Budavv
«Семь Дней Творения»: Махаон; Москва; 2007
ISBN 5-18-000763-1
Оригинал: Marc Levy, “Sept jours pour une eternite”
Перевод: Аркадий Юрьевич Кабалкин
Аннотация
Сегодня Марк Леви один из самых популярных французских писателей, его книги переведены на 33 языка и расходятся огромными тиражами, а за право экранизации его первого романа «Будь это правдой…» Спилберг заплатил два миллиона долларов. «Семь дней творения» – своего рода притча, но притча веселая. Бог и дьявол, чтобы решить извечный спор Добра и Зла, посылают на Землю двух своих «агентов», Софию и Лукаса, которым дается семь дней и семь ночей. У каждого свое задание, им позволено все, кроме одного: им нельзя встречаться, да они и не знают о существовании друг друга. И вот однажды…
Марк Леви
Семь дней творения
Случай – это обличье, которое принимает Бог, чтобы остаться инкогнито.
Жан Кокто
Посвящается Манин и Луи

В начале сотворил Бог небо и землю. И был вечер, и было утро:
ДЕНЬ ПЕРВЫЙ
Лежа на кровати, Лукас посмотрел на отчаянно мигающий диод своего пейджера. Он закрыл книгу и положил ее рядом. Книга его порадовала. В третий раз за двое суток он перечитывал эту историю. Как он ни напрягал свою адскую память, на ум не приходило другого случая, когда чтение доставило бы ему такое удовольствие.
Он ласково провел пальцем по обложке. Этот Хилтон скоро станет его любимым писателем! Он снова взял книгу, радуясь, что неведомый постоялец забыл ее в ящике ночного столика в номере отеля, и уверенным жестом бросил ее в распахнутый чемодан в дальнем углу. Глянув на настольные часы он потянулся и встал с кровати. «Встань и иди!» – сказал он весело. Смотрясь в зеркало шкафа, он затянул узел галстука, поправил черный костюмный пиджак, взял со столика рядом с телевизором черные очки и положил их в нагрудный карман. Пейджер на его брючном ремне вибрировал не переставая. Он захлопнул ногой дверцу шкафа, подошел к окну, отодвинул тяжелую серую штору и выглянул во внутренний двор. В безветрии Нижний Манхэттен затягивало смогом, получал свою дозу копоти и TriBeCa. Денек выдался знойный, Лукас обожал солнце – кто лучше него знал всю тяжесть причиняемого светилом вреда? Не множит ли оно на иссушенных землях микробы и бактерии, не превосходит ли неизлечимостью саму Костлявую, не отсортировывает ли слабых от сильных? «И стал свет!» – промурлыкал он, беря телефонную трубку. Он попросил портье приготовить ему счет: посещение Нью-Йорка заканчивалось.
Он покинул номер, прошел по коридору, открыл дверь, выходящую на запасную лестницу.
Во дворике он достал из чемодана книгу, а сам чемодан отправил в большой мусорный бак, после чего зашагал по узкой улице налегке.
На одной из улочек Сохо с потрескавшейся мостовой Лукас высмотрел взглядом знатока чугунный балкончик, уберегаемый от падения с третьего этажа вниз всего двумя ржавыми заклепками. Там стоял шезлонг, в котором нежилась молодая манекенщица со слишком выпирающей грудью, до наглости гладким животом, пухлыми губками. Она ни о чем не подозревала и наслаждалась жизнью. Пройдет несколько минут (если его не обманывало зрение, а оно его никогда не обманывало) – и заклепки не выдержат, прелестница пролетит три этажа и разобьется вдребезги. Кровь потечет струйкой у нее из уха в трещину на мостовой, подчеркивая ркас на мертвом лице. Потом это миловидное личико начнет разлагаться в сосновом ящике, куда родня ее законопатит, придавив сверху мраморной плитой, окропленной литрами бесполезных слез. Сущая безделица, всего лишь повод для четырех корявых строчек в местной газетенке и для разорительного иска управляющему домом… Служащий мэрии, отвечающий за техническое состояние жилья, потеряет место (как же без виноватого!), после чего кто-нибудь из его начальников замнет дело, заключив, что несчастный случай вырос бы в драму, окажись под балкончиком прохожие. Есть все-таки на свете Бог – собственно, в этом и заключалась для Лукаса настоящая проблема.
День начался бы превосходно, если бы в глубине миленькой квартирки не зазвонил телефон и если бы эта идиотка не оставила трубку в ванной комнате и теперь не потащилась бы за ней туда… Откуда у манекенщицы взяться мозгам, разочарованно подумал Лукас.
Он стиснул зубы, его челюсти лязгнули. Такой же лязг издавал мусоровоз, громыхавший по улице и сотрясавший дома поблизости. Хруст – и от стены отделилась и со звоном обрушилась на тротуар металлическая лестница. В окне нижнего этажа отлетевшей железякой выбило стекло. Ржавые брусья, излюбленные жилища бацилл столбняка, покатились во все стороны. Взгляд Лукаса снова зажегся, когда вниз с головокружительной скоростью устремилась из-под крыши остроконечная стальная балка. Если его оперативное вычисление подтвердится, как всегда бывало, то ничего еще не потеряно. Он вышел на мостовую, вынуждая водителя мусоровоза притормозить. Балка пробила крышу кабины и вонзилась водителю в грудь, огромную машину резко занесло. Оба мусорщика на задней платформе не успели даже пикнуть: одного заглотнула прожорливая пасть кузова, где его тут же смололи в кашу неутомимые механические жвалы. Другой оказался от толчка на тротуаре, где его зацепила за ногу и потащила за собой задняя ось мусоровоза.
«Додж» подбросило в воздух, голые электрические провода очутились в водосточном желобе. Фонтан искр – и целый жилой квартал оказался жертвой замыкания. Глазницы всех светофоров в округе стали черными, как костюм Лукаса. С перекрестков, брошенных на произвол судьбы, рке доносились звуки первых столкновений. На пересечении Кросби-стрит и Спринг-стрит неминуемо должны были врезаться друг в друга обезумевший мусоровоз и желтое такси. Последнее получило бортовой удар и влетело в витрину магазина при Музее современного искусства «Новый витринный экспонат», – пробормотал Лукас. Грузовик зацепил передней осью автомобиль у тротуара, и тот уставился слепыми фарами в небо. Тяжелый кузов с душераздирающим скрежетом лопающегося металла сорвался со станины и перевернулся, тонны отбросов вывалились из его чрева и покрыли мостовую тошнотворным месивом.
Грохот кошмарной развязки сменился мертвой тишиной. Солнце продолжало равнодушно карабкаться вверх, его лучи уже насыщали атмосферу зловонием и заразой.
Лукас поправил воротник рубашки, он испытывал священный страх, как бы кончики воротника не вылезли из-под лацканов. Он довольно озирал кошмар вокруг себя. Часы показывали всего девять утра, и начало дня можно было все же считать удачным. Водитель такси уперся головой в руль, непрекращающийся надсадный звук клаксона сливался с гудками буксиров в нью-йоркском порту – чудесном местечке в такое ясное воскресное утро поздней осени. Лукас направлялся туда, чтобы перенестись на вертолете в аэропорт Ла-Гуардиа. Его самолет вылетал через один час десять минут.

* * *
На пристани № 80 торгового порта Сан-Франциско было пусто. София медленно положила телефон и вышла из машины. Прищурив на солнце глаза, она посмотрела на пирс напротив. Там, у гигантских контейнеров, суетились люди. Крановщики, вознесенные в своих кабинках на огромную высоту, виртуозно управляли изысканным небесным балетом тонких узорчатых стрел с грузами для судна, готовящегося к отплытию в Китай. София вздохнула. Даже при всем желании она не могла все сделать одна У нее было много способностей, но вездесущей она не была
Мост «Золотые Ворота» рке заволакивало туманом, из облаков, постепенно затягивающих залив, торчали теперь только верхушки мостовых опор. Еще немного – и работы в порту должны будут прерваться из-за недостаточной видимости. У Софии, неотразимой в форме инспектора по безопасности, оставалось совсем немного времени, чтобы убедить бригадиров – членов профсоюза скомандовать отбой работающим сдельно докерам. Если бы она умела сердиться!. Человеческая жизнь несравненно дороже нескольких торопливо погруженных контейнеров, но люди меняются медленно, иначе ей здесь нечего было бы делать.
София любила атмосферу доков. Здесь у нее всегда было много дел. В тени старых пакгаузов скапливались все беды на свете. Здесь искали убежища бездомные, прячущиеся от осенних дождей, от ледяных тихоокеанских ветров, обрушивающихся на город с наступлением зимы, и от полицейских патрулей, в любое время года избегающих соваться в этот враждебный мир.
– Манча, остановите их!
Кряжистый мужчина сделал вид, что не слышит, и, прижимая к животу большой блокнот, записал в него номер очередного взмывшего в небо контейнера
– Не вынуждайте меня составлять протокол, Манча! Возьмите рацию и прикажите немедленно остановить работы! – не унималась София. – Видимость уже меньше восьми метров. Сами знаете, когда она становится меньше десяти метров, вы обязаны дать свисток на прекращение работ.
Бригадир Манча подписал страницу, отдал ее молодому табельщику и жестом приказал ему удалиться.
– Не стойте под стрелой! Вдруг сорвется? Падающий груз не разбирает, на кого грохнуться.
– Ничего, не сорвется. Вы меня слышали, Манча?
– Что у меня, лазер в глазу? – проворчал бригадир, щипая себя за мочку уха.
– Ваша недобросовестность сильнее любого дальномера! Не пытайтесь выиграть время. Немедленно прекратите работы и закройте порт, иначе будет поздно!
– Вы работаете здесь четыре месяца, и никогда еще производительность не падала так, как за это время. Вы станете сами кормить семьи моих товарищей в конце недели?
К зоне погрузки подъехал трактор. Водитель почти ничего не видел и чуть было не врезался в тягач.
– Проваливайте отсюда, мэм, сами видите, вы мешаете!
– Мешаю не я, мешает туман. Придется вам расплатиться с докерами другим способом. Уверена, их дети предпочтут увидеть своих отцов сегодня вечером, а не получить от профсоюза страховку за их гибель. Пошевеливайтесь, Манча, еще две минуты – и я выпишу вам повестку в суд и сама дам свидетельские показания.
Бригадир посмотрел на Софию и сплюнул в воду.
– Полюбуйтесь, кругов на воде и то не разглядеть!
Манча пожал плечами, взял рацию и нехотя распорядился прекратить все работы. Через несколько секунд прозвучало четыре гудка, разом остановившие балет кранов, грузоподъемников, погрузчиков, отвальщиков и всей остальной техники, работавшей на пирсе и на борту грузовых судов. Портовым гудкам ответил издали туманный горн буксира.
– Из-за простоев порт в конце концов закроется.
– Не я управляю хорошей погодой и дождями, Манча. Мой долг – спасать ваших людей от самоубийства. Хватит смотреть на меня, как на врага! Терпеть не могу, когда мы цапаемся. Лучше идемте, я угощу вас кофе и яичницей.
– Можете сколько угодно упрекать меня своим ангельским взором. Учтите, при видимости десять метров я возобновлю работы.
– Сначала сумейте прочесть название на носу корабля! Вы идете?
В «Рыбацкой закусочной», лучшей в порту, уже было не протолкнуться. Всякий раз в туман докеры набивались сюда, не оставляя надежды, что погода вот-вот прояснится и день не пропадет даром. Пожилые сидели за столиками в глубине зала, молодые стояли у стойки, грызли ногти и пытались разглядеть в окно корабельный нос или стрелу бортового крана – первые признаки прояснения. Болтали о всякой чепухе, но каждый истово молился в душе о везении. Для этих разнорабочих, вкалывающих днем и ночью без жалоб на ржавчину и соль, вытеснивших, кажется, из их суставов костную ткань, для всех этих мужчин с бесчувственными мозолистыми ладонями не было ничего хуже, чем вернуться домой всего с несколькими долларами гарантированной профсоюзной получки в кармане.
В закусочной было оглушительно шумно: звенела посуда, вырывался из кофейной машины пар, бренчали в стаканах кубики льда. Докеры теснились группами по шесть человек на скамейках, обтянутых красным дерматином, и почти не пытались перекричать общий гвалт.
Матильда, официантка со стрижкой под Одри Хепберн, хрупкая женщина в клетчатой парусиновой блузке, несет поднос, так тесно уставленный бутылками, что ее умение сохранять равновесие кажется чудом. С торчащим из кармана передника блокнотиком заказов она снует между кухней и стойкой, между баром и столиками, между залом и кассой. В такие туманные дни она носится без передышки, но все равно предпочитает эту суету одиночеству при ясном небе. Она щедра на улыбки, умеет и состроить глазки, и хлестко отбрить нахала – все это ее способы поднять посетителям настроение. Дверь открывается, она оборачивается и улыбается: она хорошо знакома с только что вошедшей.
– София! Пятый столик! Поторопись, я уже собиралась за него сесть, иначе ты бы его не получила. Сейчас я принесу вам кофе.
София садится за столик вместе с не прекращающим ворчать бригадиром.
– Пять лет им твержу: установите, наконец, вольфрамовые светильники, так мы получим лишние двадцать рабочих дней в году. А нормы эти дурацкие: мои парни умеют работать и при видимости в пять метров, это же сплошь профессионалы!
– Бросьте, Манча, у вас тридцать семь процентов новичков!
– Новички для того и приходят, чтобы учиться! Наше ремесло передается от отца к сыну, здесь никто не играет чужими жизнями. Докерскую карточку во все времена надо было заслужить.
Физиономия Манчи смягчается, когда Матильда прерывает их. Она приносит заказ, гордая своим проворством, достигнутым долгой тренировкой.
– Ваша яичница с беконом, Манча. Ты, София, наверное, не станешь есть, как всегда. Я все равно принесла тебе кофе с молоком, без пенок, хотя ты и его не станешь пить. Хлеб, кетчуп – все, что полагается!
Манча благодарит ее с набитым ртом Матильда спрашивает неуверенным голосом, свободна ли София вечером. София обещает заехать за ней в конце смены. Официантка с облегчением исчезает в густеющей с каждой минутой толпе посетителей. Из глубины закусочной проталкивается к выходу мужчина внушительного вида. У их столика он задерживается, чтобы поприветствовать бригадира. Манча вытирает рот и встает для рукопожатия.
– Что ты тут делаешь?
1 2 3 4