Из ванной раздавался шум воды, рыданья; по телевизору шел мультфильм. Владимир Федорович потихоньку приходил в себя.
Через некоторое время мокрые ноги зашлепали по полу, и Ирка, благоухая французскими дезодорантами, обвила его волосатую шею сзади своими длинными и тонкими руками.
— Володечка, — шептала она, целуя его в шею. — Ну прости, Вова… — капали приятные слезы и скатывались ему на грудь. — Я тебя так люблю… я очень виновата…
Закулисный сидел в кресле, подергивал плечами, пытаясь смахнуть ее руки, и многозначительно молчал.
— Володя, ну прости… любимый мой…
— Ладно, — как-то нерешительно, после глубокого раздумья, произнес он, уже с вожделением поглядывая на ее голое влажное тело. — Иди… сейчас приду…
Ирка попыталась поцеловать его в губы, но он ей не ответил.
— Я сказал… иди… — чуть мягче произнес он.
Ирка прошмыгнула в спальню. Закулисный погладил пупок и сладко улыбнулся.

* * *
— Левшин, — поинтересовался я, когда мы зашли в номер. — У тебя так не бывало, чтобы ты сразу билеты в классе продавал?
— Парень! — включил свой мегафон Витюшка. — Ты, я вижу, при башлях! На сколько продал?
Нужно было выкручиваться, поэтому без Левшина здесь не обойтись…
— Тридцать пять рублей! — орал он. — Мы живем! Быстрее в кабак, там сегодня такие крошки!
— Ты что! — возмутился я. — Осталось уже двадцать рублей, к тому же мне эти деньги отдавать надо!
— Да брось ты об этом думать! Когда придет время, тогда и будем соображать! — мазался Витюшка моим одеколоном и чистил свои крупные белые зубы моей же пастой. — Один раз живем! — вопил он из ванной. — Если не сейчас, то когда же?
— Можешь идти куда угодно, а я никуда не пойду, это не мои деньги.
— У тебя их, как и у меня, никогда не будет! — выскочил с зубной щеткой во рту Левшин. — Все, что нужно и можно взять из этой проклятой жизни, надо брать без сожаления и немедленно! Хватит тебе умничать! Может быть, именно сейчас мою крошку снимают, а я тут тебя, дурака, учу. Давай переодевайся быстрее!
— Никуда не пойду, — улегся я на кровать. — Это ты можешь жить без денег, а мне постоянно хочется жрать, да клянчить — стыдно.
У Витюшки от таких слов выпала изо рта зубная щетка.
— Что ты сказал?! — заорал он. — Ну-ка, повтори!
— Могу повторить, — со злостью сказал я, подходя к нему.
— О, господи! — ужаснулся Левшин, скрываясь в ванной. — С кем приходится работать! Лучше б я с Колей жил в номере, чем с тобой! Тот жлоб, но ты… у меня просто слов нет! Можешь не ходить, тебя никто не заставляет, займи до завтра чирик, а с суточных я тебе отдам.
Зашли Коля и Петя, без стука и почему-то без привычной ругани.
— Левшин, ты куда? — заглянул Видов в ванную.
— Мне с тобой в противоположную сторону, послышался ответ. — Старушки, правда, уехали?
— Правда, рано утром.
— Вот и езжай их догоняй.
— Далеко этот придурок собрался? — спросил меня Петя, будто не знал, как и Коля, то единственное место, куда может пойти Витюшка.
— Мне думается… в ресторан, — произнес я глубокомысленно.
— Кухня отвратительная в этом кабаке, — присаживаясь на стул, проговорил Петя скучающим тоном. — Думаю сегодня пойти поужинать в «Чулпан».
Чувствовалось, что Горе попал на «Клондайк»… уселся на довольствие прочно.
— Привет, — кивнул Левшин Пете, выходя из ванной. — Потолок цел? Ногами не повыбивали?
— Ты на что намекаешь? — снисходительно улыбнулся Горе. — Ну как крошка, Евгеша?
— Класс, — ответил я, с большим трудом вспоминая его подружку.
— Такая секс-бомба, — начал гундосить Горе, но скривившийся недоверчиво от его слов Левшин выскочил в коридор, знаком показывая мне, чтобы я тоже вышел.
«Придется занять, — вздохнул я. — Ничего не поделаешь».
Я отсчитал ему в коридоре червонец, и Витюшка галопом понесся в свой единственный и любимый бордель.
Петя все— таки нудно и пошло рассказал и о том, что было ночью, и о том, как девчонка влюбилась в него с первого взгляда, и о том, сколько у нее за душой… и что сейчас он подумывает на ней жениться… Еще Горе долго гундосил о том, что презирает Левшина, у которого нет никакого смысла жизни. Внезапно вбежал возбужденный Витюшка.
— Где твоя повязка? — заорал он с порога.
— Не понял? — удивился я.
— Чего ты не понял, дурак! Там полкабака сейчас в марлевых бинтах сидит, последний скрип! Без марлевки просто делать нечего, никого не снимешь! Что ж ты вчера в кабаке был и не предупредил меня… еще друг называется.
Я понял, что невольно занес моду в богом забытый Чертоозерск.
Левшин вытащил марлю из мусорного ведра, куда я ее забросил утром, и посмотрел на меня.
— Еще друг называется! — процедил он. — Я же мог сегодня пролететь! Ну-ка, завяжи на бантик.
Я завязал ему на затылке бантик, и Витюшка с низкого старта рванулся в свое логово.
— А я сегодня несколько человек в городе видел в бинтах, — протянул недоуменно Видов. — Смотрю, и вроде голова целая, а в бинтах и с бантиком. Один так в красном бинте шел, наверно, покрасил.
Чертоозерск, окончательно завернулся, если даже Горе пошел ужинать со своей баскетболисткой с перевязанной головой. Когда я увидел его, мне стало страшно. Куда там монстрам из фильмов ужасов до него…
Видов предложил мне спуститься в ресторан. После недолгого колебания я согласился. Левшин сидел с перебинтованным черепом в центре зала в окружении трех восхищенных девчушек и что-то возбужденно им рассказывал. В нашу сторону он даже не взглянул.
— Пошли отсюда, — сконфузился Видов. — Над нами уже смеются.
Коля побежал искать бинт, чтобы подсесть к Левшину, я забился в угол ресторана.
Витюшка, как всегда, был в центре внимания. С ним спешили познакомиться соседние столики, он громко смеялся, рассказывал анекдоты, случаи из актерской жизни… Когда зазвучал сверкающий рок-н-ролл, все старались быть поближе к нему и перенимали его движения, которые он тут же придумывал, импровизировал и прекрасно их исполнял. Левшин, как бездомный костер, притягивал к себе порочных мотыльков, заражал их своим неиссякаемым оптимизмом, весельем, и с ним было всем легко и просто.
«Один раз живем! — выкручивал Витюшка немыслимые па. — Я ненавижу завтра! Только сегодня и только сейчас!»
Перед глазами мелькал восторженный Левшин, из глубины танцующих слышался его заразительный, зазывающий смех, и кто-то шептал мне в самое ухо:
— Приятель, ты чего, умнее всех? А ну-ка, беги за бинтом и быстрее возвращайся сюда, пока еще Витюшкиных крошек не разобрали.
И я побежал, полетел, в надежде найти хоть маленький кусочек марли, чтобы прилепить себе на лоб, стать как все и ничем не отличаться от других.

* * *
Бригада артистов «Мойдодыра» завтракала в кафе на четвертом этаже гостиницы «У озера». Клан Закулисных сидел за отдельным столиком, остальные пристроились рядом. Закулисный здесь уже навел шорох, и поэтому официантки знали, что он любит только натуральное и минеральную. Его не обсчитывали и не заставляли долго ждать. Пухарчук был здесь лучшим другом, а Коля с Петей каждое утро безуспешно заигрывали с официантками.
— Рассасывает, — кивнул Видов на Закулисного, который допивал вторую бутылку минеральной.
— Скоро сорвется, — поморщился Горе. — Когда ему вшили, не помнишь?
— Черт его знает, — пожал Коля плечами. — Пухарчук все знает. Женек, — обратился к нему Видов. — Когда пупок сорвется?
— А он и не собирается, — буркнул Пухарчук, заглатывая огромную отбивную. — У него как ампула рассосется, он поедет в Киев гипнотизироваться.
— Такого не будет, — покачал недоверчиво головой Коля. — Чтобы он да не попьянствовал перед гипнозом… нет, все равно сорвется. Кстати, Женек, это твоя работа, что Закулисный узнал про старушек?
Пухарчук молчал, сосредоточившись на отбивной.
Ты меня слышишь или нет? — понизил голос Видов, заметив, что Закулисный прислушивается к разговору.
— А чего я сказал… ничего… — вскочил Женек и побежал к официанткам.
— Ты что, не знаешь, что он нас закладывает? — прошипел Петя. — Ирка мне хоть и двоюродная сестра, а тоже начинает: «Петя, как ты себя ведешь… ты же на гастролях!» Выговаривает мне за то, чего даже знать не могла. И кто выговаривает? Я за нее заступаюсь, когда Закулисный срывается, а она денег не занимает!
— Лилипут — ее первый доносчик, он чувствует, куда ветер дует.
— И куда же он дует? — внимательно посмотрел на него Горе.
Прибежал Женек и довольно рассмеялся.
— Я им загадку загадал! — воскликнул он. — Если до завтра не отгадают, они будут должны литр сметаны. Ого! Целый литр!
Петя с Колей одновременно взглянули на Пухарчука и молча закончили завтрак. Через час должен был начаться первый спектакль.

* * *
Закулисный поставил стол перед зрительным залом, Елена Дмитриевна поднялась к директору. Подошла пожилая женщина.
— Стаканников сказал, что вам нужен контролер, — обратилась она к Закулисному. — Вы руководитель?
— Директор, — важно поправил ее Закулисный, вцепившись взглядом в ее лицо. — Сколько будем платить, знаете?
— Да, Эдуард Иванович говорил. Два пятьдесят с концерта.
— Правильно, — кивнул Закулисный, — сегодня четыре спектакля, так что получите десять рублей. Не помешает?
— Ну что вы! — воскликнула женщина. — Что вы!
— Мне кажется, что еще лишние десять рублей вам не помешают? — посмотрел на нее пристально Закулисный. — Если все пройдет, как надо, — нажал он на последнее слово.
— Конечно-конечно, — смутилась женщина, зарплата всего ничего…
— Вот и хорошо, — расцвел Закулисный. — Уже и детские садики идут.
Он уселся за стол и достал тетрадь с записями. Подходил первый детский садик к Дворцу культуры «Граций». Возле входа воспитатели остановили детей и показали им на афишу.
— Дети, посмотрите, как красиво, а вот и грязнуля с «Мойдодыром»!
В центре щита были расклеены две наших рекламы с убегающим от крокодила Гены грязнулей и разухабистым умывальником, грозящим обоим огромной зубной щеткой. Над рекламой художник написал гигантскими буквами:

КУРАЛЕСИНСКАЯ ФИЛАРМОНИЯ

ЕДИНСТВЕННЫЙ В СССР

ЧЕРНЫЙ ТЕАТР ЛИЛИПУТОВ

ФАНТАСТИЧЕСКАЯ ИЛЛЮЗИОННАЯ ФЕЕРИЯ СВЕТЯЩИХСЯ КРАСОК

В ГЛАВНОЙ РОЛИ АРТИСТ-ЛИЛИПУТ

УЧАСТНИК РАЗГОВОРНЫХ ЖАНРОВ

ЕВГЕНИЙ ПУ-ХАР-ЧУК

Сеансы:

13 сентября — 10.00, 11.00, 13.00, 14.00

14 сентября — 10.00, 11.00, 13.00, 15.00

15 сентября — 10.00, 11.00, 13.00, 14.00

Билеты продаются
— Мойдодыр, Мойдодыр! — кричали счастливые дети, а сзади них тянулся еще один детский садик.
Заведующие детских садиков расплачивались с Закулисным, и каждая говорила:
— Ну что ж так дорого, никак нельзя подешевле?
На что Закулисный отвечал:
— Не мы расценки устанавливаем, проходим тарификацию, а комиссия устанавливает цену. Мы бы сами рады были б подешевле билеты продавать, нам же легче работать…
— Да, да, — сочувствовали заведующие. — Ох уж эти комиссии, они и нас достали.
Потом воспитатели рассаживали детей и ждали обещанного чуда.
К Закулисному подошла Елена Дмитриевна.
— Володя… ты разговаривал с контролером? — спросила она, понизив голос.
Закулисный молча кивнул. Больше на эту тему не говорили.
Дети уже аплодировали в зале и то и дело выкрикивали:
— Лилипутик, лилипутик!
Когда потух свет, воспитатели бросились наводить порядок с криками:
— Тише, тише, а то лилипутик рассердится!
Занавес открыли, и из-за ширмы вприпрыжку в белых шортиках, в белой футболочке, в белых носочках и сандалиях выбежал веселый Пухарчук. Он добежал до края сцены и закричал пронзительным голосом:
— Здравствуйте, ребята!
Воспитатели, как по команде, вскочили, и каждая, обращаясь к своей группе, проскандировала вместе с малышами:
— Здравствуйте!
Пухарчук расплылся от удовольствия.
— Ребята! — закричал он, показывая свои ручки с непомерно большими ладонями. — Видите, какой я чистый?
— Да-а! — протянул зал.
— А вы сегодня все умывались? — допытывался Пухарчук. — И зубы чистили?
— Да-а!
— А вот я раньше не умывался, — вдруг огорчился Пухарчук. — И за это дедушка Чуковский написал обо мне целую книжку, которая, знаете, как называется?
— Мой-до-дыр! — протянули малыши.
Петя с Колей из-за ширмы вдруг затопали ногами… Пухарчук прислонил палец к губам, показывая залу «тихо», и прошмыгнул между ширмами. В темноте одна за другой под блатную музыку тридцатых годов начали появляться светящиеся буквы.
— Мой-до-дыр! — дружно сложили дети.
Буквы исчезли, и «лягушки» осветили: печку, самовар, кружку, столик…
— Рано утром… — послышался вкрадчивый голос фонограммы. — На рассвете…
И тут на черном бархате стало медленно появляться солнце, которое Ирка, одетая в «черное», поднимала над собой. На раскладушке в это время зашевелился Пухарчук. Он отбросил одеяло и лениво потянулся, протирая глаза. На руках и на лице были наклеены черные липучки, изображавшие грязь, пижама была серого цвета, наверно, ее не стирали с самого создания представления. Женек только хотел надеть сандалии, как они взлетели над его головой, он потянулся к рубашке, но и она оказалась там же, то же самое случилось и с брюками. Он хватался то за одно, то за другое, но Петя с Иркой были начеку. Потом Горе схватил подушку и врезал Пухарчуку по голове. Дети довольно рассмеялись.
— Ну, Петякантроп! — прошипел на него Женек. — Сколько раз говорить, чтобы полегче… ответишь за это… козел…
— За Петякантропа расплющу — прошипел Горе. -А за козла, за козла…
— Что такое, что случилось? — развел Пухарчук руками, обращаясь в зал. — Отчего же все кругом завертелось, закружилось и несется колесом. Я за свечку! — продолжал кричать Женек. — Свечка — в печку! Я за книжку — та бежать…
Женек бегал под музыку «По улице ходила большая крокодила…» залетающими предметами, и, когда погнался за брюками, Горе поднял его над головой — и Пухарчук… ПОЛЕТЕЛ… под торжествующие крики ребятишек, без ниточек, без веревочек, без лесочек…
— Сейчас я тебя расплющу, лилипутище! — зло-радостно сопел Горе. — Сейчас ответишь за свои слова!
— Петя… — пищал Женек. — Я больше не буду!
Видов все это время кемарил возле батареи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30