Аннотация
Бесконечная поэзия украинской природы, ее глубокая тайна, пропавшая в ее объятьях детская душа. Напрасно пытаться ее спасти, спасенья нет. Музыка слов, и печаль среди смеха.

РУСАЛКА
1
Никто не знает, какая ты; как прекрасна ты, изумительная. Никто не знает. Чистого снега чистота и свет молодого месяца – ты, невинная. Ты красавица, и равных тебе нет, твои линии спокойные, плавные, твои пологости и возвышения с ума сводят. Шепот зеленых локонов на плечах – любовная песня. Чарующая! Никто не знает, какая сила таится в тебе. Никто не знает. Как умеешь ты похищать сердца. И мое сердце давно похищено, давно, и я не могу уже без твоих ласк, без дыхания твоего ветра. Мне невыносима, смертельна долгая разлука. Как страшна ты. Я прикован, я никуда без тебя. На колени упасть, и припасть, и распластаться, и плакать горько и счастливо. Только эти линии и шелесты, только эти зеленые убранства. И петь над тобой, когда ты спишь, и смотреться в твои зеркала. Поцелуй же меня, целуй, земля моя!
Широким полем колышутся подсолнухи и, уменьшаясь, сбегают под уклон яркими очами, – тысячами, – толпясь, и сливаются в желто-зеленое море. Прерываются пшеницей, и горят за ней еще ярче – другим полем, и колышутся непрерывно, и звенят. За ними холмы и дальние горизонты видны. Твои горизонты. Ах! Закружиться и упасть, подстреленным. Голубые, юные равнины. Ломаются белоснежные как сахарные головы облака и лелеют твои равнины прохладными тенями. Ты здесь, ты рядом, и твое тепло, и твои тайны. Твои, увенчанные искренними венками тайны, твои ревнивые глубокие тайны. И спрятанные от постороннего взгляда пугливые вербы, и отражения их, небывалые, в утренних водах. Прими же меня и не отпускай, не отпускай никогда, земля моя!
~
Запылила дорога в полях. Это появился мотоцикл с коляской и, подпрыгивая, тащился, оставляя за собой молочно-мутный расходящийся хвост пыли. В нем сидели неизвестные, довольно упитанные: двое на сиденье и какой-то устало повалившийся в коляске. При каждом ухабе они взлетали с мест и тяжело грохались обратно, а мотоцикл только-только не крякал при этом. Куртки по колено, шлемы в грязи, – ничего не разобрать: куда и зачем едут? И ничего было не расслышать из-за ужасного шума.
Долго неслись по полям, сворачивали к оврагу, переезжали большую лужу посреди дороги и с ревом взбирались на высокую гору. Там, в мельканье начавшихся дворов, разгонялись по селу и глушили мотор у зеленых с забавными узорами ворот, где растет толстый белый тополь, где лавочка, и где гуси попрятали головы под крыло.
Сняли шлемы, и выяснилось, что это сваты, Павло Андриевич и Венера Тарасовна Убейвовки, приехали на именины к Гарбузам с мешком ячменя в подарок. А именины были как раз у батька. Отряхиваясь, сваты сходили на землю и приближались к калитке, а Павло Андриевич даже мимоходом прочитал надпись на воротах: «Осторожно, собака!» Они не хотели до поры оглашаться и, желая сделать сюрприз, вели себя как только возможно тихо. Павло Андриевич бесшумно отворил калитку и, запустив вперед ногу, ступил всем своим центнеровым весом. И раздался душераздирающий лай. Оказывается, Павло Андриевич наступил на что-то мягкое.
Ведь написано же: «Осторожно, собака!» – послышалось сердечное восклицание.
Мы уже и осторожно.
Осторожно. Перевели совершенно пса, всего отдавили. Рябочку мой, ты живой? Рябко? – показывался сердитый батько в тренировочных штанах. Но, увидав, что приехали сваты, вдруг переменялся:
– Павло Андриевич! Венера Тарасовна! Это вы! Что же вы сразу не выкрикнули, что это вы? Катерина! Иди посмотреть, кто тут у нас, – окликал он маму. – Катерина!
– Что ты, нелегкий, шумишь! – осекла она его из летней кухни.
– Да, да, – переходил на шепот батько, – нужно не шуметь. – Но его так и распирало от радости. – Как добрались? Венера Тарасовна, вы не утомились? Дайте я вам что-нибудь поднесу.
– Да, пускай.
– А что случилось? – тоже шепотом спросил сват.
– Оксанка малыша спать укладывает. Не разрешено даже дышать громко.
– А – а – а. Здравствуйте, Катерина Ивановна.
– Святый боже, – всплеснула руками, выходя на двор, мама, – а мы вас и не ждали в это время. Что же вам помочь?
– А ничего не надо. Только вот мешок, Петро Михайлович, ячменя, как бы из коляски извлечь.
– А это мы без труда. Хлопцы! – возвышал голос батько.
– Не ори ты, – одернула его снова мама.
– Цыц. Я сам знаю, когда орать, а когда нет. Ванько! Где ты есть? Давай быстро за мешком. Сашко!
Хлопцы не являлись. Но вместо них на крылечке хаты вырастала как из-под земли Оксана со страшными очами и длинным прутом, которым обыкновенно отхлестывала петуха, нарочно прибегавшего попеть под окнами, где спит малыш. Вся птица на заднем дворе притихла.
– Сколько можно вас просить! Я же укладываю!
– Да ведь это мы, доченька, – твои батьки приехали, – сказала Венера Тарасовна.
– Приехали и сразу в крик. Тихо мне тут!
И исчезла. Потому что, когда Оксанка укладывает малыша, все живое лучше умри!
– Ну, пойдемте, пойдемте за ворота, – трогал нежно за плечо Павла Андриевича батько и увлекал Венеру Тарасовну за талию. – Тут не свободно для разговора. Пойдемте. Венера Тарасовна, вы еще увидитесь с дочкой, и поцелуетесь, не переживайте. Вот дайте ей лишь утихомирить хлопчика. Вот позвольте ей. Где бес носит этих Ваньку с Сашком?
Прибегали Ванько и Сашко, переносили мешок в плотню, вынимали из коляски помидоры, яблоки, чеснок, сливы, три кабачка, два круглых черных хлеба и совершенно ее опорожняли. Батько только руками разводил, не понимая, почему сваты прибыли мотоциклом, а не машиной, и что случилось с их машиной. Павло Андриевич, откашлявшись, пояснял, мол, всему виной коленвал, хотя он лично в этом сомневается. Но имеется такой специалист, у них в городе, и притом знакомый, которому стоит только завести двигатель и понюхать, чем пахнет в воздухе, как сразу осеняет истинная причина неполадки. Батько замечал, что в гробу он видел таких специалистов и что он хоть сейчас готов ехать мотоциклом к Павлу Андриевичу в город, чтобы вывести проходимца на чистую воду. И что причину он уже почти знает наверняка, по одним только описаниям Павла Андриевича, и даже воздух нюхать нет надобности. Павло Андриевич охотно верил, а батько говорил, что это даже смешно – всю вину сваливать на какой-то коленвал. Но Венера Тарасовна их прерывала и просила прекратить уже про машину, раз и так они, слава богу, доехали. Она распускала волосы и хвалилась маме, что немножко похудела в последнее время, и что совсем скоро они отбудут с Павлом Андриевичем в Грецию на заработки. А Оксанку с Николаем и малышом пустят к себе пожить и присмотреть за хозяйством. «У нас теперь в продаже появились такие крема», – замечала между прочим Венера Тарасовна, – «идеально приводящие кожу в гладкое состояние. И самое замечательное, что существует выбор для каждой части тела и на каждое время суток. У меня есть при себе нарочно два тюбика». И маме хотелось вдруг поскорей познакомится поближе с этими тюбиками. «Пойдемте, Венерочка, в хату», – уводила она сватью, – «по-тихому, в нашу спальню». Сват и батько, оставшись одни, не находились сразу, что сказать, и только напускали друг на друга волны положительного магнетизма. И как будто перемигивались, нечто замышляя. «Петро Михайлович», – говорил сват, – «У вас, я сужу по лужам, тоже дождь был?» «Прошел утром», – отвечал батько, почесывая под мышкой. «И у нас, в городе, побрызгал», – добавлял сват и замолкал. А в действительности это означало: «Уж мы посидим сегодня, Петро Михайлович?» – «А то как же, Павло Андриевич, непременно посидим!» Толстый, ветвистый тополь над их головами шевелил мохнатыми руками и как будто тоже желал, чтоб его послушали. Он стал сыпать листьями, и шуметь, и батько решил, что пора накрывать на стол, покуда погода опять не испортилась. Из посадки, встававшей высокой твердыней за соседскими усадьбами, понимающе кланялись тополю и шумели его братья. Они растревожились, и даже иволгам и сойкам стало не просто удерживаться в глубине крон, и те вылетали с криками на простор и снова ныряли в зеленые волны.
Спешно под яблонями расчистили место, снесли лавки и стулья, составили из нескольких маленьких столов один большой и рассаживались. Разрешено было шуметь и громко разговаривать, потому что хлопчик не заснул. Но батько заявил, что они бы с Павлом Андриевичем и так бы вели себя вольно, потому что без веселья праздник лишается всякого смысла. Какое-то безобразие выходит, а не именины. Павло Андриевич поддержал. Брались за рюмки и выпивали за здоровье батька. Венера Тарасовна весьма художественно говорила про его положительные качества, предлагала крепить дружбу, правда, каким образом, не уточняла. Выпивая горилку, она морщилась, и просила наливать теперь себе только сладкую наливку. Гости склонялись над тарелками, и наступала минута затишья.
– Кушайте, дорогие сваты, кушайте, – приговаривала участливо мама, следя за движением блюд, – у нас небогатый стол в этот раз, ничего диковинного нету, но уж что есть.
Но это она скромничала: от тарелок, мисок и полумисков рябило в глазах. Из кастрюль на кухне так и жгло паром. Латки дышали кроликами и свиным гуляшом, а бутылям и бутылочкам с наливками и горилкой вообще не было счета.
– Да, у нас без выдумок, – подхватывал батько, – без салатов этих из морских пауков и какого-нибудь там китайского бурьяну. У нас борщ, так борщ. Я вот его со сметаной люблю, с цыбулькой зеленой, и чесночку мелко посечь, и укропом покрошить. Правда, Павло Андриевич? Его даже москали «первое» называют. То, Венера Тарасовна, его первым и следует есть, потому что среди прочих блюд борщ – блюдо первое.
Венера Тарасовна внимательно слушала, хотя ей конечно предпочтительнее сейчас было бы наминать какую-нибудь «мимозу» или «селедку под шубой», да и от «морского паука», искусно приготовленного она бы не отказалась.
– Ну, – продолжал батько, плюхнув горилки свату и себе в чарки, – давайте по второй за Павлов. За Петров мы пили, а у Павлов ведь сегодня также именины. – И выливал отчаянно под усы горилку. – Павло Андриевич, не стесняйтесь, съели тарелку, просите следующую, у нас борщу наварено на целую роту, всем хватит.
– Нет, Петро Михайлович, – отвечал сват, – я, с вашего позволения, за кролика возьмусь.
– А когда так, то пожалуйста. Там выберите пожирней кусочек. – Ванько, помоги Павлу Андриевичу! – И подливой, подливой его накройте.
Батько необыкновенно тепло ухаживал за сватом. Чуть заметив, что у того в тарелке образовывается просвет, командовал, что бы просвет немедленно засыпали чем-нибудь новым. Это у него повелось со свадьбы, с самого их знакомства.
– Вы какую горилку предпочитаете, Павло Андриевич? – спрашивал между прочим батько.
– Я, чтобы строгая была.
– Это как?
– Ну, когда вдруг. А потом, чтоб обволакивала и как малыша в люльке баюкала.
– Поэтически выразился, – усмехнулась сватья. – Гадость такая, что и в рот не взять.
– Нет, красиво, красиво.
– А я свою, – отрезал батько.
Что еще прекрасней придумаешь? – застолье, родственные души, горилка, закуска удачная и неторопливая беседа. Можно рассуждать на многие темы. Сваты виделись не часто, но очень трепетно относились друг к другу, делились переживаниями, пересказывали новости. Мама всегда находила поддержку в Венере Тарасовне и дельный совет, а батько вообще не представлял праздника без Павла Андриевича. Ему без него неуютно как-то было, как-то неинтересно. Голубцы казались пресными, горилка горькой, на вареники и смотреть не хотелось. То ли дело с Павлом Андриевичем.
– Павло Андриевич? – интересовался, запуская в рот кусок копченой грудинки, батько.
– Да.
– Вы уже приобрели мобильный телефон?
– Который?
– Мобильный.
– Обязательно, – отвечал сват, высасывая мозги из костей. – Без этого теперь никоим образом не проживешь.
– Так необходим? – удивился батько.
– Жизненно важен.
– Вот я вам бутерброд с грудинкой приготовил, попробуйте, это мой кум коптил.
– Ага.
– А не покажите ли? – попросил деликатно батько, – Столько слышал, а потрогать не удавалось.
Но сват пожал плечами:
– Забыл дома, как нарочно. Всегда при мне, а сегодня позабыл.
– Ну, ничего, – утешал свата батько. – Выпейте тогда вот этого, изумитесь, какая мягкость и аромат.
Для батька будто не столь важен был предмет разговора, как сама возможность пообщаться с Павлом Андриевичем. А Павло Андриевич ценил и тоже, как говорится, способствовал. Мама видела, что батько доволен, и, улыбаясь, со спокойной душой слушала, что рассказывает ей о всяких тонких предметах Венера Тарасовна. У Венеры Тарасовны в запасе много было интересных тем. Так отмечание у них приятно проистекало, без каких-либо эксцессов и огорчений.
Но не долго счастье длилось. Вскоре подъехал сын Николай, оставив свой грузовик за воротами, и позабыл затворить калитку. Батько подметил это, но уж решил про себя, что, может быть, сегодня пронесет. Но ничего не пронесло. Тотчас в калитке вырисовалась соседка Перелазиха и, болтая всякую оправдательную ересь, стала подвигаться вглубь двора, а через минуту уже трескала карасей в сметане за столом. Потом в калитку, якобы непреднамеренно, занесло Репьячиху, мамину приятельницу, которая, впрочем, и косому столбу на ромодановской дороге была приятельницей. Она показывалась на одну секунду, с тем, чтобы тут же бежать за Березкой, своей кумой, которая, дескать, ничего о сегодняшних именинах не знает и даже не подозревает. Батько позволял ей подобное поведение, после некоторых рассуждений, раз уж праздник. «Пускай уж приходят», – думал он и поворачивался к Павлу Андриевичу. Брались за рюмочки и пили, и чудно это было, как в них, маленьких, поигрывали и преображались цветным стеклом мягкие солнечные лучи, проникавшие сквозь яблоневые заросли. Те лучи бродили наугад по праздничным рубашкам и платьям, по стенам сараев и заборам, по редкой траве за хатой, куда нападало спелой шелковицы, по цементным дорожкам, крошащимся по краям.
1 2 3 4 5