Аннотация
Беспрерывный разговор под стук колес. Вы слыхали такой, конечно, он не раз вам надоедал. Но что еще делать в долгой дороге? Позвольте уж им поболтать.

ПОЛТАВСКИЙ
– Ты понимаешь, какое дело, – это же издевательство.
– Не нервничай, пожалуйста. Главное – не нервничать. Не волнуйся. Главное – это ведь что? – Все принимать, как есть.
– Но можно же было предупредить.
– Значит, не успели. Видишь, какая стройка у них развернулась.
– Да, но можно же было как-то расчистить для прохода.
– А ты не переживай. Вот здесь обходи.
– Я, видишь ли, с годами совсем стал не переносить жару. Мне сейчас очень душно.
– Это оттого, что день жаркий.
– Да. Совершенно не могу. У меня давление поднимается.
– В вагоне, наверное, есть кондиционер.
– Помилуй, какой кондиционер! О чем ты говоришь!
– Ну, ничего. Поедем без кондиционера. Окошко откроем. Оттуда будет дуть. Уберите, дама, сумки с дороги! Нет никакой возможности пройти.
– Послушай, мы еще не пришли? Какие же у нас места?
– Сейчас придем. Ты успокойся.
– Я совсем, понимаешь, совсем позабыл, какие у нас места. Вот из головы вылетело.
– А я помню.
– У туалета?
– Нет, не у туалета. А хотя бы и у туалета. Пускай. Мы смиримся.
– У туалета.
– Нет, в предыдущем купе.
– Видишь ли, какое дело, мне абсолютно не хорошо у туалета. Я не выношу в жару у туалета. Понимаешь, мне теперь очень невыносимо в жару и в духоту. Мне душно в жару.
– Потихоньку.
– Я ведь на поездах не езжу. Никогда. Я давно уже не ездил на поездах. И в санатории летал единственно самолетом.
– Уберите телегу, она нам прямо под ноги! Когда же это было? Это, вероятно, было очень давно.
– Ну да, уж нынче не полетаешь. Знаешь, это было… в каком же году?..
– И куда ты летал?
– Да… Последний раз, в Ессентуки. По министерской линии. Чудеснейшие воспоминания. Да.
– Вот и пришли. Места вот эти и вот эти. Ты заходи, чтобы не стоять в проходе. Молодой человек! Это наши места. Убирайте сумку!
– Нет, а ты оказалась права: действительно, предпоследнее купе. Это удивительно.
– Ничего удивительного, мне часто такие выпадают. Убирайте сумку! Нам ведь надо поднимать лавку, чтобы упрятать вещи. Володя, ты не стой в проходе, давай чемодан, мы будем его сейчас прятать. Молодой человек, зачем вы положили матрац на столик? Он ведь грязный, а нам тут кушать. Зачем вы его вообще стащили? Что? Наверх сумку? Вниз? Ничего не поняла. Вам в четыре часа ночи выходить? Так вы хотите, чтобы я вставала из-за вас в четыре часа ночи? Это так не пойдет. Володенька, расстегни рубашку. Я в четыре часа ночи не намерена вставать, это вы как хотите, думайте. Володя, давай я помогу.
– А поезд еще ничего: крючки для одежды не обломаны, полочка на кронштейнах, хотя и без сетки, – вот какие-то только обрывочки от сетки.
– Нужно все принимать, как есть. Нужно беречь нервы и спокойно к происходящему относиться. Молодой человек! Какой вы, ей богу, безмозглый. Посидеть? Посидеть можно, только с краю и на этой лавке. Другую мы тоже поднимем.
– А ты захватила газетку, Галочка?
– Я захватила, не тревожься.
– Доставай, и мы простелим сперва дно газетами. Это сегодняшняя?
– Что ты, это прошлогодняя, стели смело.
– Что же ты их столько хранишь?
– Ой, да это у моей мамы. Настоящие горы газет. Молодой человек, посмотрите, никто не идет? Никого нет, спокойно раздевайся.
– И подтяжки снимать?
– Да, снимай и подтяжки.
– Подожди, поверх чемодана тоже простели газету, а уж на нее пиджак и брюки. Знаешь, мне это очень приятно, что ты обо мне так заботишься.
– Ну что ты, так и нужно.
– Мне очень приятно.
– У тебя что в брюках?
– Не переворачивай! Там ключи и мелочь, – они повысыпятся.
– Тогда я их так, аккуратно.
– Аккуратно и по стрелкам. И в два раза.
– И в два раза.
– Знаешь, я майку оставлю.
– Зачем же ее оставлять? Снимай ее.
– Видишь ли, я очень привык к майкам. Я их повсюду ношу.
– Нет, снимай.
– Ну, Галочка, пускай я уже оденусь поверх майки.
– Ну, не снимай. Вот тебе штаны. Разувайся, сейчас разверну тапочки.
– А ты переоденешься?
– А я в туалете, рядом.
– Но туалет, вероятно, закрыт.
– Тогда подожду.
– Но туалет, по-видимому, не скоро откроют. Мы будем долго ехать по городу.
– Ты за меня не переживай. Я устроюсь. Отдохни.
– Да, можно и присесть.
– Отдышись.
– Да, наконец, можно немножко и отдышаться. Хух…
…
– Я замечаю, нам еще и неплохой поезд попался. Как полагаешь? Занавесок нет, но стекла целы.
– А вот занавески здесь, под столом, почему-то.
– Правда? Давай их повесим, не то солнце нам все глаза прожжет. Мы на солнечной стороне?
– Я даже не представляю.
– Послушай, а куда мы едем?
– В Полтаву.
– Я имел в виду, – ты не правильно поняла высказывание, – я хотел выразить, в какую сторону?
– Вон в ту.
– Ты уверена?
– Может, конечно, статься, что и в обратную, но мне почему-то предчувствие подсказывает, что в ту.
– Постой немного, погоди. Мы заходили с перрона, шли по направлению… Видишь ли, какое дело, я не люблю против хода ехать. Ну, абсолютно. Я наоборот, люблю по ходу.
– И я люблю по ходу.
– И я люблю.
– Мы с тобой одинаковые. Но все-таки мы поедем в ту сторону.
– В ту. Значит, ты поедешь по ходу. Но ведь я очень люблю по ходу.
– И я люблю. Мы с тобой, – так совпало, – любим одно и тоже.
– Но, видишь ли, ты поедешь по ходу, а я-то нет.
– Да, поеду я. Но хочешь, я тебе уступлю?
– Нет, что ты.
– Соглашайся, мне не в тягость будет.
– Нет, нет, Галочка, сиди. Я это к слову сказал, для размышления.
– Ну, как хочешь. Или передумаешь?
– Нет, нет, решил, так уж с концами.
– Как пожелаешь. А, может, все-таки?
– Ну что с тобой поделаешь, давай.
– Пересаживайся. Осторожно. Что? Что вам нужно? Какую девушку? Нет, нельзя. Ну и ничего, что пусто. У девушки своя полка есть, пускай под нее и ставит. А не надо было столько вещей натаскивать. Это наше купе, причем тут девушка?
– Что он говорит?
– Молодой человек, это место для тех, кто едет в купе: для нас и, – вам мы можем выделить. Те же, кто на боковых, заполняют багажом соответствующие свои места.
– Поймите, молодой человек, мы не из жадности так говорим. Существует определенный порядок, регламент.
– Что у нее еще в этих торбах напрятано, – громадные какие.
– Если все станут нарушать порядок, что же тогда получиться?
– Да всю жизнь так определялось: в купе кто едет, – тем места под багаж под лавками и наверху, на третьих полках; кто на боковых, – тем все другое.
– Да, так и было.
– И будет.
– Поймите, молодой человек, мы же не со зла говорим.
– Это же не мы выдумали.
– Это не мы выдумали. Таков порядок. Тронулись!
– Нет, поезд соседний тронулся.
– А я подумал, мне показалось. Послушай, мы очень долго стоим. Мы что, уже опаздываем? Мы целые двадцать минут не можем отправиться. Безобразие. Отчего это получается? Ты различаешь в окно какие-нибудь светофорные сигналы? Я ничего понять не могу. Строят, строят что-то. Подумай, какая стройка у них развернулась.
– Новый вокзал строят. А по другую сторону тоже вокзал, еще больше первого.
– Ты думаешь?
– Передавали. Они, предполагается, будут воссоединены навесной галереей. И гараж построят на тысячу машин, многоуровневый, как за границей.
– На тысячу?
– На пять тысяч.
– Да что ты, на пять тысяч? Это ведь они не успеют.
– А я полагаю, они успеют.
– Но для этого нужно платить, бог знает какие, зарплаты рабочим.
– Видимо, платят.
– Но послушай, сколько же простоит здание, возведенное за два месяца? Я не могу себе уяснить. Туда страшно будет ногой ступить. Потолки обвалятся.
– Нет, нет, все будет построено исключительно качественно. Задействованы же мировые технологии.
– Подумай только. Впрочем, здесь еще жарче, чем на улице. Может, окно откроем?
– Мы поедем, и тебе будет приятно дуть в щели.
– Понимаешь, я совершенно не переношу жару. Потом всего облило.
– Да, тебе теперь трудно.
– Мне с годами стало тяжелее. А ведь по молодости лет…
– Молодой человек, вы разве не замечаете, что нужно окно открыть?
– В молодые годы где только мне не приходилось.
– Не слишком открывайте, достаточно.
– Послушай, Галочка.
– Да, да, я слушаю.
– В молодые годы…
– Моя мама, кстати, тоже страдает давлением. В подобные жаркие дни ей с кровати не подняться.
– Послушай, я хочу рассказать.
– Я слушаю внимательно.
– Не перебивай сейчас.
– Хорошо, хорошо, я не буду. Я понимаю прекрасно, как тяжело говорить, когда тебя постоянно перебивают.
– Ну, позволь же высказаться.
– Я буду нема, как рыба.
– Галочка!
– Ни-ни. Что там, в молодые годы?
– Я, понимаешь, осмотрел этот вагон и припомнил…
– Вот, мужчина, ваше место. Я тебя перебью, пусть он расположится.
– Хорошо, пусть. Вы, быть может, хотите поставить вещи под лавку?
– А у него только маленький дипломат.
– Вы нам скажите, у нас есть свободное пространство. Так вот, нас, – это происходило в пятьдесят девятом, – сняли как раз с островов и переправляли на Сахалин. Ты слушаешь?
– Слушаю, слушаю. На Сахалин.
– После страшного землетрясения. Что там творилось, ты не можешь себе представить. Это был ад. Земля, – вот которая всегда под ногами, всегда недвижимая и устойчивая, твердая наша земля, – разверзлась; оттуда – огонь – вырвался наружу. Дома, ограды, столбы с проводами, деревья – все рушилось. Клубы пыли и дыма заволокли небо, так что и солнце скрыли.
– Как, совершенно?
– Ну вот, ни-ни. Образовалась темнота, может быть, с очень условным где-то вверху просветлением. Шум возник невероятный, мы оглохли все как один и собственного голоса не слышали.
– Надо же. Как же вы спаслись?
– Чудом. Я, знаешь ли, до сих пор не постигну, как мы спаслись. Ну, решительнейшим чудом.
– Это бог тебя сберег для меня.
– Да, так вот, нас подобрал углевоз. Знаешь, что это такое?
– Я?
– Или намеренно его отрядили, или случайно он оказался поблизости, только других судов в нашем распоряжении не было. А людей – измученных, голодных, – святой господь! – толпы. Куда их прикажешь девать? И поместили… Галочка, послушай сюда, – и поместили в трюмы. Что ты можешь вообразить, при произнесении слов: угольные трюмы?
– Там, по всей видимости, возят уголь.
– Огромные железные, многометровые как залы или цеха на заводах, отсеки, куда уголь ссыпают и откуда его выгребают, где ни абсолютной вентиляции, где тьма тьмущая, где жара – ядерная. И, не прибрав, не помыв, прямо туда – женщин, детей. Можешь ты себе представить? Крики, стоны. А в море волнение, свежий ветер. Надо тебе напомнить, что в это время года в тех широтах никогда не бывает хорошей погоды, ну вот ни на грамм. Но что было потом на Сахалине!
– Когда добрались?
– Когда прибыли. Это надо было видеть. Воображаешь, какие мы показались, вылезая из трюмов, хорошие! Нас от негров нельзя было отличить. Нас с неграми путали. Вот как было. А ты говоришь, поезд. Мы тронулись, что ли?
– Слава богу, поехали.
– А еще был случай…
– Володя, у тебя билеты?
– Послушай, я их не брал.
– А куда я их сунула, ты не знаешь?
– Галочка, я даже не могу предположить.
– Ах, нашла. В сумочку, во внутренний карман положила. Вот, пожалуйста.
– Был еще случай. К слову сказать, в поездах тоже мы натерпелись.
– У нас здесь всегда поезда отвратительные; не знаешь, какой хуже, скорый или простой.
– А вот я тогда ехал на место службы.
– Почтовый, – ну совершенное диво, только посмотреть.
– Послушай, я дорасскажу.
– Я слушаю внимательно.
– Я тогда ехал на место службы. Можешь себе представить: транссибирская магистраль, черт знает, какие сутки пути, а у моего сына испуг, он нечеловечески кричит во сне. Мы ничего не могли поделать.
– Надо его отливать.
– Но видишь ли, какое дело, два десятка вагонов, рельсы, искрами рассыпающийся – миллиардами искр, – все укрывающий снег и больше ничего. Тайга бескрайняя. Никто на помощь не придет, никто не подскажет. Что делать? – терпеть и успокаивать.
– А соседи? – не одни же вы ехали, – не проявили участия?
– Какое там. Они нас извели. Ну вот, ты можешь себе помыслить? Это ведь тяжелое несчастье, ребенок. Ну что мы в силах изменить?
– Он же страдает, мучается.
– Это не то слово. И мне уже мужчина, военный, – за стенкой ехал, в соседнем купе, – невысокого роста, крепкий, – стал угрожать. Я говорит, – ты посмотри, какой, – я ударю его, еще раз закричит. Буду бить кулаком. Ты представляешь?
– Сволочь.
– Это не придумаешь нарочно.
– Таких в тюрьму.
– Я его, конечно, могу в какой-то степени понять, но мужчина – это ведь не просто так, должно быть какое-то сострадание. Отчего в несчастии, в стесненных условиях, а мы мучались в равной степени, не сочувствие, не поддержка, не подбадривание – в человеке рождается злоба?
– Ты знаешь, это такой закон психики.
– Почему, – я не могу уяснить, – не возвысить собрата и самому не возвыситься? Почему унижать и тем чувствовать свою силу?
– Это необходимость организма. Мне кажется, все отрицательное: муки и всякое накопившееся, должно излиться, притом на ближайшего, потому что на далекого и злость будет какой-то дальней, не настоящей. А если упрятать внутрь, пожалеть соседей, а самому от мук не избавиться, то не известно еще, что с психикой может статься.
– Ты же также страдаешь, как и я, ты себя успокаиваешь, так и меня успокой.
– Организм не обманешь. Это в него заложено, такое самосохранение.
– Помоги брату, поддержи.
– Изливать и избавляться, не копить жестокость против себя.
– Ну, не знаю.
– Такой закон. Кушать будешь?
– Ты знаешь, мне думается, еще рановато, мы не выехали еще из города. Вот где мы сейчас проезжаем? Ты узнаешь?
– Мост уже переехали.
– Правда?
– А что, нет?
Я не заметил.
– Переезжали. Вот-вот из города выедем.
– Так значит, открыли туалет.
– А ты уже хочешь?
– Ну, во-первых, тебе следует переодеться. Нужно руки помыть и умыться. Меня всего потом обкидало, как дождем.
– А я сейчас узнаю про туалет.
– Галочка, постой, послушай, я тебе хочу сказать. Приблизься. Я пойду за тобой следом, ты возьми полотенце, мыло. Ах, уже взяла. А бумагу? Бумагу. Я говорю, бумагу туалетную. Ничего, ничего.
1 2 3 4