Пусть бы теперь
посмотрели, если им угодно, как он подходит к стенному шкафчику, где
спрятан отличный коньяк, опрокидывает первую рюмку взамен завтрака, а
потом и вторую - для храбрости, на тот случай, если храбрость понадобится,
что, впрочем, маловероятно.
Но тут он так испугался окрика из соседней комнаты, что зубы лязгнули
о стекло.
- Вас вызывают к инспектору! - крикнули оттуда.
Его напугал именно крик, этот короткий, отрывистый солдатский окрик,
какого он никак не ожидал от Франца. Сам же приказ его очень обрадовал.
- Наконец-то! - крикнул он, запер стенной шкафчик и побежал в
гостиную. Но там его встретили оба стража и сразу, будто так было нужно,
загнали обратно в его комнату.
- Вы с ума сошли! - крикнули они. В рубахе идти к инспектору! Он и
вас прикажет высечь, и нас тоже!
- Пустите меня черт побери! - крикнул К., которого уже оттеснили к
самому гардеробу. - Напали на человека в кровати, да еще ждут, что он
будет во фраке!
- Ничего не поделаешь! - сказали оба; всякий раз, когда К. подымал
крик, они становились не только совсем спокойными, но даже какими-то
грустными, что очень сбивало его с толку, но отчасти и успокаивало.
- Смешные церемонии! - буркнул он, но сам уже снял пиджак со стула и
подержал в руках, словно предоставляя стражам решать, подходит ли он.
Те покачали головой.
- Нужен черный сюртук, - сказали они.
К. бросил пиджак на пол и сказал, сам не зная, в каком смысле он это
говорит:
- Но ведь дело сейчас не слушается?
Стражи ухмыльнулись, но упрямо повторили:
- Нужен черный сюртук.
- Что ж, если этим можно ускорить дело, я не возражаю, - сказал К., -
сам открыл шкаф, долго рылся в своей многочисленной одежде, выбрал лучшую
черную пару - она сидела так ловко, что вызывала прямо-таки восхищение
знакомых, - достал свежую рубашку и стал одеваться со всей тщательностью.
Втайне он подумал, что больше задержек не будет - стража забыла даже
заставить его принять ванну. Он следил за ними - а вдруг они все-таки
вспомнят, но им, разумеется, и в голову это не пришло, хотя Виллем не
забыл послать Франца к инспектору доложить, что К. уже одевается.
Когда он оделся окончательно, Виллем, идя за ним по пятам, провел его
через пустую гостиную в следующую комнату, куда уже широко распахнули
двери. К. знал точно, что в этой комнате недавно поселилась некая фройляйн
Бюрстнер, машинистка; она очень рано уходила на работу, поздно
возвращалась домой, и К. только обменивался с ней обычными приветствиями.
Теперь ее ночной столик был выдвинут для допроса на середину комнаты, и за
ним сидел инспектор. Он скрестил ноги и закинул одну руку на спинку стула.
В углу комнаты стояли трое молодых людей - они разглядывали
фотографии фройляйн Бюрстнер, воткнутые в плетеную циновку на стене. На
ручке открытого окна висела белая блузка. В окно напротив уже высунулись
те же старики, но зрителей там прибавилось: за их спинами возвышался
огромный мужчина в раскрытой на груди рубахе, который все время крутил и
вертел свою рыжеватую бородку.
- Йозеф К.? - спросил инспектор, должно быть, только для того, чтобы
обратить на себя рассеянный взгляд К.
К. наклонил голову.
- Должно быть, вас очень удивили события сегодняшнего утра? - спросил
инспектор и обеими руками пододвинул к себе немногие вещи, лежавшие на
столике, - свечу со спичками, книжку, подушечку для булавок, как будто эти
предметы были ему необходимы при опросе.
- Конечно, - сказал К., и его охватило приятное чувство: наконец
перед ним разумный человек, с которым можно поговорить о своих делах. -
Конечно, я удивлен, но, впрочем, и не очень удивлен.
- Не очень? - переспросил инспектор и, передвинув свечу на середину
столика, начал расставлять вокруг нее остальные вещи.
- Возможно, что вы не так меня поняли, - заторопился К. - Я только
хотел сказать... - Тут он осекся и стал искать, куда бы ему сесть. - Мне
можно сесть? - спросил он.
- Это не полагается, - ответил инспектор.
- Я только хотел сказать, - продолжал К. без задержки, - что я,
конечно, очень удивлен, но когда проживешь тридцать лет на свете, да еще
если пришлось самому пробиваться в жизни, как приходилось мне, то поневоле
привыкаешь ко всяким неожиданностям и не принимаешь их слишком близко к
сердцу. Особенно такие, как сегодня.
- Почему особенно такие, как сегодня?
- Нет, я не говорю, что все считаю шуткой, по-моему, для шутки это
слишком далеко зашло. Очевидно, в этом принимали участие все обитатели
пансиона, да и все вы, а это уже переходит границы шутки. Так что не
думаю, чтоб это была просто шутка.
- И правильно, - сказал инспектор и посмотрел, сколько спичек
осталось в коробке.
- Но, с другой стороны, - продолжал К., обращаясь ко всем
присутствующим - ему хотелось привлечь внимание и тех троих,
рассматривавших фотографии, - с другой стороны, особого значения все это
иметь не может. Вывожу я это из того, что меня в чем-то обвиняют, но ни
малейшей вины я за собой не чувствую. Но и это не имеет значения, главный
вопрос - кто меня обвиняет? Какое ведомство ведет дело? Вы чиновники? Но
на вас нет формы, если только ваш костюм, - тут он обратился к Францу, -
не считать формой, но ведь это, скорее, дорожное платье. Вот в этом
вопросе я требую ясности, и я уверен, что после выяснения мы все
расстанемся друзьями.
Тут инспектор со стуком положил спичечный коробок на стол.
- Вы глубоко заблуждаетесь, - сказал он. - И эти господа, и я сам -
все мы никакого касательства к вашему делу не имеем. Больше того, мы о нем
почти ничего не знаем. Мы могли бы носить самую настоящую форму, и ваше
дело от этого ничуть не ухудшилось бы. Я даже не могу вам сказать, что вы
в чем-то обвиняетесь, вернее, мне об этом ничего не известно. Да, вы
арестованы, это верно, но больше я ничего не знаю. Моет быть, вам стража
чего-нибудь наболтала, но все это пустая болтовня. И хотя я не отвечаю на
ваши вопросы, но могу вам посоветовать одно: поменьше думайте о нас и о
том, что вас ждет, думайте лучше, как вам быть. И не кричите вы так о
своей невиновности, это нарушает то, в общем неплохое, впечатление,
которое вы производите. Вообще вам надо быть сдержаннее в разговорах. Все,
что вы тут наговорили, и без того было ясно из вашего поведения, даже если
бы вы произнесли только два слова, а кроме того, все это вам на пользу не
идет.
К. в недоумении смотрел на инспектора. Его отчитывают, как школьника,
и кто же? Человек, который, вероятно, моложе его! За откровенность ему
приходится выслушивать выговор! А о причине ареста, о том, кто велел его
арестовать, - ни слова! Он даже разволновался, стал ходить взад и вперед
по комнате, чему никто не препятствовал. Сдвинул под рукав манжеты,
поправил манишку, пригладил волосы, сказал, проходя мимо трех молодых
людей: "Какая бессмыслица!", на что те обернулись к нему и сочувственно,
хотя и строго, посмотрели на него, и наконец остановился перед столиком
инспектора.
- Прокурор Гастерер - мой давний друг, - сказал он. - Можно мне
позвонить ему?
- Конечно, - ответил инспектор, - но я не знаю, какой в этом смысл,
разве что вам надо переговорить с ним по личному делу.
- Какой смысл? - воскликнул К. скорее озадаченно, чем сердито. Да кто
вы такой? Ищете смысл, а творите такую бессмыслицу, что и не придумаешь.
Да тут камни возопят! Сначала эти господа на меня напали, а теперь
расселись, стоят и глазеют всем скопом, как я пляшу под вашу дудку. И еще
спрашиваете, какой смысл звонить прокурору, когда мне сказано, что я
арестован! Хорошо, я не буду звонить!
- Отчего же? - сказал инспектор н повел рукой в сторону передней, где
висел телефон. - Звоните, пожалуйста!
- Нет, теперь я сам не хочу, - сказал К. и подошел к окну.
Вся компания еще стояла у окна напротив, но то, что К. подошел к
окну, нарушило их спокойное созерцание. Старики хотели было встать, но
мужчина, стоявший сзади, успокоил их.
- А эти там тоже глазеют! - громко крикнул К. инспектору и ткнул
пальцем в окно. - Убирайтесь оттуда! - закричал он в окошко.
Те трое сразу отступили вглубь, старики даже спрятались за соседа,
прикрывшего их своим большим телом, и по его губам было видно, как он им
что-то говорил, но издали трудно было разобрать слова. Однако они не ушли
совсем, а словно выжидали минуту, когда можно будет незаметно опять
подойти к окну.
- Какая назойливость, какая бесцеремонность - сказал К., отходя от
окна.
Инспектор как будто с ним согласился, по крайней мере так показалось
К., когда он искоса на него взглянул. Впрочем, возможно, что тот и не
слушал, потому что он плотно прижал ладонь к столику и как будто сравнивал
длину своих пальцев. Оба стража сидели на сундуке, прикрытом для красоты
ковриком, и потирали коленки. Трое молодых людей, уперев руки в бока,
бесцельно смотрели по сторонам. Было тихо, словно в какой-нибудь
опустевшей конторе.
- Ну-с, господа! - воскликнул К., и ему показалось, что он отвечает
за них за всех. - По вашему виду можно заключить, что мое дело исчерпано.
Я склонен считать, что лучше всего не разбираться, оправданны или
неоправданны ваши поступки, и мирно разойтись, обменявшись дружеским
рукопожатием. Если вы со мной согласны, то прошу вас... - И, подойдя к
столику инспектора, он протянул ему руку.
Инспектор поднял глаза и, покусывая губы, посмотрел на протянутую
руку. К. подумал, что он ее сейчас пожмет. Но тот встал, взял круглую
жесткую шляпу, лежавшую на постели фройляйн Бюрстнер, и осторожно, обеими
руками, как меряют обычно новые шляпы, надел ее на голову.
- Как просто вы все себе представляете! - сказал он К. - Значит,
по-вашему, нам надо мирно разойтись? Нет, нет, так не выйдет. Но я вовсе
не хочу сказать, что вы должны впасть в отчаяние. Нет, зачем же! Ведь вы
только арестованы, больше ничего. Что я и должен был вам сообщить, сообщил
и видел, как вы это приняли. На сегодня хватит, и мы можем попрощаться -
правда, только на время. Вероятно, вы захотите сейчас отправиться в банк?
- В банк? - спросил К. - Но я думал, что меня арестовали!
К. сказал это с некоторым вызовом: несмотря на то, что его
рукопожатие отвергли, он чувствовал, особенно когда инспектор встал, что
он все меньше зависит от этих людей. Он с ними играл. Он даже решил, если
они уйдут, побежать за ними до ворот и предложить, чтобы они его
арестовали. Поэтому он и повторил:
- Как же я могу пойти в банк, раз я арестован?
- Вот оно что! - сказал инспектор уже от дверей. - Значит, вы меня не
поняли. Да, конечно, вы арестованы, но это не должно помешать выполнению
ваших обязанностей. И вообще вам это не должно помешать вести обычную
жизнь...
- Ну, тогда этот арест вовсе не так страшен, - сказал К. и подошел
вплотную к инспектору.
- А я иначе и не думал, - сказал тот.
- Тогда и сообщать об аресте, пожалуй, не стоило, - сказал К. и
подошел совсем вплотную.
Остальные тоже подошли к ним. Все столпились у самой двери.
- Это была моя обязанность, - сказал инспектор.
- Глупейшая обязанность, - не сдаваясь, сказал К.
- Возможно, - сказал инспектор, - но не стоит терять время на такие
разговоры. Я предположил, что вы хотите пойти в банк. Так как вы каждому
слову придаете значение, добавлю я вас не заставляю идти в банк, я только
предположил, что вы этого хотите. И чтобы облегчить вам этот шаг и сделать
ваш приход по возможности незаметным, я и предоставил в ваше распоряжение
этих трех господ, ваших коллег.
- Что? - крикнул К. и уставился на трех молодых людей.
Эти ничем не приметные худосочные юнцы, которых он воспринимал до сих
пор только как посторонних людей, глазеющих на фотографии, действительно
были чиновники из его банка; не коллеги - это было слишком сильно сказано
и доказывало, что всеведущий инспектор знает далеко не все, - но
действительно это были низшие служащие из его банка. И как это К. мог их
не узнать? Насколько же он был занят разговором с инспектором и стражей,
что не узнал этих троих! Суховатого Рабенштейнера, вечно размахивающего
руками белокурого Куллиха с запавшими глазами и Каминера с его невыносимой
улыбкой из-за хронически перекошенных мускулов лица.
- С добрым утром! - сказал К. минуту спустя, и все трое с корректным
поклоном пожали протянутую руку. - Совсем вас не узнал. Значит, теперь
отправимся вместе на работу?
Все трое с готовностью заулыбались и закивали, словно только этого и
дожидались, а когда К. не нашел своей шляпы - она осталась в его комнате,
- они все гуськом побежали туда, что, разумеется, указывало на некоторую
растерянность. К. стоял и смотрел им вслед через обе открытые двери;
последним, конечно, бежал равнодушный Рабенштейнер, он просто трусил
элегантной рысцой. Каминер подал шляпу, и К. должен был напомнить самому
себе, как часто бывало и в банке, что Каминер улыбается не нарочно, больше
того, что улыбнуться нарочно он не может.
Фрау Грубах, у которой вид был вовсе не виноватый, отперла двери в
прихожей перед всей компанией, и К. по привычке взглянул на завязки
фартука, которые слишком глубоко врезались в ее мощный стан. На улице К.
поглядел на часы и решил взять такси, чтобы не затягивать еще больше
получасовое опоздание. Каминер побежал на угол за такси, а оба других
сослуживца явно пытались развлечь К. И вдруг Куллих показал на парадное в
доме напротив, откуда только что вышел высокий человек со светлой бородкой
и, несколько смущенный тем, что его видно во весь рост, отступил назад и
прислонился к стенке. Очевидно, старики еще спускались по лестнице. К.
рассердился на Куллиха за то, что тот обратил его внимание на этого
мужчину;
1 2 3 4 5