пожениться, все это растворилось в нежном касании его губ. Мир не перевернулся, ночь за окном оставалась такой же темной и промозглой, земля — круглой, море — соленым, луна — одинокой. Но будущее уже не пугало меня. Я просто перестала задумываться о завтрашнем дне, Егор всегда учил меня этому, и мне вдруг стало понятно, что он имел в виду. Не знаю, сумею ли я пронести это через всю жизнь или по дороге споткнусь и расплескаю, растеряю все свое знание, но сейчас оно уже мне помогло. По крайней мере, я заснула счастливым человеком.
А утром в который раз убедилась, как наивны люди в своей вере в добро, справедливость и чистую любовь.
Я проснулась раньше Горьки, напевая, приняла душ и поскакала на кухню. У меня было превосходное настроение, несмотря на то что большая стрелка часов едва подползла к шести. Даже яичница у меня не подгорела, а это уже предвещало хороший день.
Когда я вернулась в комнату, чтобы разбудить Егора, запищал его пейджер. Мне пришлось посильнее пнуть любимого, но тот никак не отреагировал. Тем временем противная пищалка все не умолкала.
— Милый, — позвала я в сотый раз, — тут твои друзья уже достали!
И стала вслух читать сообщение:
— Ты слушаешь? Значит, так. «Пусик! Я уже встала! С добрым утром!»
Егор?!
Я посмотрела на безмятежно спящего Горьку и снова перевела взгляд на сообщение. Может, ошиблись пейджером? Интересно, такое бывает? Ну придумали же, «пусик»! Кто такой этот «пусик»?! Я аккуратно положила пищалку на прикроватный столик, вышла в кухню и закурила, хотя обещала никогда больше этого не делать. Плевать на обещания, невозможно быть честной даже с самим собой! Пусик!!! Я! Уже! Встала! Кто бы это мог быть? Голову даю на отсечение, что это сообщение пришло не из Парижа, где выставлялись Горькины друзья. И это явно не Павел Геннадьевич из Горькиного журнала. И даже не алкоголик Санкин, помешанный на осирийцах, вряд ли у него хватило бы фантазии на такую шутку. А шутка ли это, подумалось мне. Я закурила вторую сигарету, в то время как в пепельнице еще тлела первая.
Из дома я ушла, так и не разбудив Горьку. Что делать, я не знала. Вернее, наоборот, знала — работать. Жить стало невозможно, значит, надо работать, только работать. Но было еще совсем рано, полвосьмого. И я поехала к Лике, вернее, к Леониду Григорьевичу, что, впрочем, было теперь одно и то же. Непонятно, что моя сестренка нашла в нем, но, похоже, это было всерьез и надолго. Как-то не верилось, что Лика не могла подождать еще немного и решилась сбежать от мамочки прямо в объятия лысого донжуана. Не иначе — любовь. От этой мысли я содрогнулась, но успокоилась быстро. Если я перестала верить в любовь, это не значит, что ее нет. Другим просто больше повезло, а я с детства была не очень удачлива.
Лика не задала мне ни одного вопроса, что в другое время, наверное, ошеломило бы меня до беспамятства. Но сейчас я ни на что не реагировала. Просто отключился в организме какой-то рычажок, и все.
— Девочки, — раздался в кухне игривый бас Леонида, — пошли завтракать, оладьи готовы.
Я не заставила себя упрашивать, мне было все равно — лопать оладьи, сидеть в кресле, лететь на Луну или гнить где-нибудь в сточной канаве. Во всяком случае, я была уверена, что разницы не почувствую.
— Ты ей сказала? — шепотом поинтересовался у своей юной возлюбленной Леонид.
— Тсс, не до этого сейчас. Видишь, у человека проблемы.
— Мы их враз решим, — Журавлев решительно рубанул крепкой ладонью воздух, — а ты скажи все-таки, а то получится, что таим.
— В БТИ когда пойдем? — спросила я, делая вид, что не слушала их перешептывания.
Невинный, казалось, вопрос привел обоих в смущение. Господи, я начинала понимать, в чем дело. Нет-нет, пожалуйста, только не это. Хотя какая разница?
— Значит, решили не продавать? — уточнила я у Леонида.
Он кивнул, счастливо улыбаясь.
Вот так, я шла к метро и слышала, как в моей голове кто-то разговаривает. Один голос что-то шептал о предательстве, второй завистливо вздыхал, третий призывал заняться делом. Итак, подсчитаем, посмотрим, так сказать, результаты сегодняшнего утра. Я потеряла любимого человека. Я потеряла клиента Леонида Григорьевича. Я потеряла сестру, потому что вряд ли Лика станет общаться со мной после того, что я высказала им обоим на кухне. Проклятая любовь! И вот уже Леонид никуда не уезжает, ничего не продает, а я, получается, два месяца просто так с ним возилась. Дырка от бублика. Не утро, а сплошные потери, и что-то подсказывало — они не последние.
Надо было позвонить Баландину.
Идея продать ему квартиру была, конечно, не так уж блестяща. Сначала я думала о том, чтобы самой вложить деньги, и попыталась посоветоваться с Горькой. Но тот еще не до конца оправился от идеи моего сумасшествия, и, хотя на фоне пресловутого халата на трех пуговицах, розысков племени осирийцев и знакомства с нападающим «Динамо» мое желание купить недвижимость выглядело вполне невинно, Егор проявил твердость.
Сначала он вообще словно ничего не понимал.
— Зачем нам вторая квартира? В твоей полно места…
— Во-первых, у меня однокомнатная, — напоминала я, — нам в любом случае придется расширяться. Дети пойдут, и все такое…
Горька реагировал исключительно на последнее слово:
— Что — такое?!
— Не пытайся скрыть за этим вопросом свое отношение к будущим наследникам!
— Ты сама поняла, что сказала? — радовался он. Я кивала, наглым образом обманывая любимого, и продолжала выдвигать аргументы в пользу своей идеи.
— Значит, во-вторых, мы покупаем эту квартиру вовсе не для расширения…
— Ясно. Все понятно. А главное — очень логично, — издевался Горька, — зачем нужно было говорить о расширении?
— Для массы. В общем, слушай, — я быстренько считала в уме прибыль (уже не по первому разу), — мы можем заработать на этом кучу денег. Начнем сами торговать недвижимостью. То есть я начну.
— Значит, кучу? Мне позволено будет узнать величину этой кучи?
Я назвала примерную сумму.
— Из-за этого весь геморрой? Я больше заработаю на фотографиях Киркорова и Бабкиной.
— Ты станешь папарацци? — возмущалась я.
— А ты — спекулянткой!
— Сейчас такого слова в природе не существует. Тебя испортил совок. И вообще, Егорушка, я не о том, — я сбавила тон и ласково взлохматила жесткие вихры любимого, — давай ты мне денежку дашь…
— На это не дам.
— А на то? — разозлилась я. — Что значит — на это? Я на «этом», как ты выражаешься, зарабатывать буду.
— Не надо, давай зарабатывать буду я, а ты будешь работать.
Перед самой дверью зазвонил телефон.
— Я проспал, — сообщил Горька, — ты почему не подняла меня?
— Мне так жалко тебя стало, — пробормотала я.
— Тебе тут Андрей звонил, сообщение на автоответчике оставил. Они тебя в налоговой будут ждать в три.
Значит, все нормально. С Андреем все нормально, Андрей не подвел. Почему так дрожат руки?
У Кожевниковой тоже дрожали руки. Она открыла мне дверь и стояла теперь в прихожей со своими трясущимися руками. Так противно стало, просто невмоготу.
— Вы чего до сих пор в халате? Мы же договаривались.
Мутным взглядом Татьяна обвела коридор, наткнулась глазами на меня и пролепетала:
— Может, на посошок?
— Быстро! В ванную! Умыться, почистить зубы! Халат долой! У вас пять минут!
Она жалобно застонала, метнулась от меня, закружила по квартире — нелепая, похмельная и несчастная. Я ненароком поймала взглядом свое отражение в пыльном зеркале. Зверское выражение моего лица могло напугать кого угодно. Мне самой стало страшно. Что происходит вообще?
Я вспомнила, сколько сил мне стоило расселить эту коммуналку. Коммуналки — они такие, фиг расселишь, упрутся рогом, и весь разговор. А клиент у меня бешеный, ему подавай эту квартиру — и знать ничего не знает. Ох я намучилась! Андрей подсказал вселить сюда алкаша.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32