Раньше я делилась с ним всем, теперь в горле у меня застрял комок, а рот на замке.
Однажды ночью я лежала на кровати, вглядываясь в танец голубых пятен где-то наверху, когда меня вдруг осенило: только две ночи прошли у меня спокойно, и было это, когда мы не занимались любовью.
Это открытие несколько успокоило, хоть что-то стало ясно: я слишком озабочена тем, чтобы забеременеть, и поэтому мне снятся кошмары. Теперь не так страшно.
Так или иначе, мне нужен был сон, следовало убедить Рика поменьше заниматься сексом, не объясняя почему. Сказать ему, что после любовных объятий меня посещают кошмары, я не могла.
Тогда я придумала нечто иное. Когда подошли сроки и стало ясно, что я не беременна, я предложила Рику испытать стратегический подход. Я вооружилась всевозможной научной аргументацией, использовала несколько технических терминов и старалась сохранять полную непринужденность. Рик был разочарован, но отступил с достоинством.
— Ты в этих делах лучше моего разбираешься, — сказал он. — Я что? Всего лишь ружье, взятое напрокат. Так что командуй.
К сожалению, хотя сон стал являться реже, свое черное дело он сделал: я с трудом засыпала, случалось, ночами бодрствовала, ощущая неясную тревогу, ожидая появления голубого и думая, что в любой момент оно может вернуться, совершенно независимо от секса.
Как-то ночью — а ночь это была стратегическая — Рик принялся целовать меня, как обычно, начиная с плеч и постепенно опускаясь вниз, и вдруг остановился. Я почувствовала, что губы его застыли на сгибе руки. Я ждала продолжения, но оно не последовало.
— Слышишь, Элла, — заговорил он наконец.
Я открыла глаза и, проследив за его взглядом, отдернула руку.
— А-а, это, — просто сказала я и принялась изучать выступившие на коже красные чешуйки.
— Это — что?
— Псориаз. Когда-то он уже был, в тринадцать лет, и родители только что развелись.
Рик вгляделся в кружок покрасневшей кожи и, перегнувшись, поцеловал меня в закрытые глаза.
Открыв их, я успела уловить мелькнувшую в его взгляде брезгливость. Впрочем, он тут же взял себя в руки и улыбнулся как ни в чем не бывало.
Всю следующую неделю я беспомощно наблюдала, как пятно увеличивается, а затем распространяется на другую руку и оба локтя. Вскоре краснота перекинется на лодыжки и икры.
По настоянию Рика я пошла к врачу. Он был юн, резок и избегал выражений, которыми любят пользоваться американские врачи для успокоения пациента. Чтобы понять его стремительную речь, мне приходилось напрягаться.
— Раньше у вас это было? — спросил он, рассматривая мои руки.
— Да, в отрочестве.
— А с тех пор?
— Нет.
— Вы во Франции давно?
— Шесть недель.
— И надолго приехали?
— Наверное, на несколько лет. Мой муж работает в строительной фирме в Тулузе.
— Дети у вас есть?
— Нет. Пока нет. — Я покраснела. «Возьми себя в руки, Элла, — прикрикнула я на себя. — Тебе двадцать иосемь, пора бы перестать смущаться по такому поводу».
— Работаете?
— Нет. Сейчас нет. В Соединенных Штатах работала. Акушеркой.
У него округлились глаза.
— Une sage-femme? И собираетесь практиковать во Франции?
— Вообще-то хотела бы, но пока еще не получила разрешения на работу. К тому же у вас другая система, так что для начала придется сдать экзамен. Сейчас занимаюсь французским, а осенью поступлю в Тулузе на курсы, чтобы подготовиться к экзамену.
— Вы выглядите усталой. — Он резко сменил тему, как бы давая понять, что не следует тратить его время на разговоры о моей профессиональной карьере.
— У меня бывают кошмары, но… — Я оборвала себя на полуслове, не желая посвящать его в свои семейные проблемы.
— Вы несчастливы, мадам Тернер? — мягко спросил он.
— Да нет, с чего вы взяли? — неуверенно ответила я. «Но когда чувствуешь себя такой усталой, трудно сказать», — добавила я про себя.
— Видите ли, псориаз нередко вызывается бессонницей.
Я кивнула. Слава Богу, с психоанализом покончено.
Доктор прописал картизоновую мазь, свечи, уменьшающие опухоль, снотворное на случай, если резь будет мешать заснуть, и велел прийти через месяц.
— И еще одно, — добавил он, уже прощаясь, — когда забеременеете, обращайтесь тоже ко мне. Я ведь, помимо всего прочего, и гинеколог.
Я снова покраснела.
Моя влюбленность в Лиль-сюр-Тарн длилась немногим больше, чем здоровый сон.
Это был красивый мирный городок, жизнь здесь в отличие от Соединенных Штатов протекала неторопливо, и то, что называется ее качеством, было не в пример лучше. Продукты на субботнем рынке, особенно на вкус тех, кто привык к супермаркетам с их пресной пищей, — мясо в boucherie, хлеб в boulangerie, — были превосходны. Обед в Лиле все еще оставался главным застольем, дети спокойно играли, не опасаясь ни машин, ни незнакомцев, и просто поболтать всегда оставалось время, никто не торопился так, чтобы не было возможности остановиться и перекинуться парой слов с любым прохожим.
Те есть с любым, кроме меня. Если не ошибаюсь, мы с Риком были единственными иностранцами в городке. Соответственно с нами и обращались. Стоило войти в лавку, как разговор прекращался, а если и возобновлялся, то можно не сомневаться, что речь идет о чем-то третьестепенном. Обращались со мной вежливо, и, прожив здесь несколько недель, я почувствовала, что толком, по душам, так ни с кем и не поговорила. Я взяла за правило приветствовать тех, кого знала в лицо, и они откликались, но никому бы не пришло в голову поздороваться первым и остановиться поболтать. Я старалась следовать совету мадам Сентье — говорить как можно больше, но стимула практически не было, так что мысли даже не успевали оформиться в слова. Лишь когда возникало какое-нибудь дело, например, при покупке или надо было узнать, как пройти куда-нибудь, горожане расщедривались на несколько слов.
Однажды утром в кафе на площади я пила кофе и читала газету. За соседними столиками сидели люди. Хозяин подходил то к одному, то к другому, болтал о чем-то, обменивался шутками, угощал детей конфетами. В этом кафе я бывала уже не раз, мы с хозяином кивали друг другу, но до разговора дело так и не дошло. «Наверное, на то лет десять потребуется», — кисло подумала я.
За несколько столиков от меня сидела юная, помоложе меня, женщина с пятимесячным младенцем, он расположился на сиденье, какие используют в машинах, и тряс погремушкой. На женщине были обтягивающие джинсы, она то и дело заливалась резким смехом. Вскоре она встала и вошла внутрь кафе. Ребенок, казалось, н ого не заметил.
Я вчитывалась в «Le Monde», заставляя себя одолеть всю первую полосу, прежде чем обратиться к «International Herald Tribune», — трудность состоит не только в языке, но и в именах, которых не знаешь, и в политических ситуациях, в которых не разбираешься. И даже улавливая смысл статьи, можешь не испытывать никакого интереса к ее предмету.
Я прокладывала себе путь через репортаж о надвигающейся забастовке почтовых служащих — в Штатах мы к такому не привыкли, — когда раздался странный звук или, вернее сказать, наступила тишина. Я подняла голову. Младенец перестал размахивать погремушкой, она упала ему на колени. Его лицо начало покрываться морщинами, как использованная за столом салфетка. «Ясно, сейчас заревет», — подумала я и посмотрела в сторону кафе: облокотившись на стойку, мать болтала по телефону и рассеянно барабанила пальцами по подносу.
Но младенец не заревел. Его лицо все больше краснело, словно он старался что-то сделать, да никак не получалось. Затем личико его побагровело и тут же посинело.
Я вскочила, уронив со стуком табуретку.
— Он задыхается!
Младенец был в каких-то десяти футах, но, когда я добежала, вокруг него уже сомкнулись посетители. Какой-то мужчина, перегнувшись пополам, похлопывал его по щекам. Я пыталась протиснуться поближе, но хозяин, стоявший ко мне спиной, перегораживал путь.
— Держите его, он задыхается! — выкрикнула я.
Передо мной возвышалась стена спин. Я метнулась к противоположной стороне круга.
— Пустите, я акушерка, я знаю, что надо делать!
Люди, которых я расталкивала, повернулись ко мне. Лица были суровы и непроницаемы.
— Надо постучать его по спине, в легкие не поступает воздух! Живо! Если не поторопиться, нарушится мозговое кровообращение.
Я умолкла. Оказывается, я говорила по-английски.
Появилась мать младенца, и, ящерицей проскользнув сквозь толпу, принялась яростно колотить младенца по спине. «Слишком сильно», — подумала я. Люди не сводили с нее глаз в суеверном молчании. Я пыталась вспомнить, как по-французски будет «потише», когда младенец внезапно закашлялся и изо рта у него вылетела обсосанная конфетка. Он судорожно вдохнул и громко заревел. На лицо его вернулась краска.
Раздался общий вздох, и круг людей разомкнулся. Я поймала холодный взгляд хозяина и уже открыла рот, собираясь заговорить, как он повернулся, взял поднос и вернулся в кафе. Я сложила газеты и ушла, не заплатив.
После этого эпизода мне стало совсем неуютно в городке. Я избегала кафе и женщины с ребенком. Теперь было даже трудно смотреть людям в глаза. Мой французский стал хуже, акцент явно усилился, что сразу же отметила мадам Сентье. «Что случилось? Вы ведь делали такие успехи».
Перед глазами у меня возникла стена спин. Я промолчала.
Однажды, стоя в очереди в boulangerie, я услышала, что женщина впереди меня собирается идти отсюда в lа bibliothиque, и, судя по всему, эта самая bibliothиque находится совсем рядом, за углом. Мадам передала ей книгу в мягкой обложке — какой-то дешевый любовный роман. Я купила багеты и пирожные, сведя на сей раз к минимуму ритуальный обмен репликами с мадам. Затем выскочила на улицу и пристроилась к женщине, делавшей свои ежедневные покупки. Время от времени она останавливалась поговорить с прохожими и торговалась с лавочниками, я же тем временем сидела на скамье, глядя на нее поверх обреза газетной страницы. Задержавшись попеременно на трех сторонах рыночной площади, женщина в конце концов стремительно вошла в здание мэрии. Я сложила газету и бросилась следом. Оказавшись внутри, я принялась расхаживать по вестибюлю, изучая разного рода документы — от извещения о свадьбах до разрешения на строительство домов. Женщина тем временем поднималась по длинной лестнице. Перескакивая через ступеньку, я бросилась следом и вошла за ней и ту же дверь. Закрывая ее, я обнаружила, что впервые за все время, что прожила в городке, оказалась в месте, которое хотя бы выглядит знакомым.
Библиотека в Лиле отличалась тем сочетанием деловитости и покоя, который так привлекал меня в общественных библиотеках дома, в Америке. Несмотря на скромные габариты — всего два зала, — здесь были высокие потолки и несколько окон без штор, что придавало старому зданию удивительное ощущение простора и воздушности. Несколько человек оторвались от своих занятий, чтобы посмотреть на меня, но, к счастью, любопытство их было быстро удовлетворено, и один за другим они вернулись к чтению или негромкому разговору.
Я огляделась и прошла к столу регистрации заполнить формуляр. Любезная дама средних лет в модном платье оливкового цвета разъяснила, что мне следует предоставить какой-нибудь документ, свидетельствующий о местожительстве. Кроме того, она тактично кивнула в сторону полки с многотомным франко-английским словарем и указала на небольшую английскую секцию.
Когда я пришла в библиотеку в следующий раз, за столом регистратуры моей знакомой не было; на ее месте стоял, разговаривая по телефону, мужчина с карими глазами, взгляд которых был устремлен в какую-то точку на площади, и иронической улыбкой на скуластом лице.
Не дойдя до него нескольких шагов, я свернула в сторону англоязычной секции. Судя по ее содержимому, составилась она из книг, подаренных туристами: это было откровенное чтиво, триллеры и эротическая литература. Правда, имелось и неплохое собрание романов Агаты Кристи. Выбрав один из них, ранее не читанный, я принялась рыться на полках французской литературы. Мадам Сентье советовала почитать Франсуазу Саган, это поможет усовершенствовать язык. Я выбрала «Прощай, грусть» и направилась к регистрационному столу. Посмотрев на сидевшего за ним молодого волка и оценив все легкомыслие своего выбора, я остановилась, снова подошла к англоязычной секции и сняла с полки «Женский портрет» Генри Джеймса.
Некоторое время я рассеянно листала «Пари-матч», потом все-таки понесла свою добычу к столу. Сидевший зa ним мужчина сурово посмотрел на меня, оценил про себя мой выбор и, пряча в уголках рта едва заметную усмешку, сказал по-английски:
— Ваш читательский билет, пожалуйста.
«Черт бы тебя побрал», — выругалась я про себя. Ненавижу эти высокомерные оценивающие взгляды, ненавижу, когда в тебе заранее видят американку, не умеющую говорить по-французски.
— Мне хотелось бы записаться, — сказала я по-французски, тщательно подбирая слова и стараясь четко, без малейшего американского акцента произносить их.
Он протянул мне формуляр.
— Заполните, пожалуйста, — распорядился он по-английски.
Я так обозлилась, что в графе «фамилия» вместо Тернер написала Турнье, и вместе с водительским удостоверением, кредиткой и банковским уведомлением, на котором значился наш местный адрес, сердито подтолкнула к нему. Он посмотрел документы, затем перевел взгляд на формуляр.
— Как это понять — Турнье? — Он постучал пальцем по анкете. — Тернер, не так ли? Как Тина Тернер?
— Да, — я по-прежнему говорила по-французски, — но изначально мои предки были Турнье. Они изменили фамилию, переехав в Соединенные Штаты, чтобы она звучала по-американски. Это было в девятнадцатом веке.
Так гласило семейное предание, эта его часть была мне известна, чем я немало гордилась. Но на моего собеседника слова не произвели решительно никакого впечатления.
— Многие меняют имена, когда эмигрируют…
Я отвернулась, избегая его насмешливого взгляда.
— Ваша фамилия Тернер, и на формуляре следует писать Тернер, не так ли?
— Я… В общем, поскольку сейчас я живу здесь, — я перешла на английский, — решила, что буду называться Турнье.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2 3 4 5 6