», — обличают «демократы». И это — в сpавнении с католической инквизицией или сожжением миллиона (!) «ведьм» в пеpиод Рефоpмации. Порой доходят до того, что Православие оказывается как бы и не христианством, и мы выпали из этой религии. Кумир наших «демократов», «грузинский Сократ», М.Мамардашвили, так и пишет: «Любой жест, любое человеческое действие в русском культурном космосе несут на себе, по-моему, печать этого крушения Просвещения и Евангелия в России». Подумать только, любое наше человеческое действие в рамках русской культуры! Да разве имеем мы право на жизнь?Изживание, по примеру Запада, религиозного органа русских и разрушение традиции было пафосом философии западников. В статье «Культурный мир русского западника» эмигрант В.Г.Щукин так характеризует эту часть интеллигенции: «В отличие от романтиков-славянофилов, любая сакрализация была им в корне чужда. Западническая культура носила мирской, посюсторонний характер — в ней не было места для слепой веры в святыню… С точки зрения западников время должно было быть не хранителем вековой мудрости, не „естественным“ залогом непрерывности традиции, а разрушителем старого и создателем нового мира».Сегодня эта псевдо-рационализация дошла до гротеска. Духовный лидер «демократов» академик Н.Амосов пишет даже: «Бог — материя. Нельзя отказываться от Бога (даже если его нет). К сожалению, „материальность“ Бога, пусть самая условная, служит основанием для мистики, приносящей обществу только вред. Без издержек, видимо, не обойтись… Точные науки поглотят психологию и теорию познания, этику и социологию, а следовательно, не останется места для рассуждений о духе, сознании, вселенском Разуме и даже о добре и зле. Все измеримо и управляемо».Все это — технократический бред, но ведь «демократы» чтят Амосова как пророка.Сегодня мы является свидетелями огромного инженерно-идеологического проекта — попытки искусственного разрушения вошедших в подсознание религиозных структур огромного народа. Это — культурная диверсия, по своим разрушительным масштабам далеко превосходящая другие известные в истории. Без тpадиций и «иppациональных» ноpм, запpетов и pитуалов может существовать, да и то с болезненными пpипадками вpоде фашизма, лишь упpощенное общество атомизиpованных индивидуумов. Сложные поликультуpные, а тем более многонациональные общества устойчивы до тех поp, пока не позволяют навязать им «пpогpессивные» западные ноpмы. Парадоксальным образом, именно оттеснив от власти экс-партократов со свечкой в руке, можно защитить религиозное чувство русского человека.Понимают ли русские люди, на что они согласились, поддержав — или хотя бы попустив — такую реформу? Не понимают. И к смыслу их не допустили.Я лично счастлив, что мне смысл этой реформы открыл в блестящей, поэтической лекции виднейший теолог Израиля раби Штайнзальц в 1988 г. Его тогда привез в СССР академик Велихов, и это было событие. Еще большую службу сослужил бы России Велихов, если бы опубликовал ту лекцию. Состоялась она в Институте истории естествознания АН СССР, где я работал. Раби Штайнзальц, в прошлом видный физик и историк науки, вроде бы приехал рассказать об истории науки в Израиле, но, выйдя на трибуну, сказал: «Я вам изложу самую суть Талмуда». Директора нашего при этих словах из зала как ветром выдуло, и пришлось мне, как заместителю директора, вести собрание. Для меня это была, пожалуй, самая интересная лекция, какую я слышал.Лектор осветил три вопроса: что есть человек , что есть свобода и что есть тоталитаризм — как это дано в Талмуде. Потом то же самое, по сути, написали философы западного общества Гоббс и Локк, но по-моему, хуже. Человек, сказал раби, это целостный и самоценный мир. Он весь в себе, весь в движении и не привязан к другим мирам — это свобода. Спасти человека — значит спасти целый мир. Но, спасая, надо ревниво следить, чтобы он в тебя не проник. Проникая друг в друга, миры сцепляются в рой — это тоталитаризм. Раби привел поэтический пример: вот, вы идете по улице, и видите — упал человек, ему плохо. Вы должны подбежать к нему, помочь, бросив все дела. Но, наклоняясь к нему, ждущему помощи и благодарному, вы не должны допустить, чтобы ваша душа соединилась, слилась с его душой. Если это произойдет, ваши миры проникают друг в друга, и возникает микроскопический очаг тоталитаризма.Я спросил самого авторитетного сегодня толкователя Талмуда: значит ли это, что мы, русские, обречены на тоталитаризм и нет нам никакого спасения? Ведь я ощущаю себя как личность, как Я, лишь тогда, когда включаю в себя частицы моих близких, моих друзей и моих предков, частицы тела моего народа, а то и всего человечества. Вырви из меня эти частицы — что останется? И мой друг таков, какой он есть, потому, что вбирает в себя частицы меня — наши миры проникают друг в друга, наши души соединены. Значит, если мы от этого не откажемся, мы будем осуждены, как неисправимое тоталитарное общество?На этот вопрос раби не ответил — хотя я и сидел рядом с ним за столом президиума. Он ответил всей своей лекцией. Принять дух капитализма и идею человека-индивидуума, в самом гуманном ее варианте — это значит отказаться от идеи братства и любви, отказаться от христианства. Так прикиньте в уме — от чего нас зовут отказаться, и чем за это заплатят.
Верующие в СССР — личные впечатления.
Скажу о моих старых, с детства, впечатлениях о том, каково было верующим в обычных советских условиях после войны. Конечно, у самих верующих, особенно пострадавших из-за своей религиозности, впечатления совсем другие, но ведь нам приходится жить вместе — так лучше уж иногда обмениваться мнениями. То, как сегодня в антисоветской пропаганде нажимают на религиозный вопрос, верующим не на пользу, тут уж поверьте неверующему.Мои родители и дед по матери, с которым я много общался, были неверующими. Но всякие насмешки над религиозными чувствами они не только не поддерживали, но и резко пресекали (это я о матери). Я в детстве считал, что это — установленная позиция среди коммунистов и особенно интеллигенции, потому что так же поступали и учителя в школе.Помню, во втором классе трое ребят опоздали на урок, пришли заспанные. Говорят: «Мы куличи святили» (вернее, они говорили «светили»). Мой сосед по парте, заядлый художник, тут же нарисовал карикатуру: «Денисенко с Подобедовым светят куличи» — ходят с фонарем и освещают ряд куличей. Так он это понял. Понес учительнице, но она его не одобрила — над этим не надо смеяться. Причем как-то так веско сказала, что художник притих, а ведь веселый и нахальный был мальчик.Когда говорят, что в СССР религиозная жизнь была загнана чуть ли в подполье, мне это странно слышать — не было такого объективного впечатления. Повторяю, что субъективное восприятие верующих — дело совсем другое. Но, по-моему, у простых верующих и такого субъективного впечатления не было. Много у меня было и родных, и знакомых из старшего поколения — верующих. И мне с детства приходилось ходить в церковь, когда кто-то умирал. У соседей старики были верующие, у них всегда горела лампада, приходил священник.Другое дело, что верующим была заказана партийная и номенклатурная карьера, хотя по административной части ограничения не были очень жесткими и смягчались — были у нас в МГУ и преподаватели верующие, и в Академии наук на высоких постах. Бывали проблемы у тех, кто хотел ухватить два горошка на ложку, свою веру скрывал, потом это всплывало. Но у таких людей всегда проблемы, и вовсе не от религиозности. Я думаю, они-то особенно в пропаганде активны.Вот где наблюдались радикальные антицерковные настроения — так это как раз в простонародье. Хотя там же был и оплот религиозности, и они между собой уживались. Может быть, и у религиозного простонародья были антицерковные настроения, но они их прятали? Помню, мы летом в 1950 г. отдыхали на Волге, в глухой деревне. Как-то сидели с мальчишками после дождя на берегу и пекли картошку. А по дороге, чуть поодаль, брел, утопая сапогами в грязи, поп — в соседнюю деревню. Мальчишки вскочили, как один, и стали ему кричать обидные вещи, свистеть, а один даже схватил картошку и кинул в него. Тот посмотрел и ничего не сказал.Меня в жар бросило — так было жалко этого человека. Я, похоже, до этого вообще ни разу не видел, чтобы группа людей так ополчилась против кого-то, да без видимой причины. И я чуть в драку не полез против моих приятелей, с которыми до этого не имел ни малейших разногласий. А они с жаром стали мне доказывать, бормотать какую-то бессмыслицу: «Ты не знаешь, он в пост баранину трескает, а нам все время…». И прочее в том же роде. Я понял только, что в этой деревне вызрела старая неприязнь и, по-моему, вовсе не к этому конкретно священнику. Ведь мальчишки не сами это придумали.Потом мы лето провели в большом селе под Геленджиком. Там уже не было церкви и я, общаясь все время с ребятами из села, ни разу не слыхал, чтобы кто-то ехал в город на службу и т.д. Но старшие почему-то поминали церковников — тоже неприятно недоброжелательно. Хотя были люди и верующие, на шее у многих крестики. Какой-то разлад с церковной организацией ощущался. Мне кажется, он именно в зрелом, спокойном СССР стал сходить на нет, как и многие другие разлады. Тип общественного строя этому не мешал.Я, например, думаю, что этому очень способствовал тот факт, что Церковь была действительно освобождена от государственно-политических функций. Сейчас ее снова стали этими функциями нагружать, и те священнослужители, которые этим особенно увлекаются, сразу от части верующих отдаляются.В 1994 г. на Рождество меня по какой-то причине пригласили на прием нашей патриотической знати. На лестнице всех встречал и чуть ли не целовал Анатолий Карпов и другие звезды, Руцкой лез со своими объяснениями, Солоухин, Зорькин — много интересных и много уважаемых людей. Был и митрополит в роскошном одеянии — прием по высшему классу.Он и стал говорить речь, так что все лихорадочно выпили, что у них было налито, отбросили от себя закуску и приняли благостное выражение лица. Митрополит этот говорил долго, как на собрании. Между привычными церковно-славянскими выражениями он вставлял какие-то туманные намеки, так что на лице православных патриотов проступало недоумение. А закончил он речь совсем неожиданными словами: «Боже, храни Америку!». После этого даже выпивки не захотелось. Так что, вроде та же Православная (Зарубежная) церковь, да не та. Активное участие в политике — палка о двух концах.Сложная проблема возникает у любой церкви в связи с уменьшением числа верующих, а это число в переломные периоды истории может меняться очень резко — и вовсе не из-за антирелигиозной пропаганды. Ведь ясно, что между масштабами «материальных форм» культа и числом верующих должно быть соответствие. Иначе нельзя. Не знаю, как объяснить, но церковь, слишком «материально богатая», что-то теряет. В СССР по сравнению с царской Россией число верующих резко сократилось, вряд ли кто-то станет с этим спорить. Что же надо было делать с опустевшими церковными зданиями, которые оставшиеся верующие и не могли содержать на свои пожертвования? К тому же богатых бар и купцов не стало.Я никогда не слышал какого-то конструктивного предложения. В том, что эти здания реквизировали и переделывали в клубы или хозяйственные помещения, есть, конечно, религиозная бесчувственность и хамство — но хамство обыденное, крестьянское. Уничтожение церквей, да еще демонстративное — это совсем другое дело, это битвы религиозной войны двух идеологий. А вот как надо было решать этот практический вопрос со зданиями? Он только кажется простым — потому что исполкомы взяли и, недолго думая, грубо употребили здания. Просто приняли ответственность на себя, людей от нее избавили.Испания — католическая страна с очень сильными политическими позициями церкви, с нами не сравнить. Но жизнь меняется, число верующих резко сократилось. Множество церквей опустели, а это даже в маленькой деревне величественные здания. Климат такой, что и через тысячу лет церковь как новая. Что делать? Хотя государство выделяет там большие бюджетные средства на содержание соборов, этих средств не хватает, и церковь отдает здания на баланс местной власти. А та, делать нечего, выставляет на продажу.Лет пять назад возникла дискуссия — некий субъект купил церковь XI века и переоборудовал ее в бар. Газеты печатали фотографии этой церкви — прекрасное здание, и какой старины! Бар… Возникли те же проблемы, что у нас с клубами, да еще и с большим надрывом. Все-таки, бар — не дом культуры. Вопрос так и повис в воздухе, сами же представители церкви ничего определенно не сказали. На баланс эту церковь взять — денег нет, прихожан мало. Власть тоже не может такое здание содержать. Покупатель тоже не злодей, он никого не обманывал и даже говорил: нельзя бар — не продавайте. Взорвать? Может, это и лучше было бы для религиозного чувства, но никто этого не предложил.Сейчас много старых церквей реставрируется, в них будет вестись служба, строят и новые. Это прекрасно, если прихожане смогут эти здания содержать. Иногда думаешь: из каких денег? Ведь переходить на содержание «братков» тоже для церкви не очень-то полезно.В июне 1996 г. сидел я в дворике больницы, пришел навестить человека. Рядом на скамейке сидела пожилая женщина, хотелось ей высказаться, она и стала мне жаловаться, незнакомому человеку. Она из подмосковного села, у них церковь не закрывали, и она всю жизнь, с детства, туда ходила. И вот, она в прошлое воскресенье туда пошла, и вдруг во время службы пришла милиция и приказала всем «очистить помещение». Священник был в курсе дела и не препятствовал. Это приехали на джипах бандиты — отпевать их убитого товарища. Женщина даже прослезилась — так ей почему-то все это было обидно. Я понимаю, обидна вся эта связка — бандиты, милиция и священник — против верующих. А мне этого священника стало жалко — сильнее, чем того попа, в которого мальчик бросил свою картошку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106