— Воистину мудр тот, кто предпочитает остаться дома, чтобы избегнуть опасностей, которые подстерегают его в пути. — Мне же царь сказал: — Я могу взять твоих сыновей воинами на колесницы или всадниками в конницу, а могу забрать их в пешее войско, что пускают впереди колесниц. Я могу взять твоих дочерей сластницами, или кухарками, или подавальщицами. Я могу отобрать твое поле, твой виноградник и масличный сад. А еще я могу заставить тебя чистить хлевы или махать опахалом. Но я хочу, чтобы ты работал историком под руководством моей комиссии, ибо каждому под Богом дано свое место — пастуху при стаде, а писцу при глиняных табличках.
Тут я поклонился до самой земли и попросил принять во внимание, что я человек хворый, со слабым сердцем и желудком, а потому, возможно, упокоюсь рядом со своими предками в Езрахе еще до того, как работа по составлению Книги царя Давида подвинется хотя бы до половины; зато я мог бы порекомендовать историков помоложе, с отменным здоровьем и умом более гибким, то есть именно с такими качествами, кои нужны для составления Книги, единственно истинной и способной положить конец всем разнотолкам и спорам. На это царь Соломон сказал:
— А по-моему, выглядишь ты вполне здоровым, Ефан. У тебя прекрасный загар, пышные волосы, все зубы целы, да и глаза у тебя блестят, как от вина или от женщины. А кроме того, у меня имеются искуснейшие лекари Израиля и соседних царств, вплоть до Сидона и Тира, у меня есть также договор с царицей Савской, которая пообещала при нужде прислать врача, что удаляет камни из почек. Иногда я буду приглашать тебя к моему столу, чтобы ты отведал яств лучшей кухни по нашу сторону Негеба, и жалованье тебе положат как малому пророку, что даст тебе возможность привезти обеих жен и твою юную наложницу в Иерусалим, где ты получишь хороший кирпичный дом с тенистым садиком.
Тут я понял, что царь Соломон уже все продумал и мне не удастся уклониться от его милостей. Сообразил я и то, что дело для меня может кончиться плохо, как это уже бывало с нашим братом книжником, которому отрубали голову, а тело пригвождали к городской стене, зато тут можно было и поживиться, причем весьма неплохо, надо только не давать воли языку и поумнее пустить в ход свое стило. С малой толикой везения да с Божьей помощью можно ведь исхитриться вставить в Книгу царя Давида тут словечко, там строчку, чтобы последующие поколения сумели догадаться, что же действительно произошло в те годы и каким человеком был Давид, сын Иессеев, который одновременно был любодейником и царю, и царскому сыну, и царской дочери, который сражался наемником против собственного народа, который велел убить сына и своих самых преданных слуг, а потом громко оплакивал их смерть, и который, наконец, сплотил в единую нацию племена жалких крестьян и своенравных кочевников.
Поэтому я выпрямился и сказал царю, что исполненные мудрости слова его убедили меня, я принимаю должность, хотя и со смущением и робостью; с учетом времени, которое понадобится на приличествующие такому случаю молитвы и жертвоприношения, на переезд из Езраха в Иерусалим, причем со мной поедут мои жены и юная наложница, а также наш скарб и мой архив, я буду готов приступить к работе на второй день после Пасхи. Однако, продолжил я, ибо решил ковать железо, пока горячо, мне хотелось бы выяснить еще один небольшой вопрос, который касается обоих моих сыновей: до сих пор я сам занимался их воспитанием, а теперь вряд ли у меня достанет для этого досуга и сил. Не соблаговолит ли мудрейший из царей царь Соломон явить такую милость…
— Садок! — сказал царь. Садок поклонился
— Распорядись, чтобы оба сына Ефана были определены в хорошую левитскую школу. — И поскольку Садок поднял брови, царь великодушно добавил: — Расходы на их обучение и содержание берет на себя царская казна.
Ибо царь Соломон был воистину щедр, когда речь шла о трате денег налогоплательщиков.
НОЧНЫЕ РАЗМЫШЛЕНИЯ ЕФАНА, СЫНА ГОШАЙИ,
ПО ВОЗВРАЩЕНИИ ИЗ ИЕРУСАЛИМА В ЕЗРАХ
НА КРЫШЕ СВОЕГО ДОМА В ПРИСУТСТВИИ
НАЛОЖНИЦЫ ЛИЛИТ, КОТОРАЯ СТАРАЕТСЯ
ОТВЛЕЧЬ ЕГО СВОИМИ ЛАСКАМИ
Ни одна история не начинается со своего начала; корни дерева всегда скрыты от глаз и достают до
ВОДЫ.
У других народов были цари, которые провозглашали себя богами, а у народа Израиля Бог был царем — царем невидимым, ибо Яхве — невидимый Бог. Его изображения нет ни в камне, ни в бронзе; Он запретил делать Его изображения. Невидимым восседал Бог Яхве между херувимами на Своем престоле, коим был ковчег завета, носимый с одного места на другое; куда ни шел народ, шел с ним и Он, жил в скинии, в шатре, как и Его народ. Жертвы Он принимал на возвышенностях или под старой сикоморой, камнем полевым довольствовался Он замес-то алтаря. Говорил Он, когда хотел говорить, громом туч или шепотом ветра, бормотанием пророка и сновидением ребенка, устами Ангела и перестуком урима и тумима. Он изрекал законы, но Сам бывал часто несправедлив; Он бывал вспыльчив и долготерпелив; Он имел любимчиков, часто противоречил Сам Себе
— словом, походил на тех племенных старейшин, каких и по сей день можно встретить в глухих горных долинах…
Лилит, любимая, принеси мне чашу вина, что хранится в холодном погребе, дареного царем красного вина, из царского виноградника в Ваал-Гамоне. Лилит, любимая моя, чьи груди как двойни молодой серны, мы поедем в Иерусалим, там я куплю тебе узорчатое платье, какое носят царские дочери, и сладко-ароматных духов, и там я потеряю тебя. Принеси мне вина…
Почему же царя Яхве заменили Саулом, сыном Киса?
Видимый царь, каким бы он ни был величественным в молодые и зрелые годы, со временем стареет и дряхлеет; однако Господь Яхве, царь Израиля, всегда пребывал в величии и славе. Зато волю Свою Он мог возгласить лишь через уста других, а те, кто эту волю истолковывали, были людьми. Они могли ошибаться. Они могли вкладывать собственные желания в божественные знамения, и ходили слухи, что не один священник переиначивал слова Яхве ради собственных весьма земных интересов.
Конечно же, Самуила, священника, прозорливца и судью, к их числу отнести нельзя. Я изучал его книгу, которую он оставил нам, и убежден, что он был человеком честным и держался высочайших принципов нравственности. Только совершенно праведный человек мог выйти перед всем народом, как он сделал это в Массифе, и заявить: «Вот я: свидетельствуйте на меня пред Господом и пред помазанником Его, у кого взял я вола, у кого взял осла, кого обидел и притеснил, и когда взял дар и закрыл в деле его глаза мои…» Однако такой человек может натворить своей прямотой ббльших бед, чем какой-нибудь сын Велиара своим мошенничеством.
Пей, Ефан, мой любимый. Эта ночь так благоуханна. И почему ты должен меня потерять? Я тебя не покину, если только ты сам не прогонишь меня. Лучше давай я спою тебе песню, которой ты меня научил:
Я нарцисс саронский, лилия долин? Что лилия между тернами, то возлюбленная моя между девицами. Что яблоня между лесными деревьями, то возлюбленный мой между юношами.
Но ты совсем не слушаешь меня…
Священники из Рамы, отцы которых служили под его началом, странствующие пророки из его школы, все они описывают Самуила так: высок и худ, косматая седая грива, жидкая борода, которой никогда не касалась бритва брадобрея, глаза истового ревнителя веры, жесткая складка рта — этот человек видел врага в каждом, кто не сразу покорялся его воле и велению Бога, ибо Бог был царем Израиля, а Самуил — Его наместником перед народом,. Самуил судился с народом, возжелавшим себе царя, который отвечал бы своим голосом и поражал собственным мечом. Суровыми словами обрисовал он сущность владыки, поставленного на царство, и предупредил, что безграничная власть портит человека. Но народ Израиля оказался глух к этим словам. По-моему, Самуил вряд ли сумел понять, почему народ так упорствовал в своих требованиях заполучить живого царя из крови и плоти и почему именно ему, не худшему из судей израильских, пришлось поступиться своим местом и помазать на царство человека.
Лилит, любимая, отведай царского вина. И погладь мне виски, а то голова разболелась. Откуда приходят бури, которые изменяют лик мира, и что порождает их? Если когда-нибудь появится человек, способный предугадать их направление, то он прослывет мудрее самого царя Соломона…
Самуил спорил и с Господом Богом; в своей книге он привел слова Господа, которые Тот сказал ему: «Послушай голоса народа во всем, что они говорят тебе; ибо не тебя они отвергли, но отвергли Меня, чтобы Я не царствовал над ними».
Какова самоотреченность Того, кто отделил свет от тьмы и воду от воды.
Возможно, что Бог говорил так, чтобы утешить Самуила; но по всем свидетельствам, Самуилу хватило бы характера снести этот удар и без божественных увещеваний. Скорее, по-моему, толкователь Господних слов выражал собственные чувства: это он, Самуил, считает себя отвергнутым, только переносит свою обиду в сердце Бога.
Ведь слова, услышанные Самуилом, весьма знаменательны. Нужно лишь вслушаться в их оттенки. Разве в них не узнается голос старого человека? Он глава небольшого племени; у него есть свои слабости и свои достоинства; он пытался утвердить справедливость и действовать по совести; он старался помочь своим соплеменникам; но настали новые времена…
Новые времена…
Голос твой, Лилит, Моя любимая, подобен весеннему ручейку; слова, которым я тебя научил, так сладкозвучны в устах твоих:
Вот зима уже прошла; дождь миновал, перестал; цветы показались на земле; время пения настало, и голос горлицы слышен в стране нашей…
Но когда они начались, эти новые времена с их новой смутой, из-за которой Израилю понадобилась новая власть? Когда последняя кочевая семья последнего кочевого племени получила свой земельный надел? Когда бронзу сменило железо? Когда на рынке перестали менять шерсть на зерно, а начали все продавать за кусочки серебра? Когда честный пастух стал базарным крикуном, торговцем, ростовщиком?
Настали новые времена, но Самуил, хотя и был прозорливцем, не разглядел их. Он объезжал Израиль каждый год по одному и тому же кругу — через Вафиль до Галгала и Миццы — и судействовал во всех этих местах и возвращался в Раму, ибо там находился его дом, там он вершил суд остаток года, там же он воздвиг Господу алтарь и думал, что так все останется до конца его дней. Настало, однако, время, когда уже нельзя было не внять голосу народа, и Господь сказал свое слово Самуилу, и Самуил избрал Саула, сына вениамитянина Киса, который был на голову выше всех прочих людей из своего народа; Самуил отправился искать отцовских ослиц, а нашел целое царство.
Вот что сообщает нам Самуил в своей книге, и смысл его слов ясен: Саул
— царь над Израилем по милости Самуила, первосвященника, судьи и пророка, он — творение Самуила и всем обязан ему.
Но есть и другое предание о воцарении Саула. Многое остается темным. Современников нет в живых, а документы уничтожены царем Давидом: человек, по воле которого повешены последние отпрыски мужского пола его предшественника Саула, не мог не истреблять и память о нем.
Бродячие сказители рассказывают по рынкам и у городских ворот, как однажды пришел Саул позади волов с поля и услышал плач народа; он узнал, что аммонитянин Наас осадил город Иавис в Галаа-де и пригрозил выколоть каждому жителю города правый глаз, чтобы положить бесчестье на весь Израиль. Рассказывают, будто сошел Дух Божий на Саула, когда он услышал слова сии. Он взял пару волов и рассек их на части, и послал во все пределы Израильские через послов. Во всяком случае, собралось к нему столько народу, что он разделил его на три отряда и отправился с ними в Иавис Галаадский, а там во время утренней стражи напал на аммонитян и поразил их до дневного зноя, и освободил город.
Здесь по воле Яхве и родился новый вождь израильский — как Гидеон, как Иеффай, как длинновласый Самсон. Но теперь народу нужен был царь, и народ отправился с ним к святыням Галгала и, принесши мирные жертвы, поставил там Саула царем.
Народ, а не Самуил.
— Ты зябнешь, Ефан, мой любимый.
— Бури, которые изменяют лик мира, веют стужей.
— Мои бедра теплы, любимый, я раскрою их для тебя.
— Мед и молоко под языком твоим, Лилит, моя любимая, и благоухание одежды твоей подобно благоуханию Ливана. Ласки твои лучше вина…
С тех пор как праотец наш Авраам переселился из Ура Халдейского в Ханаан, на долю нашего народа выпало немало скитаний. Опыт научил нас, что лучше отправляться в путь с небольшой поклажей, уповая на Бога.
Однако мои архивы состояли из несметных глиняных табличек и пергаментов, и все это было необходимо взять с собой. Но при виде целого каравана вьючных ослов, груженных ящиками моих архивов, мог ли я отказать Есфири, любимой моей супруге, взять ее сундуки и ковры, а Олдане, матери моих сыновей, забрать ее любимую утварь, а моей наложнице Лилит — ее баночки, коробочки, пудреницы? Поклажа и впрямь сама порождает новую поклажу, ибо на каждую пару ослов с полезным грузом нужен третий осел с провизией для погонщиков и животных.
Шли дни. Каждый раз, когда я оборачивался назад и видел наш караван, плетущийся по песчаной дороге — сорок ослов с погонщиками и моею семьей, — я вспоминал долгий путь в пустыне Синайской. Возможно, в пересчете на каждого человека, дети Израиля тащили с собой поменьше скарба из Египта, чем мы из Езраха, зато нас в Иерусалиме ожидало, пожалуй, столько же неизве-стностей, сколько их Б земле обетованной.
Есфирь покачивалась на ослике, ее опаляло безжалостное солнце, под глазами у нее темнели круги; она опиралась на Сима и Селефа, моих сыновей от Олданы, которые шагали рядом. Сердце мое сжалилось над Есфирью, и я велел сделать привал в тени большого валуна, на макушке которого росло дерево теревинф.
Но Есфирь сказала:
— Я знаю, Ефан, ты спешишь в Иерусалим.
Я поглядел на ее осунувшееся лицо, услышал, как трудно ей дышать, и вспомнил ее прежнюю: своенравную и жизнерадостную, остроумную и веселую женщину, человека редкой душевной красоты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33