— Во вторник вечером.
— Значит, встретимся на следующей неделе?
— Да-а… наверное.
— Классно, — и трубка снова умолкла. — Э-эм… Надин…
— Да?
— Я только хотел сказать, что очень рад твоему возвращению в мою жизнь. Это просто чудо, блин! — Надин опять выдавила смешок. — А на следующей неделе, когда мы снова увидимся, я постараюсь доказать тебе, как сильно ты мне нужна. — И у Надин опять засвербило в животе, словно сонные осенние мотыльки замахали крылышками. — Я не должен был тебя отпускать. Не должен был ставить свое самолюбие выше наших отношений. Я стал старше и многому научился, и теперь понимаю, что самое главное в жизни — это любовь, ради нее можно все отдать. А ты, Надин, была моей настоящей любовью. Я и тогда это знал, а уж теперь и подавно. — Щеки Надин порозовели от ужаса. — Не могу поверить своему счастью: неужели мне выпала вторая попытка?! Я хочу, чтобы на этот раз у нас все получилось. Хочу, чтобы все сложилось как надо. Так я позвоню тебе во вторник, ладно? И мы встретимся?
— Да, — вяло откликнулась Надин, тщетно подыскивая нужные слова и недоумевая, далеко не впервые в жизни, почему столь трудно ответить «нет». — Да, конечно. — И лишь положив трубку, она сообразила, что по ходу разговора ее голос становился все выше и выше, пока не взвился октав на двенадцать. К концу разговора она уже пищала, как мультяшная мышка.
К чему бы это? — задумалась Надин и тут же махнула рукой: стоит ли ломать больную голову из-за всякой ерунды.
Глава двадцать четвертая
На следующее утро Диг дождался, пока с треском захлопнется входная дверь и Дилайла застучит каблучками по лестнице. Лишь тогда он выполз из спальни в гостиную.
И оторопел. Какого хрена… что она тут творила ночью? Дилайла даже не раздвинула шторы. Журнальный столик украшала тарелка с недоеденной овсянкой, на неубранной постели валялась половина гардероба Дилайлы, а Дигби, забившись под батарею, трясся всем телом.
— Отлично, — пробормотал сквозь зубы Диг.
Он выключил телевизор: Джонни Воэн без четверти восемь утра — это слишком. Раздвинул занавески и выглянул в окно: Дилайла в белоснежных кроссовках и дутой куртке до колен нервно металась по противоположной стороне улицы, поглядывая на часы. Леггинсы подчеркивали совершенную форму ног. Волосы она собрала в пушистый хвостик, прыгавший вверх-вниз на затылке в такт шагам Дилайлы и делавший ее похожей на циркового пони. Очень хорошенького циркового пони.
Рядом с ней с визгом затормозило такси, и мгновение спустя Дилайла исчезла.
Диг почесал подбородок, зевнул и направился на кухню, куда его влек запах свежесваренного кофе. Сделал шаг и взвыл, поджав колено и яростно растирая подошву.
— А-а-а, мать твою! — вопил Диг, прыгая на одной ноге.
На полу валялась туфля на шпильке. Диг напоролся на острый каблук.
Что, спрашивается, туфля Дилайлы здесь делает? И где вторая? И почему хозяйка не ставит их вместе, в уголке, как всякий нормальный человек?!
Гнев клокотал в груди Дига. Он схватил туфлю и с рычаньем зашвырнул ее подальше, затем тяжело опустился на подлокотник софы и попытался успокоиться.
Нет, честное слово, он этого не вынесет. Он понимал, что зацикливается, понимал, что другие на его месте отыскали бы в себе силы не обращать внимания на … на все это дерьмо — разбросанную одежду, грязь, бумаги, собаку и проклятые шары. Другие сказали бы себе: «Верно, ситуация не идеальная, но она лишь временная. Дилайла — друг, а бардак — штука не смертельная». Но Диг на такое был не способен. Он зверел. В бытовом хаосе он не мог сосредоточиться. И не мог расслабиться. Ему даже дышать было трудно.
Он проковылял к стереосистеме и провел пальцем по разделу «Б» коллекции компакт-дисков. Лишь одно могло его спасти, лишь один человек мог ему помочь.
С благоговением Диг поставил диск и нажал кнопку. Для различных ситуаций существовала различная музыка. Рабочая музыка («Радиохед», Трэвис, «Мэникс» ), музыка для ванны ( Пол Вестерберг, Пол Уэллер), музыка для приготовления еды и мытья посуды («Блонди», «Абба» времен 70-х), музыка для секса («Портисхед», Крис Айзек, Дин Мартин), музыка для танцев (саундтрек к «Лихорадке субботним вечером» и любой северный соул) и, наконец, музыка для уборки. Когда же грязь скапливалась в столь немыслимых количествах, как сейчас, для ее разгребания годился только один человек.
Единственный.
Божественный.
Джеймс.
Браун.
Начали!
Диг крутанул ручку громкости, но меру по части дицебеллов он знал: безделушки не должны падать с полок. И принялся за дело.
Диг любил прибираться, это было одним из его любимейших занятий. Но сейчас он испытывал некоторую неловкость: странно было подбирать крошки и ошметки чужой жизни. Ошметки, чье место — на полках и в шкафах в доме, где он никогда не бывал, в городке, которого он никогда не видал, и крошки, по большей части являвшие собой нижнее белье.
Дигби по-прежнему трясся под батареей и наблюдал, как Диг старательно складывает сшитые на заказ брюки, свитера, джинсы и кашемировые джемперы. Конец первой серии. Продолжение следует: мелочевка. Донна Каран, Маркс и Спенсер, Томми Хилфайджер. Диг притворялся, что не интересуется белым трикотажным бельем Дилайлы, сворачивал его небрежно, словно старые носки. Он держался так, будто кто-то пристально следит, не проявятся ли в Диге замашки слюнявого извращенца. Затем он собрал кружки, тарелки, стаканы с водой и отнес их в раковину. Скатал одеяло и сунул его в стенной шкаф вместе с подушками. Свернул софу, возвратив ей уютную округлость, поднял подушки с пола, взбил их от души и выложил в аккуратную линию — уголок на уголке.
Отступив на шаг, полюбовался плодами рук своих и, пошире разинув рот, взял в дуэте с Джеймсом Брауном самую высокую ноту. Здорово!.. А куда же девать стопки одежды от элитных модельеров? На глаза попался объемистый чемодан, стоявший в углу. Диг выволок его на середину комнаты, распахнул — и замер. На дне чемодана валялись бумаги, куча бумаг. Отдельные листы в прозрачных пластиковых папках. Записные книжки. Кожаные папки. Письма.
Ключи к тайнам.
И опять Диг повел себя так, словно в его квартире была установлена видеокамера: он притворился, будто не замечает бумаг. Нет, думал он, я не из тех, кто копается в чужих вещах, спасибо, но это не мой стиль.
Он понадеялся, что на воображаемых соглядатаев, дежуривших за воображаемыми мониторами, его сдержанность произведет похвальное впечатление.
Сдвинул бумаги, чтобы освободить место для одежды, но пока он укладывал одну вещь за другой, взгляд его невольно уткнулся в письмо, лежавшее сверху. Официальное письмо на плотной белой бумаге.
Диг быстро пробежал его глазами.
Розмари Бентолл,
психолог-клиницист,
Старая школа,
Ливерпульский проезд,
Честер.
Тел.: 01244 555000
Факс: 01244 555129
10 ноября, 1999 г.
Миссис Дилайле Гробб,
Доррингтон Лодж,
Честер.
Дорогая Дилайла,
Уже давно пытаюсь дозвониться до вас, но ваша экономка отвечает, что не знает, где вы.
Я очень беспокоюсь, Дилайла, и могу лишь надеяться, что вы не исполнили своих намерений и не уехали в Лондон. Понимаю, вам необходимо разобраться в прошлом, но мне кажется, что эта поездка не пойдет вам на пользу. Более того, она сведет на нет прогресс, которого мы совместно достигли. Мы многого добились, и это стоило нам обеим немалых усилий, и если вы сейчас уедете, ваше выздоровление окажется пол угрозой.
Однако, если вы не в состоянии отказаться от своих планов, очень прошу, переговорите с Алексом. Он поддерживал вас все эти годы и было бы несправедливо по отношению к вам обоим оставлять его в неведении..
Пожалуй, мне нечего больше сказать, разве что еще раз попросить прислушаться к моему совету и отложить поездку до тех пор, пока вы не станете сильнее.
С наилучшими пожеланиями,
Рози,
доктор Розмари Бентолл.
Диг откашлялся и торопливо прикрыл письмо одеждой.
Его сердце колотилось в такт звучавшей музыки. Он попытался продолжить уборку, но дело не клеилось. «Разобраться в прошлом»? Что это значит? И зачем, черт побери, Дилайла ходит к психиатру? Дилайла не сумасшедшая. Ладно, положим, она верит во всю эту чушь про шары, фэн шуй и прочее. Неряшлива, не организована и слишком много говорит. Но она не сумасшедшая.
После прочтения письма ситуация предстала в ином свете. Когда Дилайла заявила Дигу, что цель ее поездки в Лондон — «разобраться в себе», он истолковал ее слова как намерение покончить с Алексом. Решил, что она приехала поразмыслить над своим замужеством, поэтому старался держаться в сторонке и не лезть не в свое дело. Но, выходит, речь шла не о замужестве. Речь шла о прошлом. А он является частью этого прошлого. И теперь это его дело. Он имеет право знать.
Не застегнув до конца молнию на чемодане, Диг метнулся к журнальному столику, схватил ручку и записал номер телефона доктора Розмари Бентолл. На всякий случай. Вряд ли этот номер ему понадобится, но…
Но если эта ученая дама из Честера беспокоится о Дилайле, то ему сам бог велел.
Глава двадцать пятая
Накануне Надин была ошарашена телефонным звонком.
Звонила Дилайла.
Будто мало Надин была наказана последствиями недавнего загула — жутким похмельем, не говоря уж об угрызениях совести, тревоге и раскаянии, заставлявшем ее зябко поеживаться.
— Привет, это я, — весело выкрикнула Дилайла, словно они были закадычными подружками. — Дилайла!
— А, — ответила Надин. — Привет.
— Послушай, я тут говорила с Дигом. — Ну конечно, прокомментировала про себя Надин, наговорились всласть. — И он сказал, что ты регулярно бываешь в спортзале.
— Да-а…
Дилайла поинтересовалась, не возьмет ли Надин ее с собой поупражняться, ибо «она страшно растолстела». В деревне она каждый день бегала, и теперь ей не хватает движения. А в Лондоне она не хочет бегать, потому что стесняется своей «отвисшей задницы».
Если и есть на свете человек, более раздражающий, чем худая от природы девушка, так это худая от природы девушка, которая постоянно жалуется на мифическое ожирение.
Надин предлагалось за полторы секунды сочинить ответ, а поскольку она до сих пор переживала трудности с использованием слова «нет», ничего не оставалось, как брякнуть:
— Ну конечно, отлично, какие проблемы… буду рада. — И теперь ей некого было винить, кроме самой себя.
В пятницу утром Дилайла явилась к Надин ровно в восемь. Надин умудрилась напрочь позабыть о договоренности и вспомнила о ней лишь в половине восьмого. А потому полчаса до назначенного срока она лихорадочно носилась по квартире, пытаясь одновременно прибраться, проветрить задымленное помещение и привести себя в божеский вид — стильный божеский вид.
Когда в восемь в дверь позвонили, Надин должна была признать свое поражение по всем трем статьям. Ей не удалось отыскать ни одного из трех приличных спортивных костюмов, дорогих и блестящих, тех, что льнут к телу, утягивают и в которых она походила на гладиатора. Вместо этой роскоши Надин пришлось напялить растянутое и драное старье мышиного цвета, в котором она походила на лишенную самоуважения, зачуханную домохозяйку, муж изменяет которой с секретаршей, а она об этом ни сном, ни духом.
На голове Надин попыталась соорудить нечто задорное и спортивное, но получился лохматый наворот, изрядно смахивавший на разоренное гнездо зябликов. А попытка уничтожить запах «Мальборо Лайт», въевшийся в стены за три недели (столько времени Надин не открывала окна), закончилась разбитым окном на кухне. Вот так взяла и разбила. И как ей это только удалось! Сквозь оскалившуюся дыру задувал ледяной штормовой ветер баллов в десять. Надин залепила пробоину пластиковым пакетом, от чего теплее не стало, а поскольку вызывать стекольщика было некогда, оставалось лишь уповать на медлительность и туповатость домушников, курировавших ее район: может, за час с небольшим они не успеют вычислить ее квартиру.
Тяжело дыша, она открыла дверь, и ей явилось виденье чистой красоты; впрочем, ничего иного Надин и не ожидала. Золотистые волосы Дилайлы были затянуты в безупречный, гладкий — волосок к волоску — конский хвост, тело помещено в скромного вида черные хлопчатобумажные леггинсы, черную майку без рукавов и просторный уютный черный пуховик — в этом наряде Дилайла напоминала хрупкую куколку. А кожа! Она сияла свежестью, словно Дилайла уже пробежала трусцой две мили. Дилайла широко, от уха до уха, улыбалась.
— Привет! Я не опоздала? — пропела она. — Нет… нет… — Надин вдруг сообразила, что из уголка ее рта свисает сигарета и поспешила вынуть окурок. — Все нормально. Входи.
Надин нельзя было назвать психопаткой. Временами на нее, конечно, накатывало, но с кем не бывает. Однако она не принадлежала к той категории девушек, которые шага ступить не могут, не порвав колготки, а лазанью не приготовят, не спалив при этом полдома. Обычно Надин держалась раскованно и уверенно. Так почему же, едва завидев Дилайлу Лилли, она начинала буквально разваливаться на части, почему сам факт существования этой женщины заставлял ее буквально выбиваться из сил? Как я убога, думала Надин. Если бы на месте Дилайлы была любая другая девушка, Надин бросила бы скороговоркой: «Входи, извини за беспорядок, прости, что накурено, и я похожа на чучело…»
Почему же перед Дилайлой она испытывала жгучую потребность выглядеть совершенством?
— Вау! — принялась восхищаться гостья, пробираясь по тесной прихожей, — как у тебя интересно! Какие волшебные стены! — Она потрогала пальцами розовую фольгу. — Где ты такое достала?
— Это обертка для конфет. Нашла большую коробку этой дряни в студии по соседству после того, как оттуда выехали. Замучилась наклеивать.
— Потрясающе! — выдохнула Дилайла. — Сколько у тебя воображения! Я бы в жизни до такого не додумалась. Ужасно оригинально.
О боже, опять она взялась за свое — самоуничижительное «ты намного лучше меня, паршивой никчемной идиотки».
— Ой, какая прелесть! — Дилайла разглядывала рисунок на обоях в гостиной. — Это ведь кролик Миффи? — Указательными пальцами она приподняла верхнюю губу и рассмеялась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42