– Ты не долечился и пустился в мороз и пургу в путь. А так делать нельзя. Кризис миновал, но могут быть осложнения. Я в первый раз приходила, ты спал, в другой раз – снова ты спишь, а уж на третий раз ты очнулся. Но доктор у тебя хороший, знаменитый, можно сказать, в нашем краю. Микола Степанович. Мой приятель, мы с ним часто и на пикник, и на шашлык. Хорошо, что прямо к нему ты попал, а то, знаешь, как у нас бывает, пока суть да дело, пока разберутся, что к чему, а уже и не надо ничего. Но больше никогда так не делай. Ты бабушке ничего не сказал, а она может и не вынести переживания.– Надя, – перебил Виктор Павлович.– Да, сейчас идем. Она ночами не спит, тебя ждет, а тебя нигде нет.– Надя, – недовольно повторил Виктор Павлович, – опоздаем опять.– Да, Виктор Павлович, не переживайте. Нужно идти. Мы тебя, Андрюша, завтра заберем. Дядя Витя уезжает скоро, у него же такая работа, дальняя. Ну, не скучай.И исчезли так же внезапно, как появились. 4-е письмо в Снетин. Жди, мой друг, выздоровления – высокого белого лебедя, тысячи ключей от тысячи дверей, каждая из которых ведет на утреннее поле. А радостнее ничего в жизни нет, и сама болезнь, мнится, для того только нам дана, чтобы от нее избавляться и обретать свободу. Тогда узнаешь последней цену. Так и мудрец тот базельский рассуждал. Помнишь ли, я рассказывал тебе о нем? Не знаю, как получилось, что и я оказался на больничной койке в лапах у врачей; видимо за чрезмерное участие разделил участь твою. Я тебе писал, писал, но не доходили к тебе мои письма; я тебе писал в воображенье. А вот, удачливый, прощаю все недавние муки. Услышал крик лебедя и обрадовался, как заново родился. Теперь впереди много жизни и много дали. Больше не буду о плохом. Завтра буду далеко отсюда, и, сказать по совести, нисколько не жалею. Еще минуту перед тем, в радости, шевельнулось нечто к этим иссеченным трещинам потолкам, подведенным неровным кантом стенам, к шелестящим медицинским шагам, к остроносой девушке из соседней палаты, не красавице и докучливой взглядами, к сестре с ароматным аптекарским станом, даже к больному в синих рейтузах – головной боли всех местных врачей, бегающему от них по этажам. Но теперь – всех к черту. На волю, на волю теперь! Твой Андрей.
– Из рассказа Петра Герасемца о своем пребывании в районной диканьской больнице.– Красота! Туалет за стеной, раковина там же. Можно носки постирать, а высушить на батарее. На горячем кране нету, правда, ручки, но это не беда – у меня всегда подходящая по размеру при себе. Выйдешь в коридор – там телевизор за углом. Его, правда, выключают, чтобы там беспокойным не мешать, но я всегда с сестрою договорюсь. Она мне это – всегда, а я ей уж за то – того. Ну, когда навещают, то приносят.– Ты кушай, кушай, Петрусю. Вот лучку зеленого возьми.– Ага. Но это только если главврача нету. Он следит строго. А народу – никого. Из окон, правда, в одном месте сквозит – бумага отстает, причем я еще не выяснил, в каком – закашливается..– Не торопись, Петрусь, успеешь, не торопись. Сегодня главврача нету.– А на дворе всякого видно, хоть целый час можно беседовать. А не то – в форточку чего другого, бросить или на веревочке, у меня веревочка с крючком есть – закашливается..– Ох, не долечили тебя. Полежал бы еще.– Так я и рад. Но главврач к этому строго! А я и рад бы. Здесь же уютно и ничего работать не нужно. И кормят иногда – закашливается крепко и надолго..
– Из выступления зеньковского писателя Матвея Хруща на творческом вечере в доме культуры.– Многие замечают, и не безосновательно, что в каждом моем произведении, будь то поэма или эпический многотомный роман, герои мои непременно попадают в больницы. А недруги подчеркивают, – герои мои не вылезают из больниц, мои рассказы кишат больницами и больными, а также медсестрами, хирургами, дежурными и главврачами. Да, так и есть. Но это совсем не значит, что мне самому пора в дурдом. Нет, здесь проявляется тонкость, которую не всем дано уловить, здесь высвечивается мое чутье, мой, так сказать, дар чувствования и переживания, моя способность ощущения жизни, как некой смертельной болезни. Это не я первый придумал, были в древности грамотеи, но я единственный, кто так умело вплел это в повествование. Да, мои герои постоянно чем-то болеют, но они никогда практически не помирают в больницах. Под забором, в подворотне, с ножом в печени, с перетянутым горлом, но не в больнице! Из больницы герой всегда выходит обновленным, одумавшимся, впереди у него само счастье. Ведь это так здорово, поправиться! И читателю я даю возможность пережить кризис и очиститься, поправиться и отправиться к новым приключениям. Болейте, болейте вместе со мною, болейте с моими героями заодно, и вы поправитесь, и задышите так, как еще никогда в жизни не дышали. То есть вольно и облегченно. 4 Утренние обширные туманы – вестники весны. А уже они настали и покрыли Диканьку, охристую, бурую, с темно-красными пятнами, влажную ветвями и голыми сучьями; с черепицей на крышах и шифером, с теплыми ватниками сельчан в огородах, с размокшей землей, освобожденную от долгих снегов и теперь вольно дышащую. Тишайшее безветрие и неосторожные шаги, отдающиеся, и теплое испарение под ногами. «Андрейка!» – окликали Андрея, – «Влезай скорее в машину, еще ты не окреп, нельзя тебе долго на свежем воздухе!» В то утро Андрея забирали из больницы. Тогда начиналась новая для него жизнь.
– Из разговора, завязавшегося тотчас после усаживания в машину:– Э, – протянул Виктор Павлович, – то мы далеко заедем.– Андрей, не захлопнул. Стукни еще раз. Нет. Виктор Павлович, помоги.– Вы мне тут натрясете. Нужно к общежитию брать. Надя, с ручника сними.– Попрошу, Виктор Павлович, – уверенно заявила тетя Надя, – не указывать.– Выворачивай колеса.– Пригнись-ка, Андрюша, невидно из-за тебя.– Выворачивай! Здесь переходи на скорость. Куда ты погнала. Впереди, не видишь? Тут должна быть яма, у того столбика. Яма! Надя, как раз. Ты нарочно, что ли?– Погодите, Виктор Павлович, сейчас, погодите, – успокаивала тетя Надя, – наберем скорость. Вот ровная дорога. Вообще-то я водить умею, только не люблю, а у Виктора Павловича дальтонизм, ему садится за руль воспрещается.Из густого молока выхватывались чередой тополя и снова окунались в него. Едва обнаруживаясь, исчезали углы неведомых строений.– Фары зажги.– Виктор Павлович, без вас!Вот выплыла великолепная триумфальная арка дорического ордера.– Откуда она тут?– Древние римляне козакам подарили. Нет, серьезно. Ты не знал?Улыбался Андрей.Редкий попутный транспорт встречался, а встречный и того реже.– Ну, как? Хорошо еду? – довольно спросила тетя Надя, не отрывая глаз от дороги.– Хорошо, хорошо…Внимательно только! Надя, что же ты не повернула здесь?– То не наш поворот.– Да смотри, вот выедем на Полтавскую трассу.– Виктор Павлович, успокойтесь.– Надя, а ну давай пускай меня.– У вас, Виктор Павлович, прав нет.– Надя!– Погодите, Виктор Павлович, погодите, идем на обгон.– Да куда! Гляди! Поворачивай!– А он должен пропустить.– Поворачивай, говорю!!…– Все, Надя. Теперь уже все.А в ответ – молчание.Поменялись местами.– Я же говорил тебе, Надя, вот и не развернуться, – жаловался Виктор Павлович, – Что оно такое? Вот и трасса. Я же говорил тебе.– Не бурчите, Виктор Павлович, – тетя Надя не унывала и подмигивала Андрею. – А ну, Виктор Павлович, стоп! Стоп! Это, сдается мне, Мовчуны. Останавливай, Витя. – Она опустила стекло и звонко выкрикнула проходящим обочиной дороги, – А ну стой, раз, два!– Надя!– Здоровенькi були! Из Полтавы?– Не то. Огород смотрели.– А мы-то на свой еще и не заглядывали. Ты с Василем? Здравствуй, Василек! Ну как дела?– Здрасьте. Нормально.– Нормально. Дела должны быть хорошо, всегда хорошо. А куда Федю дели?– Надя, уже сажай их или едем, – протянул Виктор Павлович.– Не бурчите, Виктор Павлович. Влезайте-ка в машину, подвезем вас, да племянника мне не подавите на заднем сиденье.
– Рассказывал Федор Мовчун, приятель и добрый знакомый тети Нади:– В тот вечер я собирал вещи, чтобы отправляться в дорогу. А уезжали мы с ребятами в Москву на заработки. С Витей, с Сашком и многими другими. У нас уже и маршрут был установлен, и порядок, мы не в первый раз ехали. Мы мастера по облицовке, штукатурщики, плитку класть, полы ровнять, мы на все руки мастера. Олеся мне помогала в тот вечер, но уговаривала не ехать, а лучше переждать. А как же не ехать? Где тогда деньги на жизнь брать? Нет, мы условились, мы договорились с ребятами, билеты купили, надо было ехать. Василек, мой сын, тоже мне помогал. Олеся тогда рассказывала, как и что, как день прошел, что было. Да, сказала, что с огорода их подвезла Надя, племянник еще с ними был. Это тот, который еще не доучился. Я сам его не знаю и не видел никогда, вот внимания и не обратил.Вечером, когда все попрятались в свои дома, когда зажглись по Диканьке тысячи окон, поволе, бесшумно и разошлись туманы. Стало быстро темнеть, и задышали глубже украинские поля – широчайшие равнины, безбоязненно стелящиеся на просторе. Они перетекают друг в друга многоцветными полосами, они сбегают в яры и балки, где присмирели рощи и одинокие дубы. Опустели поля, словно громадные домашние комнаты. Ветер один прогуливается по ним; поднялся, теплый, душный, откуда-то с юга он возник.– Из метеосводки: Как передает гидрометеоцентр Украины, в ближайшие сутки в центральных областях ожидается по-прежнему неустойчивая погода, обусловленная влиянием циклона. Облачно, без прояснений, кратковременные дожди. Внимание автомобилистов: возможны туманы. Температура в ночные часы плюс 2, плюс 4; днем до плюс 10. 5-е письмо. Здравствуй, друг мой!Я предощущаю: весна подходит по ночам. Этот край не многолюден и позволяет расслышать едва уловимое. Стремления во мне горячие поостыли, и не могу поверить, что еще недавно терзался чем-то. Я совершенно счастлив здесь. Часто выбираюсь из дому, помогаю справляться с хозяйством, но больше гуляю и все по неизвестным тропам. Поля перемежаются посадками, и каждый поворот готовит новое. Разбуженные запахи окружают. А в одном месте видел: змеи переплелись кольцами, блестя обновленной яркой чешуей. Возвращаюсь и не перестаю удивляться. У тети Нади хата велика и красива: сложена из красного кирпича, местами с белыми вставками, по углам узоры с цветами; два этажа под шиферной крышей, только уж окна больно малы. «То не хата», – объяснит тебе тетя Надя, – «То наш сарай. И там не хата, там кроли. А хата позади всего». Если это сарай, какова же хата! В сарае и гараж устроен, там много всякой всячины: и по слесарному делу, и по столярному; яма посреди прокопана, чтобы обследовать автомобиль, там и лампочка имеется в патроне. В боковых отделениях сарая содержатся разные обитатели. Все продумано и воплощено: в одном – куры, красно-огненные, рябые, черные, белоснежные и с синим отливом в оперенье, – расселись на жердях, подозрительны ко всякому входящему. В следующем – индюки, уже не молодые, выкормлены и взращены в дальних областях, а сюда перевезены недавно; среди них есть матерый с добрую свинью весом. Дальше – утки шумят, их уж совсем немного, десятка четыре, все помечены зеленой краской, чтобы не затесаться к чужим в большом пруде. Отдельно в гусятнике – гуси, прекраснейшие птицы; ждут, не дождутся зеленых лугов. Говорят, птенцы их до третей недели по вылуплению перекликаются человеческими голосами. Есть еще индокуры, полудикие утки, но это уже так, черте что. В саже живет четыре свиньи. К ним нечего и заглядывать, сами рылами ставенки приоткроют и улыбаются проходящим. Дай им угольку – антрацитику похрумкать, чем попусту любопытствовать. За ними – целый город с улицами и переулками, сплошь весь застроенный кроличьими хатками. Число последних еще подвластно определению, а вот кролей никто не брался пересчитать. Да и к чему? Лучше полюбуйся на них. Ухвати за уши которого покрупней, он лапами царапнет, забарабанит по дну клетки, зачерпнет мелкого помета с соломой и все это на тебя. Глаза от страха стекленеют, а мех – чистейший соболь, на солнце играет, переливается. А в специальном водоеме водятся нутрии – водяные крысы. Они на первый взгляд неблагородны, а годятся и на борщ, и на котлеты, и на шапки с воротниками. Кажется и все хозяйство. Есть еще дальние огороды, садок, бахча да за прудом поле, но хозяйка говорит, это – безделица, не великое хозяйство, нет ни лошадей, ни коров, ни овец. «Когда выйду на пенсию, вот развернусь!» – обещает тетя Надя. А по правде ей мечтается писать акварельные пейзажи в полях. Она поручила мне ключ от погреба и все его богатства. Зажжется электричество под влажным, испещренным паутиною как древними письменами потолком, и все передо мной: россыпи картофеля, белого, и синего с белыми глазками, и красного продолговатого, как поросячьи ножки; яблоки всех сортов, буряк, морковка, капуста. А банок! Малина, вишня, сливы, абрикосы, компоты и варенья, желе и повидла; персики, целиком закрытые и порезанные на четвертные доли; соки невероятных оттенков, мутные и прозрачные, и кто теперь их разгадает, из чего давлены. Солений – разбегаются глаза: кроме обыкновенных огурцов и помидоров – вкуснейшие патиссоны, нарочно недорощенные, чтобы могли в узкое горлышко поместиться. «Все, что осталось от новогодних празднеств», – объясняет тетя Надя, – «И соленые арбузы поели. Но, в какое время не придешь – всегда твое. Вот ключ и открывалка тебе». Впечатлений не счесть. Они и вечерние волнения в посадке – теперь заботы мои. Твой Андрей.
– Из висящей в зале на стене между фикусами с блестящими листами благодарности: Выносится капитану милиции Надежде Несторовне Поспевай за проявленные смекалку и мужество при задержании особо опасной преступной группы в количестве семи человек. Вместе с тем, за многолетнюю и добросовестную службу в Диканьском районном управлении внутренних дел ей присваивается звание майора милиции с соответствующим пересмотром оклада и выпиской новых отличительных знаков на погоны. Подписи начальствующих и поздравления сослуживцев.
– Из телефонного разговора Надежды Несторовны с Ульяной Федоровной.
1 2 3 4 5 6 7 8