Рядом с ним на песок сел сержант Хичкок. Он достал тряпку и вытер лоб:
– Ну и денек!
Джон взглянул на сержанта и в очередной раз подумал, что тот был слишком хил, чтобы воевать. Но, тем не менее, в бою он сражался стойко, не теряя самообладания.
– Да, – согласился Джон.
– Ты молодцом держался сегодня.
– Нет. Испугался.
Джон вопросительно взглянул на Хичкока:
– А ты?
– Нет. Меня начало трясти позже. А ты молодец. Ты ведь такая крупная мишень. И все делал верно. Держал голову низко. Выполнял приказания. Я горжусь тобой, – настаивал на своем сержант Хичкок, похлопывая Джона по плечу.
О, Боже! Лэйтон поставил мушкет. Когда ему в последний раз говорили такое? И вообще, говорил ли ему кто-нибудь такое?
– Спасибо.
– Готов снова вступить в бой?
– Снова? – Они уже сделали две попытки, и оба раза их побили. Были роты, в которых из пятидесяти девяти человек уцелело всего лишь несколько. Идти в очередное наступление было самоубийством.
– Да. Да. Либо мы уничтожим их, либо мы погибнем.
Погибнем. Это слово эхом отозвалось в голове Джона, когда мир вокруг него еще раз взорвался.
Грохот пушек и мушкетов громко раздавался в его ушах. Он уже не знал – действительно это стрельба, или только эхо от нее. От каждого взрыва голова, казалось, раскалывалась надвое.
Пот струйками катился по лицу, мешая смотреть, капал на верхнюю губу. Ему страшно хотелось вытереть его, но, казалось, что он не мог заставить себя разжать пальцы и хотя бы на секунду выпустить мушкет.
Огонь. Засыпать порох. Прицелиться. Выстрел.
Его действия были жутко ритмичны. Он был словно вне времени и пространства.
Прошло десять минут? Час? Кто знает? Только стрелять, перезаряжать. Целиться. Стрелять.
Слева от него, как краб, полз сержант Хичкок. Он прижался к земле, когда над ним пролетело неприятельское ядро. Через несколько секунд сержант Хичкок был рядом с Джоном.
– Все в порядке, сынок? – громко спросил он.
– Да.
Джон снова выстрелил в голубое небо.
– Я иду.
– Что? – чтобы лучше слышать сержанта, он повернулся к нему. В этом невероятном грохоте, по губам иногда было легче прочесть то, что хотел сказать человек.
– Я иду. Сказал уже капитану. Хочу, что бы ты с остатком роты прикрыл меня, а потом двинулись вслед за мной как можно скорее.
– Не могу, – возразил Джон, – слишком опасно.
– Мы не сумеем ничего сделать на этой позиции. Джон, ты заметил, что огонь стал слабее?
– Да.
– Думаю, что некоторые из них оставили позиции или же у них кончаются боеприпасы. А, может быть, и то, и другое. Нужно этим воспользоваться, прежде чем они получат новые боеприпасы.
– Может быть. – А может быть, американцы заманивают солдат таким образом, чтобы англичане бросились на их баррикады. Но это предположение будет слишком умным для «Джона», так что он прикусил язык и ничего не сказал.
Внезапно на несколько секунд воцарилась тишина. Он настолько отвык от нее, что даже не поверил в то, что стало тихо.
– Сейчас! – закричал Хичкок, вскочив на ноги, и бросился вперед. Через секунду после этого стрельба возобновилась снова с такой силой, что казалось, будто врата ада разверзнулись под его ногами.
– Нет! – голос Джона потонул в грохоте взрывов. На этот раз он тщательно прицелился, пытаясь прикрыть сержанта. И с проклятиями бросился вслед за Хичкоком, пытаясь на ходу перезарядить мушкет. Рядом с ним бежали солдаты его роты.
Он уже не пригибал голову. Это было бесполезно – пули так и свистели кругом.
Хичкок исчез за укреплением. Джон побежал в этом же направлении, стараясь держать в поле зрения то место, где только что был виден сержант. Краем глаза он отметил кустарник слева от себя.
От дыма у него слезились глаза, едкий запах обжигал нос. В ушах звучали выстрелы, крики, взрывы. Десять… пять… Кустарник. Укрепление. Он быстро перемахнул через него и оглянулся в поисках хоть какого-то укрытия. Взгляд его упал на небольшой куст, не доходивший ему и до пояса. Он рухнул под ним на землю и глубоко вдохнул воздух. Сколько же времени он не дышал?
Американцы отступали, ведя напряженный огонь. Джон оглянулся в поисках более надежного укрытия – куст был слишком маленьким для него. Неподалеку весь в крови лежал сержант Хичкок.
Джон пригнул голову и подбежал к Хичкоку. Он не обратил внимание на острую боль у себя в боку. На церемонии нет времени. Джон схватил Хичкока за мундир, оттащил его за куст. Потом перевернул сержанта и положил его голову к себе на колени. Лицо британского солдата было бледным, щеки запали, глаза закрыты. Джон дотронулся до его шеи, надеясь найти пульс. Есть. Вот он. Едва ощутимый, неритмичный, но есть.
Может быть, еще был шанс спасти Хичкока. Джон расстегнул мундир сержанта. Кровь. Темная, густая, липкая, она была на груди и на животе. Он отодрал остатки рубашки. Господи, помоги.
Джон снял свой мундир и рубашку и с удивлением обнаружил, что они были тоже в крови. Он порвал рубашку на длинные узкие полоски, в первый раз благодаря Бога за то, что он носил такой большой размер. Понадобится много ткани.
Слегка приподняв Хичкока, Джон провел рукой по его спине. Выходных отверстий не было. Осколки были внутри. Джону оставалось только надеяться, что он успеет доставить сержанта к хирургу.
Сейчас нужно было остановить кровотечение. Он плотно перевязал раны. Сержант даже не шелохнулся, когда Джон затягивал бинты, хотя боль должна была бить сильной. Он либо потерял сознание, либо… мертв. Джон наклонился и приставил ухо ко рту.
Он уловил неглубокое дыхание Хичкока, слишком частое, слишком слабое, но все-таки дыхание. Джон выпрямился. Он даже не заметил, когда прекратилась стрельба. Американцы отступали, и до него доносились лишь отголоски дальнего боя.
Его рота преследовала отступающих. Англичане получили сегодня достаточно и не собирались позволить неприятельским солдатам уйти целыми и невредимыми. Эти мерзавцы должны были заплатить за все.
Никого не было поблизости. Он взял свою фляжку и попытался открутить крышку, но его пальцы были скользкими от крови. Он вытер руки о бриджи и попробовал снова. Вода во фляжке нагрелась от жары. Он намочил кусок рубашки и начал вытирать лицо сержанта.
Хичкок слабо застонал и его веки вздрогнули.
– Не шевелитесь, – сказал Джон мягко.
– Ранен?
– Да.
– Тяжело?
– Да, – ответил Лэйтон твердо, зная, что сержанту нужна только правда. – Если вы обещаете, что не будете двигаться, я схожу за доктором.
– Бесполезно, – Хичкок закашлялся, на губах у него появилась розовая пена. – О, черт. Легкое.
Легкое пробито. Помощь нужна была немедленно.
– Держитесь, – Джона переполнял гнев из-за собственного бессилия. Почему этот человек должен был умереть? Хороший, справедливый, терпеливый по отношению к солдатам, в том числе и к безмозглому лейтенанту.
– Держитесь, я пойду за помощью.
Хичкок снова закашлялся.
– Солдат. Всегда знал… умру… как солдат.
В его горле послышался хрип, тело в последний раз дернулось и бессильно вытянулось.
Джон не помнил, сколько времени он стоял рядом с безжизненным телом сержанта. Сумерки уже опустились на землю. Было тихо и прохладно. Не верилось, что утром взойдет солнце и осветит изуродованную взрывами землю, покрытую трупами солдат.
Рука Джона дрожала, когда он протянул ее, чтобы закрыть глаза Хичкока. Тело уже остывало.
Джон тяжело опустился на землю и стал яростно тереть глаза, которые разъедал дым.
От войны нельзя было убежать. Нельзя было скрыться от смерти. Невозможно было уйти от сознания того, что вся эта кровавая бойня произошла и по его вине тоже.
Глава 17
Черное небо смотрело на покинутую крепость своим единственным желтым глазом луны.
Летняя ночь. От земли шло тепло. Было душно. Воздух казался настолько плотным, что Джон мог бы взять его в пригоршню. Ему с трудом удалось вздохнуть всей грудью, и он невольно поморщился от боли в боку. В тот страшный день Джон обнаружил рану только тогда, когда британские солдаты, преследовавшие после боя отступавших американцев, нашли его у тела сержанта Хичкока.
Лэйтону понадобилась неделя, чтобы набраться сил. Эту неделю он провел в постели, и у него было слишком много времени, чтобы подумать обо всем, слишком много.
Он всегда старался делать только правильные вещи и был так уверен в том, что точно знает, что правильно, а что нет. Когда он был совсем юным лейтенантом в Бостоне, его потрясло ужасное обращение англичан с теми, кого он всегда считал своим народом. Резня в Бостоне была последней каплей. Лэйтон начал работать на Сэньюэля Адамса. Он и не подозревал, к чему это приведет.
Тогда у него не было сомнений в том, кто друг, а кто враг. Он был слишком самоуверен. Ему казалось, что он знает ответы на все вопросы.
Но эти знания не подготовили его к настоящей действительности. Реальность заключалась в том, что люди умирали. Люди, которых он не мог считать врагами, потому что они не были ни злыми, ни жестокими. Они были такими же солдатами, как и он: делали, как и он, свою работу, выполняли приказы, пытаясь, как и он сам, поступать правильно.
И сколько раз Джон ни говорил себе, что все, что он делает – только на пользу Отечеству, ему не удалось разубедить себя в том, что та информация, которую он добывал командованию, приносит много смертей. Если он сам и не нажимал спусковой крючок, это не значило, что был неповинен в этих смертях.
И что еще хуже – Джон не видел выхода. Он мог только продолжать собирать информацию и молить Бога о том, чтобы вся его работа помогала приблизить конец войны. Хотя он твердо знал, что ни одна сторона не уступит другой, пока не разобьет противника наголову, и союзниками его были долг и преданность, которые и вели по тому пути, который он выбрал.
Это было немало. Но, когда глубокой ночью он вспомнил умирающего на его руках человека, этого было недостаточно, чтобы заглушить душевную боль.
Он затянул поплотнее полы своего сюртука. Сегодня Джон исполнял новую роль – уже немолодого бостонского купца, разбогатевшего на торговле с англичанами, считавшего, что торговля выше патриотических чувств. Однако его парик говорил о другом: он был сильно напудрен и имел тринадцать завитков на затылке – прическа, а ля, независимость. Таким образом, выражали свою преданность Родине те, кто не хотел, чтобы британцы заподозрили их в чем-то серьезном.
Лэйтон в редких случаях передавал информацию таким опасным способом. Но на этот раз сведения были большой важности. Именно по этой причине он не стал использовать старый канал в Бостоне, сам приехал сюда с пакетом, зашитым в подкладке пояса. Ему не хотелось рисковать.
В крепости все было тихо. Там никого не было с тех пор, как роту отослали обратно в Бостон. Сюда было далеко добираться – это был единственный недостаток. В остальном, это место было идеальным для тайной встречи.
Его связной должен был быть уже здесь. Джон приблизился к крепости. Было тихо. «Слишком тихо», – подумал он. Слышалось только постоянное жужжание москитов. Он осторожно двигался вдоль крепостной стены, стараясь держаться в тени.
Что это было? Он замер. Ничего. О, Господи, даже его собственное дыхание, казалось ему слишком громким. Он вошел в распахнутые ворота и прошел на середину двора. Пусто. Лэйтон вглядывался в стену, пытаясь найти щель, в которую мог пролезть человек, но ничего не мог разглядеть.
– Стой, – приказ повис в воздухе, тяжелый и зловещий.
Они появились из здания напротив, отделившись от ночной тьмы, казалось, материализовавшись из темной, густой духоты. Солдаты, полдесятка.
Джон похолодел. Они выследили его. Каким-то образом они знают о назначавшейся встрече. Интересно, его связной, мелкий торговец, уже у них?
Рука Лэйтона потянулась к тому месту, где были спрятаны бумаги. Если они схватили связного, Джон уже ничем не может ему помочь. Джон поднял руки, давая понять, что не собирается сопротивляться, но внезапно резко сорвался с места и побежал. Не обращая внимания на выстрелы за спиной, он перемахнул через огород и бросился в лес. Горячий воздух обжигал ему легкие.
Возле его ушей что-то просвистело. О, Господи, пусть они будут плохими стрелками! Сердце тяжело билось в груди. Он бежал к той тропинке, где когда-то обнаружил Бесс и преследовавшего ее солдата. Левое плечо обожгло острой болью. Ноги подкосились, и он рухнул на землю. Боль пронзила и позвоночник.
Сжав зубы, Джон попытался вдохнуть воздух и встать на ноги. Боль можно было выдержать. Плен был недопустим. Лес был все ближе. Сейчас он выглядел иначе – теперь на деревьях была густая зеленая листва. На мгновение Лэйтон замер, пытаясь при неверном свете луны выбрать тот самый кут, и, надеясь на лучшее, нырнул в зелень.
Слава Богу, память его не подвела. Он бежал дальше, ветки царапали ему лицо и больно хлестали по ране. Джон еще раз споткнулся, когда резкая боль пронзила его тело от плеча до колена. Ему нужно было только добраться до своей лошади. О, Господи, где же она? Пот струился по его лицу, мешая смотреть. Он почувствовал, что не хватает дыхания, что свет меркнет перед его глазами.
Наконец-то. Как всегда, он не привязал лошадь на тот случай, если за ним будет погоня. Джон схватился за седло и подтянулся. Левая рука не работала. Не было времени обращать на это внимание. Уцепившись правой рукой, он с трудом перекинул ногу и рухнул в седло.
Господи, какая слабость. Одежда была мокрой от пота и крови, но его трясло от холода. Он знал, что это означало большую потерю крови.
О возвращении в Бостон не могло быть и речи. Сейчас никому нельзя доверять. Он мог обратиться только к одному человеку. Джон из последних сил натянул поводья и вонзил шпоры в бока лошади. Она помчалась во весь опор.
* * *
Солнце еще не встало. Почему же было уже так жарко? Войдя в конюшню, Бэнни почувствовала, что рубашка прилипла к ее спине. Она не любила вставать так рано. Но ей хотелось сделать самую тяжелую работу до наступления невыносимой жары. В конюшне стояли только те пять лошадей, которых ее братья не взяли с собой.
С наступлением войны дела в таверне пошли хуже.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30