https://wodolei.ru/catalog/sistemy_sliva/sifon-dlya-rakoviny/s-otvodom-dlya-stiralnoj-mashiny/
Однако образ юного Давида до сих пор отчетливо стоит перед моими глазами. Говорят, будто во всех своих делах он поступал благоразумно. А я бы прежде всего отметила его природный дар очаровывать людей. Для этого ему доставало двух-трех слов, одного взгляда или жеста. Он казался таким простосердечным, бесхитростным. Если же все это было притворством, то он уступил бы в лицемерии разве что змию, который уговорил Еву вкусить плода от древа познания добра и зла.
Я дольше всех противилась его чарам. Не секрет, что он разделил ложе отца моего в ту же ночь, когда его музыка впервые изгнала злого духа. Авенир, сын Нира, бывший тогда начальником войска, говаривал даже, что облегчение царю доставляет не столько музыка Давидова, сколько Давидовы чресла. Но я-то знала, как нежен бывал Давид; близость его могла стать не менее благотворной, чем дождь для иссохшей земли.
Принцесса взяла гроздь винограда.
— А потом — Ионафан. Тебе ведь известна плачевная песня, которую Давид сложил на его смерть?
Скорблю о тебе, брат мой Ионафан: ты был очень дорог для меня; любовь твоя была для меня превыше любви женской»
Я часто наблюдала за ними. А им, конечно, было не до меня, не до моих переживаний. Во всяком случае, Ионафану. Он имел детей, жену, наложницу, однако благодаря Давиду ему открылся как бы новый смысл жизни. Ионафан снял свой лук, и меч, и пояс, даже верхнюю одежду свою и отдал их Давиду; он отдал бы полцарства, если бы мог. Давид принял подарки со свойственной ему любезностью; он продолжал смеяться, играть на гуслях, читать свои стихи. Он удовлетворял вожделения моего отца, царя Саула, и я видела Давида возлежащим с моим братом Ионафаном, который целовал руки, ноги, шею Давида; однажды я не сдержалась и наговорила Давиду дерзостей, в ту же ночь он пришел ко мне и овладел мною.
Принцесса отложила виноградную гроздь. Я подлил вина в ее чашу. —
— Давид казался мне тогда принявшим человеческий облик богом Ваалом, он был живым олицетворением плотской страсти, однако его же отличало и поразительное равнодушие, присущее только богам. В несчастий моем я воззвала к Господу. Но Господь не внял мне, зато Давид, словно подслушав мою мольбу, сказал мне на следующий день — он, дескать, избранник Божий и что бы он ни делал, есть исполнение воли Божьей. Я никогда не видела избранников Божьих, если не считать Самуила, но тот был худ, прямо-таки живые мощи, чело изъязвлено, глаза вечно гноятся, бороденка заскорузла от грязи. Так почему бы Господу не излить свою благодать в сосуд более прелестный? Последующие события, пожалуй, подтверждали правоту слов Давида.
Например, слыханное ли дело, чтобы кто-либо сумел увернуться от копья Саула? Копье моего отца поражало без промаха, оно пригвождало жертву к стене, и древко дрожало — от силы его броска. Давид же уворачивался трижды. Можно подумать, будто у него глаза на затылке. Без этого ему бы не уцелеть. То ли Ионафан слишком уж беззастенчиво выказывал свою любовь к Давиду, то ли Рицпа, наложница моего отца, нашептала что-то Саулу, то ли Авенир, сын Нира, начальник над войском, упомянул в своем еженедельном докладе, что левиты стали распевать перед святилищами: «Не место блудницам средь дщерей Израильских, не быть блудодеям средь сынов Израиля «, — так или иначе, злой дух от Господа вновь начал угнетать моего отца, царя Саула, да еще сильнее, чем прежде, так что вовсе овладел злой дух мыслями моего отца и его телом. Порой мне чудилось, будто Давид и впрямь находится в каком-то сговоре со злым духом. Но Давид это отрицал. Когда моего отца омрачало тяжкое уныние, Давид садился у его ног, не касаясь Саула, но так, чтобы тот чувствовал близость. Потом Давид трогал струны гуслей, вскидывал голову и принимался петь о караванах, бредущих на закат, о грусти, охватывающей человека, когда миновал час любви. Тут мой отец вскрикивал, хватался за копье, и в следующий миг древко его уже дрожало в стене. Давид же спрашивал: «За что? Чем я согрешил? За какое преступление ты хочешь лишить меня жизни? «
Принцесса Мелхола задумчиво кивнула; она поведала лишь о ничтожно малой доле пережитых страхов; к тому же она была царской дочерью, дважды — царской женой, а потому научилась владеть собой.
— Как-то раз я спросила его: «Давид, любимый мой, неужели тебе не бывает страшно?» Он взглянул на меня и сказал: «Сердце мое полно страха. Я поэт, мне не трудно вообразить, как копье вонзается в мое тело».
Принцесса отщипнула виноградинку.
— Мой отец, царь Саул, сделал Давида тысяченачальником и отправил в поход на филистимлян. Я сказала моему брату Ионафану: «Это погибель для него». Ионафан тоже боялся за жизнь Давида, он говорил: «Я отдал ему верхнюю одежду, и пояс, и меч свой, и лук свой, почему же нельзя отдать ему меткость моего глаза и твердость моей руки?» Но весною Давид вернулся — лицо как смоль, борода не стрижена; он побил многих филистимлян, принес победу и богатую добычу. Я слышала, как его люди рассказывали, что поначалу сомневались в нем, но когда увидели его в бою, то свое мнение переменили; битва превращала этого нежного юношу в опьяненного кровью яростного воина. А кроме того, Давид чрезвычайно хитро задумывал сражения и умело подмечал слабости противника. Народ славил его, и когда женщины из всех городов Израильских выходили навстречу царю Саулу с пением и плясками, с торжественными тимпанами и с кимвалами, то они пели:
Саул победил тысячи, а Давид — десятки тысяч!
Разумеется, это было преувеличением, но отец сильно забеспокоился. Он мрачнел, вспоминал недоброе пророчество Самуила-прозорливца и задавался вопросом: уж не Давид ли тот «ближний» из пророчества Самуилова, который «лучше меня»? Недаром поют, будто он победил десятки тысяч, а я только тысячи; как не захотеть ему моего царства?
Принцесса Мелхола уставилась в одну точку, будто задумалась о неисповедимости воли Господа, по которой чудесный певец, призванный изгонять злого духа, напротив — возбуждал его.
— Брат мой Ионафан, услышав хвалебные песни женщин, воспылал к Давиду еще большей любовью; я тоже истосковалась по Давиду, пока он был на войне, и теперь всецело покорилась ему. Отец же задумал избавиться от Давида. Но, видно, Саулу было привычнее воевать, нежели строить ковы, а Господь не вразумил его, потому он прибег к своей прежней хитрости, только прибавил к ней для приманки награду. Этой наградой выпало стать мне. «Как же мне выплатить вено?» — спросил Давид, ведь он, дескать, человек бедный и незнатный. На это царский сват сказал: «Царь не хочет иного вена, кроме ста краеобрезаний филистимлян».
Давид пошел сам и люди его с ним и убил двести человек филистимлян, после чего вернулся к Саулу еще до назначенного срока. Он прискакал на гнедом муле с закрытой корзиной, притороченной к седлу. Давид принес корзину к царю в присутствии всех царедворцев. До сих пор эта картина стоит у меня перед глазами: он снимает крышку и вываливает на стол из корзины окровавленные члены. И я слышу, как он считает вслух — до двухсот.
В ту же ночь Давид пришел ко мне с плетью; он бил меня, я терпела.
Взошла заря над царским виноградником Ваал-Гамона, в шалаше проступили очертания листьев. Лицо принцессы сделалось серым.
— Человек велик легендой, создаваемой о нем! — Взгляд принцессы померк. — Ведь это твои слова, Ефан?
Я поклонился.
— Этому учит меня мой скромный жизненный опыт, госпожа моя.
— Ладно, А теперь ступай.
Благословенно будь имя Господа, Бога нашего, Чьи истины подобны ярким цветам на лугу, где каждый срывает то, что ему любо.
Я, Ефан, сын Гошайи из Езраха, проживающий ныне в Иерусалиме по адресу: переулок Царицы Савской, дом номер пятьдесят четыре, приглашен сегодня, на второй день праздника Кущей, в царский дворец для участия в первом заседании комиссии по составлению Единственно истинной и авторитетной, исторически достоверной и официально одобренной Книги об удивительной судьбе царя Давида, сына Иессеева, который царствовал над Иудою семь лет и над всем Израилем и Иудою тридцать три года, избранника Божьего и отца царя Соломона, сокращенно — Книги царя Давида.
Слуга проводил меня в приемную, где уже слонялись три бородатые и довольно неопрятные личности, каких встречаешь на рыночной площади или у городских ворот. Они представились мне, назвавшись Иорайем, Иааканом и Мешуламом, бродячими сказителями, имеющими патенты на публичные выступления с преданиями и легендами; их привел, дескать, сюда царский приказ, для какой надобности, неизвестно; они всегда, мол, исправно платили налоги и исполняли все прочие повинности, однако пребывают в немалом страхе. Они захотели узнать, не являюсь ли и я сказителем — что я в известном смысле подтвердил,
— после чего принялись жаловаться на тяжкие для нашего промысла времена, прибавили, однако, что, судя по моему упитанному виду, дела у меня, кажется, идут неплохо, и, наконец, полюбопытствовали, какова собственно моя главная тема: древние предания, история великого Исхода, времена Судей или же современные события?
Слуга избавил меня от докучливых сказителей, проводив в просторную и роскошную залу. Там на удобных сиденьях расположились члены комиссии: посредине стояла корзина фруктов для подкрепления плоти, кувшин с ароматной водой и блюдо с тянучками из сладких смол. Дееписатель Иосафат, сын Ахилуда, пригласил меня занять место за низеньким столиком, где я мог бы вести свои записи, затем он хлопнул в ладоши и объявил заседание открытым; вначале он выразил глубокое удовлетворение тем, что все члены комиссии вернулись в Иерусалим в добром здравии и, по всей очевидности, хорошо отдохнувшими. Члены комиссии, продолжил он, несомненно, уже прочитали сами или выслушали от своих чтецов множество книг разнообразнейшего содержания, а потому, разумеется, осведомлены о том, что существует несколько способов повествования: от начала к концу или наоборот, от середины в обе стороны, и, наконец, как Бог на душу положит; последний способ особенно излюблен новомодными авторами, которые питают слабость ко всяческому сумбуру. Как бы то ни было, заключил он, лично ему представляется целесообразным начать Книгу об удивительной судьбе и т. д. с начала, то есть с помазания юного Давида пророком Самуилом и с победы Давида над Голиафом. Есть ли у членов комиссии возражения?
Возражений не оказалось.
Нет ли иных предложений у редактора Ефана, сына Гошайи?
Нет, сказал я.
Что касается помазания, проговорил Иосафат, то благодаря любезному содействию священника Садока в распоряжении комиссии имеется письменный документ из архива Самуилова храма в Раме. Он указал на стопку глиняных табличек слева от себя. Я попросил одну из них. Мне подали табличку, и по начертанию букв, по качеству глины, особенно по ее сравнительной свежести, тотчас догадался, что эта глина не могла быть из Рамы. Похоже, Садок заметил мои сомнения, поэтому тут же сказал, дескать, эти таблички по существу не расходятся с книгой Самуила. Да, кое-кто утверждает, будто помазание юного Давида Самуилом всего лишь легенда, которую придумали, чтобы подкрепить притязания Давида на трон Саула; подобные слухи могут распространяться лишь врагами царя Соломрна, истинной веры и всяческой законной власти; моей же, дескать, задачей как редактора Книги царя Давида и является такая обработка материалов, которая лишила бы любого недоброжелателя каких бы то ни было зацепок.
— Господа члены комиссии, позвольте рабу вашему сделать несколько замечаний по этому вопросу, — сказал я. — В свое время мне довелось основательно изучить книгу Самуила, знакомы мне и изустные предания. Смею заверить, мы имеем дело с прекраснейшими и поэтичнейшими рассказами о юности человека, избранного для великих свершений. Представьте себе, как старый прозорливец приходит в Вифлеем, душа его окрылена повелением Господа: «Я пошлю тебя к Иессею-вифлеемлянину, ибо между сыновьями его Я усмотрел Себе царя». Представьте себе обступивших Самуила пастухов, молоденьких девушек, беззубых старух; они просят благословений или малых пророчеств за умеренную плату; однако Самуил, высокий, худой, мрачный, устремляется прямо к жилищу Иессея. Люди вытягивают шеи: чего ищет великий пророк в этом скромном доме? Великий пророк призывает в доме Иессея его сыновей, шестерых неотесанных деревенских парней, а Господь шепчет Самуилу: «Не смотри на вид их и на высоту роста их; Я смотрю не так, как смотрит человек: ибо человек смотрит на лицо, а Господь смотрит на сердце». Тогда Самуил спрашивает Иессея: «Все ли дети здесь? „ После чего посылают за юным Давидом, который пасет овец; он продирается сквозь толпу зевак и предстает перед Самуилом — загорелый, стройный, с красивыми глазами и приятным лицом; впрочем, вы наверняка помните его описание в книге Самуила, которому Господь говорит: «Встань, помажь его, ибо это он“.
Ванея, сын Иодая, постукивал пальцами по колену, Иосафат, сын Ахилуда, откашлялся, будто прочищая горло; только масляное лицо священника Садока излучало полное удовлетворение.
Я надеялся, что на очевидные несообразности укажет кто-нибудь другой, однако пришлось мне самому, собравшись с духом, объяснить:
— Допустим, Самуил действительно приходил в Вифлеем и все было так, как он повествует об этом. Но тогда молва об отроке-счастливчике разнеслась бы по всей округе, вифлеемцы месяцами судачили бы о нем, а Иессей и шестеро старших его сыновей объехали бы всех дальних родственников и свойственников, чтобы поведать о выпавшей чести. Разве не так? Эта весть облетела бы все колено Иуды, и оно стало бы кичиться тем, что сын его воцарится вскоре над Израилем. Возникает вопрос, много ли нужно времени, чтобы царь Саул прослышал об этом и велел взять Давида для суда за самозванство или, скажем, заговор? А когда Давид впервые появился при дворе, разве кто-либо из царских слуг сказал: «Погляди-ка, царь мой, на этого приятного лицом отрока, который так славно играет на гуслях и поет! Уж не тот ли он самый Давид, сын Иессеев, коего Саул помазал недавно на царство вместо господина нашего?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
Я дольше всех противилась его чарам. Не секрет, что он разделил ложе отца моего в ту же ночь, когда его музыка впервые изгнала злого духа. Авенир, сын Нира, бывший тогда начальником войска, говаривал даже, что облегчение царю доставляет не столько музыка Давидова, сколько Давидовы чресла. Но я-то знала, как нежен бывал Давид; близость его могла стать не менее благотворной, чем дождь для иссохшей земли.
Принцесса взяла гроздь винограда.
— А потом — Ионафан. Тебе ведь известна плачевная песня, которую Давид сложил на его смерть?
Скорблю о тебе, брат мой Ионафан: ты был очень дорог для меня; любовь твоя была для меня превыше любви женской»
Я часто наблюдала за ними. А им, конечно, было не до меня, не до моих переживаний. Во всяком случае, Ионафану. Он имел детей, жену, наложницу, однако благодаря Давиду ему открылся как бы новый смысл жизни. Ионафан снял свой лук, и меч, и пояс, даже верхнюю одежду свою и отдал их Давиду; он отдал бы полцарства, если бы мог. Давид принял подарки со свойственной ему любезностью; он продолжал смеяться, играть на гуслях, читать свои стихи. Он удовлетворял вожделения моего отца, царя Саула, и я видела Давида возлежащим с моим братом Ионафаном, который целовал руки, ноги, шею Давида; однажды я не сдержалась и наговорила Давиду дерзостей, в ту же ночь он пришел ко мне и овладел мною.
Принцесса отложила виноградную гроздь. Я подлил вина в ее чашу. —
— Давид казался мне тогда принявшим человеческий облик богом Ваалом, он был живым олицетворением плотской страсти, однако его же отличало и поразительное равнодушие, присущее только богам. В несчастий моем я воззвала к Господу. Но Господь не внял мне, зато Давид, словно подслушав мою мольбу, сказал мне на следующий день — он, дескать, избранник Божий и что бы он ни делал, есть исполнение воли Божьей. Я никогда не видела избранников Божьих, если не считать Самуила, но тот был худ, прямо-таки живые мощи, чело изъязвлено, глаза вечно гноятся, бороденка заскорузла от грязи. Так почему бы Господу не излить свою благодать в сосуд более прелестный? Последующие события, пожалуй, подтверждали правоту слов Давида.
Например, слыханное ли дело, чтобы кто-либо сумел увернуться от копья Саула? Копье моего отца поражало без промаха, оно пригвождало жертву к стене, и древко дрожало — от силы его броска. Давид же уворачивался трижды. Можно подумать, будто у него глаза на затылке. Без этого ему бы не уцелеть. То ли Ионафан слишком уж беззастенчиво выказывал свою любовь к Давиду, то ли Рицпа, наложница моего отца, нашептала что-то Саулу, то ли Авенир, сын Нира, начальник над войском, упомянул в своем еженедельном докладе, что левиты стали распевать перед святилищами: «Не место блудницам средь дщерей Израильских, не быть блудодеям средь сынов Израиля «, — так или иначе, злой дух от Господа вновь начал угнетать моего отца, царя Саула, да еще сильнее, чем прежде, так что вовсе овладел злой дух мыслями моего отца и его телом. Порой мне чудилось, будто Давид и впрямь находится в каком-то сговоре со злым духом. Но Давид это отрицал. Когда моего отца омрачало тяжкое уныние, Давид садился у его ног, не касаясь Саула, но так, чтобы тот чувствовал близость. Потом Давид трогал струны гуслей, вскидывал голову и принимался петь о караванах, бредущих на закат, о грусти, охватывающей человека, когда миновал час любви. Тут мой отец вскрикивал, хватался за копье, и в следующий миг древко его уже дрожало в стене. Давид же спрашивал: «За что? Чем я согрешил? За какое преступление ты хочешь лишить меня жизни? «
Принцесса Мелхола задумчиво кивнула; она поведала лишь о ничтожно малой доле пережитых страхов; к тому же она была царской дочерью, дважды — царской женой, а потому научилась владеть собой.
— Как-то раз я спросила его: «Давид, любимый мой, неужели тебе не бывает страшно?» Он взглянул на меня и сказал: «Сердце мое полно страха. Я поэт, мне не трудно вообразить, как копье вонзается в мое тело».
Принцесса отщипнула виноградинку.
— Мой отец, царь Саул, сделал Давида тысяченачальником и отправил в поход на филистимлян. Я сказала моему брату Ионафану: «Это погибель для него». Ионафан тоже боялся за жизнь Давида, он говорил: «Я отдал ему верхнюю одежду, и пояс, и меч свой, и лук свой, почему же нельзя отдать ему меткость моего глаза и твердость моей руки?» Но весною Давид вернулся — лицо как смоль, борода не стрижена; он побил многих филистимлян, принес победу и богатую добычу. Я слышала, как его люди рассказывали, что поначалу сомневались в нем, но когда увидели его в бою, то свое мнение переменили; битва превращала этого нежного юношу в опьяненного кровью яростного воина. А кроме того, Давид чрезвычайно хитро задумывал сражения и умело подмечал слабости противника. Народ славил его, и когда женщины из всех городов Израильских выходили навстречу царю Саулу с пением и плясками, с торжественными тимпанами и с кимвалами, то они пели:
Саул победил тысячи, а Давид — десятки тысяч!
Разумеется, это было преувеличением, но отец сильно забеспокоился. Он мрачнел, вспоминал недоброе пророчество Самуила-прозорливца и задавался вопросом: уж не Давид ли тот «ближний» из пророчества Самуилова, который «лучше меня»? Недаром поют, будто он победил десятки тысяч, а я только тысячи; как не захотеть ему моего царства?
Принцесса Мелхола уставилась в одну точку, будто задумалась о неисповедимости воли Господа, по которой чудесный певец, призванный изгонять злого духа, напротив — возбуждал его.
— Брат мой Ионафан, услышав хвалебные песни женщин, воспылал к Давиду еще большей любовью; я тоже истосковалась по Давиду, пока он был на войне, и теперь всецело покорилась ему. Отец же задумал избавиться от Давида. Но, видно, Саулу было привычнее воевать, нежели строить ковы, а Господь не вразумил его, потому он прибег к своей прежней хитрости, только прибавил к ней для приманки награду. Этой наградой выпало стать мне. «Как же мне выплатить вено?» — спросил Давид, ведь он, дескать, человек бедный и незнатный. На это царский сват сказал: «Царь не хочет иного вена, кроме ста краеобрезаний филистимлян».
Давид пошел сам и люди его с ним и убил двести человек филистимлян, после чего вернулся к Саулу еще до назначенного срока. Он прискакал на гнедом муле с закрытой корзиной, притороченной к седлу. Давид принес корзину к царю в присутствии всех царедворцев. До сих пор эта картина стоит у меня перед глазами: он снимает крышку и вываливает на стол из корзины окровавленные члены. И я слышу, как он считает вслух — до двухсот.
В ту же ночь Давид пришел ко мне с плетью; он бил меня, я терпела.
Взошла заря над царским виноградником Ваал-Гамона, в шалаше проступили очертания листьев. Лицо принцессы сделалось серым.
— Человек велик легендой, создаваемой о нем! — Взгляд принцессы померк. — Ведь это твои слова, Ефан?
Я поклонился.
— Этому учит меня мой скромный жизненный опыт, госпожа моя.
— Ладно, А теперь ступай.
Благословенно будь имя Господа, Бога нашего, Чьи истины подобны ярким цветам на лугу, где каждый срывает то, что ему любо.
Я, Ефан, сын Гошайи из Езраха, проживающий ныне в Иерусалиме по адресу: переулок Царицы Савской, дом номер пятьдесят четыре, приглашен сегодня, на второй день праздника Кущей, в царский дворец для участия в первом заседании комиссии по составлению Единственно истинной и авторитетной, исторически достоверной и официально одобренной Книги об удивительной судьбе царя Давида, сына Иессеева, который царствовал над Иудою семь лет и над всем Израилем и Иудою тридцать три года, избранника Божьего и отца царя Соломона, сокращенно — Книги царя Давида.
Слуга проводил меня в приемную, где уже слонялись три бородатые и довольно неопрятные личности, каких встречаешь на рыночной площади или у городских ворот. Они представились мне, назвавшись Иорайем, Иааканом и Мешуламом, бродячими сказителями, имеющими патенты на публичные выступления с преданиями и легендами; их привел, дескать, сюда царский приказ, для какой надобности, неизвестно; они всегда, мол, исправно платили налоги и исполняли все прочие повинности, однако пребывают в немалом страхе. Они захотели узнать, не являюсь ли и я сказителем — что я в известном смысле подтвердил,
— после чего принялись жаловаться на тяжкие для нашего промысла времена, прибавили, однако, что, судя по моему упитанному виду, дела у меня, кажется, идут неплохо, и, наконец, полюбопытствовали, какова собственно моя главная тема: древние предания, история великого Исхода, времена Судей или же современные события?
Слуга избавил меня от докучливых сказителей, проводив в просторную и роскошную залу. Там на удобных сиденьях расположились члены комиссии: посредине стояла корзина фруктов для подкрепления плоти, кувшин с ароматной водой и блюдо с тянучками из сладких смол. Дееписатель Иосафат, сын Ахилуда, пригласил меня занять место за низеньким столиком, где я мог бы вести свои записи, затем он хлопнул в ладоши и объявил заседание открытым; вначале он выразил глубокое удовлетворение тем, что все члены комиссии вернулись в Иерусалим в добром здравии и, по всей очевидности, хорошо отдохнувшими. Члены комиссии, продолжил он, несомненно, уже прочитали сами или выслушали от своих чтецов множество книг разнообразнейшего содержания, а потому, разумеется, осведомлены о том, что существует несколько способов повествования: от начала к концу или наоборот, от середины в обе стороны, и, наконец, как Бог на душу положит; последний способ особенно излюблен новомодными авторами, которые питают слабость ко всяческому сумбуру. Как бы то ни было, заключил он, лично ему представляется целесообразным начать Книгу об удивительной судьбе и т. д. с начала, то есть с помазания юного Давида пророком Самуилом и с победы Давида над Голиафом. Есть ли у членов комиссии возражения?
Возражений не оказалось.
Нет ли иных предложений у редактора Ефана, сына Гошайи?
Нет, сказал я.
Что касается помазания, проговорил Иосафат, то благодаря любезному содействию священника Садока в распоряжении комиссии имеется письменный документ из архива Самуилова храма в Раме. Он указал на стопку глиняных табличек слева от себя. Я попросил одну из них. Мне подали табличку, и по начертанию букв, по качеству глины, особенно по ее сравнительной свежести, тотчас догадался, что эта глина не могла быть из Рамы. Похоже, Садок заметил мои сомнения, поэтому тут же сказал, дескать, эти таблички по существу не расходятся с книгой Самуила. Да, кое-кто утверждает, будто помазание юного Давида Самуилом всего лишь легенда, которую придумали, чтобы подкрепить притязания Давида на трон Саула; подобные слухи могут распространяться лишь врагами царя Соломрна, истинной веры и всяческой законной власти; моей же, дескать, задачей как редактора Книги царя Давида и является такая обработка материалов, которая лишила бы любого недоброжелателя каких бы то ни было зацепок.
— Господа члены комиссии, позвольте рабу вашему сделать несколько замечаний по этому вопросу, — сказал я. — В свое время мне довелось основательно изучить книгу Самуила, знакомы мне и изустные предания. Смею заверить, мы имеем дело с прекраснейшими и поэтичнейшими рассказами о юности человека, избранного для великих свершений. Представьте себе, как старый прозорливец приходит в Вифлеем, душа его окрылена повелением Господа: «Я пошлю тебя к Иессею-вифлеемлянину, ибо между сыновьями его Я усмотрел Себе царя». Представьте себе обступивших Самуила пастухов, молоденьких девушек, беззубых старух; они просят благословений или малых пророчеств за умеренную плату; однако Самуил, высокий, худой, мрачный, устремляется прямо к жилищу Иессея. Люди вытягивают шеи: чего ищет великий пророк в этом скромном доме? Великий пророк призывает в доме Иессея его сыновей, шестерых неотесанных деревенских парней, а Господь шепчет Самуилу: «Не смотри на вид их и на высоту роста их; Я смотрю не так, как смотрит человек: ибо человек смотрит на лицо, а Господь смотрит на сердце». Тогда Самуил спрашивает Иессея: «Все ли дети здесь? „ После чего посылают за юным Давидом, который пасет овец; он продирается сквозь толпу зевак и предстает перед Самуилом — загорелый, стройный, с красивыми глазами и приятным лицом; впрочем, вы наверняка помните его описание в книге Самуила, которому Господь говорит: «Встань, помажь его, ибо это он“.
Ванея, сын Иодая, постукивал пальцами по колену, Иосафат, сын Ахилуда, откашлялся, будто прочищая горло; только масляное лицо священника Садока излучало полное удовлетворение.
Я надеялся, что на очевидные несообразности укажет кто-нибудь другой, однако пришлось мне самому, собравшись с духом, объяснить:
— Допустим, Самуил действительно приходил в Вифлеем и все было так, как он повествует об этом. Но тогда молва об отроке-счастливчике разнеслась бы по всей округе, вифлеемцы месяцами судачили бы о нем, а Иессей и шестеро старших его сыновей объехали бы всех дальних родственников и свойственников, чтобы поведать о выпавшей чести. Разве не так? Эта весть облетела бы все колено Иуды, и оно стало бы кичиться тем, что сын его воцарится вскоре над Израилем. Возникает вопрос, много ли нужно времени, чтобы царь Саул прослышал об этом и велел взять Давида для суда за самозванство или, скажем, заговор? А когда Давид впервые появился при дворе, разве кто-либо из царских слуг сказал: «Погляди-ка, царь мой, на этого приятного лицом отрока, который так славно играет на гуслях и поет! Уж не тот ли он самый Давид, сын Иессеев, коего Саул помазал недавно на царство вместо господина нашего?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33