Если бы я знал, что из-за меня на одной шестой части суши возникнут такие неприятности, то не очень бы торопился вылезать из гнезда. В конце концов, я ничего бы не потерял, если бы еще лет пять пробыл в тепле, но дело сделано – обратной дороги нет. Однако чтобы отец мой, осторожный Абрам Борисович, честнейший Абрам Борисович, неразумный Абрам Борисович, ничего более не натворил, срочно вызванная из Кишинева мамина двоюродная сестра Сарра стала моей смотрительницей.
Втихаря подкармливал я ее в голодную зиму сорок девятого, пока мама, случайно пришедшая из школы раньше положенного срока, не застала ее сидящей под окнами 83-й школы в моей коляске и уплетающей кашу. Я же, по-джентльменски уступив свое место, смиренно лежал на брусчатке закутанный в одеяло.
– Сарра! Что это значит! – возмущенно восклицает она, застигнув нас врасплох.
– А что такое? У меня болят ноги, и я захотела немного присесть, – плаксиво начинает Сарра, на всякий случай беря меня на руки.
– Сарра! Готыню! – сжалилась мама над своей малоумной сестрой. – Но зачем ты ешь его кашу? Разве я тебя не кормлю?!
О, если бы история сохранила Саррины слезы, я бы с вами ими поделился, но почему вы решили, что она малоумная?
А, это я гак сказал? Когда? Ну так что из того, что Сарра – старая дева и в годы войны, чтобы выйти замуж, сделала себя по документам на десять лет моложе? Сделайте себе тоже. И это весь признак худого ума? Даже если она вышла затем на пенсию на 10 лет позже? Все это ровным счетом ничего не значит, тем более, что именно тогда она сумела выйти замуж за некоего одноногого вдовца, который, как жутко пошутила сестра моя, костылем сумел-таки сделать нашу Сарру женщиной, о чем она с гордостью сообщила торжествующей родне.
Итак, как вы поняли, и у меня была Арина Родионовна.
Сказки бабушки Арины. Так по ходу пьесы должна была бы называться следующая глава, но мы неразумно ее перепрыгнем и поговорим о превратностях любви.

***
О, любовь! Без нее не обходится ни один двор, начиная с французского и кончая российским, ибо какой же это двор без любви, интриг, убийств и кровосмешений. Не обошла она и маразлиевский.
Если вы думаете, что я говорю о притоне, открывшемся в квартире Вашуковых, переехавших для заметания следов на Черемушки, то вы ошибаетесь – так далеко я не смотрю. И вовсе не собираюсь развлекать вас ставшим обычным для второго двора ночным скандалом: «Отдай моего мужа!» и советами по этому поводу с третьего этажа: «Что вы так кричите и мешаете спать?! Разбейте им кирпичом стекло и замолчите!»
Нет, нет! Речь будет идти о любви чистой и романтичной. Той, что была у Шеллы Вайнштейн и Изи Парикмахера.
Я не знаю, где Изя взял такую фамилию – у меня ее в телефонной книге нет. Хотя иногда встречаются странные фамилии – Подопригора, Нечипайбаба, Недригайло, Брокер, Бриллиант, Сапожник… А в Эстонии и того лучше – Каал. Вот так протяжно, с двумя «а»: Ка-ал. Неплохо, да?
Так вот, наш Изя – Парикмахер. Но об Изе потом. Вначале о шэйн мэйдл. И о любви.
Должен сказать, что Шелла и раньше была влюбчивой девочкой и первая любовь посетила ее в пятилетнем возрасте в виде красивого двенадцатилетнего мальчика Оси Тенинбаума, так же, как и она, бывшего из семьи эвакуированных.
А даже если вы Монтекки и Капулетти, но из Одессы, и судьба забросила вас в один и тот же ташкентский двор, то если вы не стали за три года родственниками – у вас что-то не в порядке: или с бумагами, или с головой. То есть, может быть, вы и одесситы, но один из Балты, а второй из Ананьева. С нашими героями все было в порядке – семьи их были с Канатной. О чем-нибудь это вам говорит?
Да, да. В том числе это и знаменитейшая гимназия Балендо Балю, в которой рисование преподавал сам Кириак Костанди, и в которой (самое удивительное) под вывеской 39-й школы в советское время учились обе мамы.
Из всех маминых рассказов об Осе, обычно начинаемых со слов: «А помнишь, когда ты была маленькой, ты спрашивала: можно, когда я вырасту, я буду на Осе жениться?» – Шелла запомнила один, наиболее ее поразивший: восторженный рассказ Оси, как ему удалось обхитрить соседского аборигена.
«Я надрываюсь, неся полное ведро, а Сайд, посланный меня провожать, весело прыгает рядом и поет какую-то узбекскую песню. Тут меня и осенило:
– А не слабо ли тебе будет донести полное ведро воды до калитки в одной руке?
– Не слабо.
– Спорим на шелбан?
Сайд взял ведро и понес, а я шел рядом и восхищался:
– Ну ты молодец!
Он с ненавистью глядел на меня, но держался. Донес ведро до калитки, после чего я ему сказал:
– Ну все, ты выиграл, – и подставил лоб.
А Сайд заплакал и убежал. Даже шелбан не поставил. Ну, как я его?»
Рассказывая это, мама слетка прижимала Шеллу к себе и, усмехаясь, завершала:
– Твой герой и дальше так живет, в каждом встречном видя узбека, но ты, надеюсь, не будешь чужими руками жар загребать.
Однако вы вправе спросить: какое это имеет отношение к Маразлиевской, 5? Самое прямое.
Вернувшись в Одессу и окончательно убедившись, что муж ее погиб на фронте, Шеллина мама вышла замуж за Абрама Полторака и попала таким образом в наш тихий двор.
Об Абраме – нечего класть весь сыр в один вареник отдельный разговор. Пора переходить от скупой прозы к опрометчиво обещанной вам истории чистой любви.
Итак, любовь. Одесса, 1959 год.

***
Одну минуточку, я все-таки скажу два слова об Абраме. Во-первых, в этом доме он живет с тридцатого года, и старые соседи еще помнят погибшую в гетто мадам Полторак, а во-вторых, почему бы не рассказать вам о новом придурковато честном Шеллином отце?
Вам не нравится такое словосочетание? А как я могу сказать иначе?
Представьте себе: Одесса, 1947 год. Карточная система. Абрам – предводитель дворянства: парторг и председатель цеховой комиссии по распределению шмутья – кому костюм, сапоги, туфли…
И этот видный жених приносит и приданое простреленную шинель и, пардон, рваные кальсоны.
– Абрам, – говорит ему Шеллина мама, – на тебя же стыдно смотреть. Возьми себе что-нибудь из промтоваров.
– Не могу. Мне должен дать райком.
По– моему, можно не продолжать, вам и так все ясно. Райком выделил ему к празднику галоши, и Абрам, несмотря на полученную среди друзей кличку Шая-патриот, был горд оказанной ему честью…
Итак, любовь…
Все началось с того, что однажды к Шеллиной маме, якобы за постным маслом, зашла живущая на втором этаже мадам Симэс.
Почему ее называли мадам Симэс – никто не знает. Тик с довоенных лет во дворе принято: мадам Полторак, мадам Симэс, мадам Кац…
Вот эта мадам Симэс и начинает:
– Славочка, у меня к тебе есть дело. У моего Миши есть для Шеллы чудесный парень, скромный, воспитанный…
– Шелла у меня и так не обделена вниманием, – навострив уши, отвечает Слава Львовна. – А кто его родители?
Дальше выяснилось, что его зовут Изя и несмотря па свои 23 года он сумел отличиться при подавлении фашистского путча в Венгрии, во время которого ему разбили камнем голову. Сам Янош Кадар, когда Изя лежал в госпитале, пожимал ему руку.
Может быть, ему даже дадут пли уже дали медаль «За взятие Будапешта».
– Но это же медаль за шину, – удивилась Слава Львовна.
– Какое это имеет значение? Там Будапешт – тут Будапешт. Если надо дать медаль и другой нету – дадут ту, что есть.
Дети познакомились романтично и как бы случайно. Изя пришел к Мише смотреть на пролетающий над Одессой спутник, а Шелла к этому часу тоже вышла на улицу. И хотя время пролета спутника сообщалось в газетах заранее, все, на всякий случай, выходили на улицу загодя – мало ли что…
Дальше все было, как в кино. Выберите любое, какое вам нравится, и смотрите – это про наших детей.
И в завершение «случайной» уличной встречи 2 мая в шикарной двадцатиметровой комнате (три восемьдесят потолок, лепка, паркет) была отгрохана та-акая свадьба, какой двор не видывал уже сто лет.
Но до того Слава Львовна проделала поистине ювелирную работу. Укоротив на полметра туалет и кухню, она из маленького коридора вылепила для молодых четырехметровую дюймовочку, в которой разместились диван с тумбочкой и заветная для каждого смертного дверь к счастью.
Какие только чудеса не происходят на свадьбах! Изина мама оказалась – кем, вы думаете? нет, вы никогда не догадаетесь – родной сестрой Эни Тенинбаум. И Оси, естественно, двоюродным братом Изн.
Я понимаю, что такое может происходить только в кино, но в жизни… Уехать из Ташкента в сорок пятом и четырнадцать лет не видеться, чтобы встретиться затем на Маразлиевской и в такой день!
– Я не знаю, за что пьем?! Где брачное свидетельство?! Нас дурят – куражился Ося, взяв, видимо, по привычке на себя роль тамады.
– Вот оно! Вот! – вынула из своей сумочки Слава Львовна свидетельство и протянула его гостям. – Любуйтесь.
– Дайте сюда! Я не верю! – вопил Ося, ожидая долго передаваемый ему документ. – Так, так, все хорошо… Фамилия после свадьбы… Вайнхер. Что такое?!
– Ты плохо читаешь, – перебил его Миша, – Париквайн.
– Что вы мне голову морочите! Дайте сюда, – разгорячился Абрам Семенович, падевая очки и беря в руки брачное свидетельство. – Так… больше им не наливайте! Фамилия после свадьбы Шелла Парикмахер.
Стол грохнул от хохота, и с легкой руки Абрама Семеновича друзья еще долго величали Шеллу не иначе как Шелла-парикмахер.
– Славочка, как ты прекрасно выглядишь. А Шелла – просто цимес, – подсела Эня к молодой теще. – Я ее не узнаю, как она выросла. Послушай, – продолжала она в избытке чувств, – у нас на одиннадцатой станции дача. Я была бы очень рада, чтобы дети пожили у нас пару недель в любое время…

***
Дачный сезон в Одессе.
Центр города постепенно смещается за Пироговскую. Чуть дальше консервный и сельскохозяйственный институты, зелентрест. а затем дачи, дачи, дачи, нескончаемые дачи по обе стороны петляющей над морем болышефонтанской дороги, по которой короткими перебежками продвигается от станции к станции восемнадцатый трамваи.
Для любителей морских ванн, конечно, есть «Ланжерон» – чуть ли не единственный в сердце города пляж, но чтобы занять место на песке, надо быть там в восемь, ну, не позже полдевятого, и затем, как в Мавзолее, – очередь, чтобы войти, несколько памятных минут и очередь выйти.
«Ланжерон» для «бедных». Настоящие пляжи (для избранных), если стоять лицом к Турции, правее… Разные там водные станции, любительские причалы, закрытые пляжи санаториев и домов отдыха, труднодоступный монастырский пляж, где, говорят, загорают обнаженные (есть счастливые очевидцы!) юные монашки…
О, монашки…
– Рафаил Абрамович, не увлекайтесь.
– Кто это?
– Отец твоего отца.
– Все, все, понял… Никаких монашек.
– Прекрати фамильярничать.
– Но нас же никто не слышит.
– Именно поэтому я с тобой и разговариваю. Ты, конечно, не Моисей, и я не могу тебе доверить вывод евреев из России, но я должен тебя предупредить: Тенинбауму не место в твоем рассказе.
– Но почему?
– С Иосифом Баумовым я разберусь сам.
– Ты и это знаешь?
– Иначе я бы не был тем, кто я есть. Я не желаю слышать больше это имя.
– Но позволь мне хотя бы вывезти Шеллу на дачу, а потом вернуть ее на Маразлиевскую.
– Только не увлекайся – тебя часто заносит.
– Слушаюсь, Царь мой…
Итак, вернемся к нашим баранам. В неожиданно сложившейся ситуации я постараюсь быть краток. Насколько позволит живущий своей жизнью язык.
После нескольких настойчивых приглашений молодые Парикмахеры выехали в начале августа на Тенинбаумовскую дачу.
К этому времени, видимо, под воздействием ультрафиолетовых лучей у Шеллы преждевременно начал набухать живот, и по совету мамы: «Нажимай на свежую фрукту – в ней есть кальций», Шелла к радости обеих заинтересованных сторон «сидела» на персиках, абрикосах и черной смородине.
Что бы пи говорили, а Ося ей нравился. Ее веселили его многочисленные анекдоты, розыгрыши и шутки, а историю об уцененных яйцах она слышала раз десять, всякий раз выдавливая сквозь смех: «И он поверил?»
– Ну да, я ему говорю, яйца потому и дешевые, что они уцененные – без желтка. Быстро пойди и обменяй.
– И он начал их поочередно бить? – хохотала она, представляя себе изумление покупателя.
Шелла даже не обиделась неожиданному его предложению: «Может, трахнемся?» – ответив шутя: «Только с позволения Парикмахера», – так как несмотря на то, что и душой и телом она была преданной женой, ей, как и всякой женщине, правился легкий флирт и возбуждаемое ею чувство.
Ее, правда, поразил происшедший в конце августа разговор братьев:
– Этот негодяй, – речь шла о соседе по даче, – не спросив моего согласия, присоединился к нашей трубе. Тогда я взял человека, раскрутил тройник, кинул в его трубу гайку и закрутил обратно. Бараб бегает туда-сюда, ничего не может понять. Трубы целы, прокладки, кран тоже – у меня вода есть, а у него нет. Только сейчас он догадался открутить тройник и нашел гайку. «Как она сюда попала?» – удивленно спрашивает он меня, а я недоуменно: «Видимо, засосало».
– Я не понимаю, чего ты добился, – возразил Изя, – через три месяца, но вода все-таки у него появилась. Не лучше ли было бы сразу по-мужски ему напхать, когда ты увидел, что он к тебе подключился.
– Но это же Бараб-Тарле!
– Ну и что, хоть папа римский.
– Как, ну и что? Он же завотделом! Лауреат Государственной премии!
– Извини меня, но ты поц! Что, легче мелко напакостить и от удовольствия потирать в тиши спальни руки, чем ответить один раз, но по-мужски?!
Братья разругались, и Шелла, выслушав доводы мужа, согласилась: не по-мужски как-то…
Конфликт, наверно, можно было бы уладить, но в ближайший выходной Парикмахеры вернулись на Маразлиевскую, и затем произошло событие, только разогревшее тлеющие угли.
Тенинбаум купил себе новый паспорт, став неожиданно для всех русским по фамилии Баумов.
Отбросив первую часть фамилии и добавив «ов» ко второй, он начал успешно продвигаться по службе, на что Изя, встретив его как-то на улице, зло пошутил:
– Ты себя недостаточно обрезал – надо было стать Умовым.
– А чего бы тебе, братец, не сделать то же самое, – нашелся Ося.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16