Ольга села в кресло и стала смотреть в окно, и Юрий, вероятно, не знал, о чем говорить, и, наконец, спросил:– Ты что же, поедешь туда?– Да, поеду, – не сразу ответила Ольга.– Когда?Ольга пожала плечами.– Да как поезд будет.– Хочешь, я поеду с тобой?Наверно, он не сомневался в том, что ему нужно ехать с ней и что она ждет этого предложения, – ведь это так естественно, когда любимый человек приходит на помощь в трудную минуту, но Ольга сказала неожиданно для самой себя резко и твердо:– Нет, я поеду одна.– Почему? Я вполне могу освободиться на работе.Он постарался скрыть обиду, но это плохо удалось ему.– Не в этом дело. Не надо обижаться, Юра, – тихо сказала Ольга, искоса взглянув на него. – Лучше будет, если я поеду одна.– Разве тебе будет хуже со мной?Ольга покачала головой и повторила:– Не в этом дело...Но она не стала ничего объяснять ему, и он опять не знал, что сказать, и Ольге вдруг захотелось, чтобы он ушел, и она почти обрадовалась, когда он предложил:– Тогда я поеду на вокзал, куплю билет и сразу же сюда.Приехал он часа через два и нерешительно топтался у двери, говорил о том, что поезд идет завтра утром, что ему, к сожалению, не удалось достать места в купе, – Ольга слушала его и молчала. Юрий подошел к ней сзади, обнял за плечи и ласково сказал:– Ну, не надо, Оленька... Что же теперь поделаешь...Ольга повернулась к нему и улыбнулась, почти засмеялась:– А ты все о том же... Друг мой, да я о матери совсем и не думаю. Для этого будет еще время...Зачем она лгала ему? Почему не рассказала всего, о чем передумала в эти часы, – а ведь думала она только о матери... Но ее вдруг чуть ли не взбесил его скорбный вид, его заботливость, показавшаяся ей фальшивой и неестественной, и она говорила, с улыбкой глядя на него:– Откровенно говоря, мне и думать о ней не хочется – я давно уже забыла о ней, а начинаю вспоминать – приходит в голову почему-то только одно плохое. Сейчас вот очень хорошо помню, как она несколько раз пыталась запретить мне учиться, как я голодала два года... Отлично помню, что она говорила мне тогда, что я отвечала ей, а вот какая она была тогда – совсем не помню. Понимаешь, лицо ее не могу вспомнить... – Вот тут Ольга говорила правду – лицо матери вспомнить ей действительно никак не удавалось. – У меня даже фотографии ее нет... Ну, да будет об этом. Давай-ка пить кофе. Ты, наверно, проголодался? Я сейчас что-нибудь приготовлю тебе...Ольга говорила – и думала: «Господи, какой же ты... Останови меня, скажи какое-нибудь живое человеческое слово, попытайся понять меня...» Но Юрий с каким-то растерянным удивлением отвел взгляд и пробормотал:– Да нет, я не голоден...Наверно, он принял ее спокойствие за чистую монету, и ее слова показались ему очень странными – ведь нельзя быть такой спокойной и равнодушной, если где-то далеко умирает мать, надо думать о ней – и вдруг эта неуместная улыбка и прозаическое: «Я сейчас что-нибудь приготовлю тебе...»И Ольга отвернулась, вздохнула. «Эх, Юра, Юрочка, неужели жизнь за все твои годы ни разу как следует не ударила тебя? Хотя за что тебя бить...»Он еще почти час просидел у нее – Ольга была спокойна и молчалива, изредка поглядывала на него, видела его растерянность и недоумение и, наконец, спросила:– Что смотришь так... по-ученически? Не знаешь, как вести себя?Он только покачал головой, явно не зная, что ответить, и Ольга вздохнула:– А никак не надо вести себя... Вот думаю: ехать мне или не ехать?Зачем она говорила это? Ведь с первых же минут, как прочла письмо Коли, Ольга знала, что поедет... Но сейчас, заметив нескрываемую растерянность Юрия, она с раздражением спросила:– Ведь надо ехать, а?– Надо, – сказал Юрий.– Надо? – Ольга подняла брови. – А почему, собственно, надо? Почему ты считаешь, что надо ехать?Кажется, он едва удержался, чтобы не пожать плечами, – ответ, конечно, представлялся ему само собой разумеющимся.– Ну? – Ольга прямо смотрела на него немигающими глазами.– Не знаю, – тихо сказал Юрий. – Просто думаю, что ехать надо, несмотря на всякие «но»...– Да какие тут могут быть «но»? – вспылила Ольга. – Юра, ты только вдумайся, о чем я говорю. Ведь мать умирает, понимаешь, мать! А я говорю, что мне не хочется ехать туда, а ты... Послушай, – Ольга снова стала спокойной, – а если бы я и в самом деле не поехала, ты очень удивился бы? Ну, скажи честно?Юрий молчал, не глядя на нее. И ей почему-то стало жаль его. Она сказала:– Ты иди, мне надо подумать...Прощаясь, она чуть было не сказала ему:– А ведь мне действительно очень не хочется ехать туда...
Наконец-то кончилась эта невыносимо длинная и утомительная дорога, и вот – шла Ольга по тем же улицам Селиванова, по которым уходила отсюда девять лет назад, и так же грязно и уныло было кругом, и даже дождь, кажется, был точно такой же, как тогда – мелкий, холодный, настоящий осенний дождь, хотя и была сейчас весна... И все, все остальное было точно таким же, и на какое-то мгновение у нее мелькнула сумасшедшая мысль – да точно ли сейчас шестьдесят первый год, а не пятьдесят второй? Но год был шестьдесят первый. Просто время, наверно, забыло заглянуть сюда. Время только ослабило память жителей этого городка – никто не узнавал ее, хотя Ольга узнавала многих... Неужели так сильно изменилась она?Около школы Ольга постояла несколько минут, пытаясь вспомнить – всегда ли она была такой маленькой, и невзрачной, или время так состарило и разрушило ее? В школе шли занятия – за мутными окнами шевелились какие-то неясные тени. Тот угол, где была комнатка тети Даши и где Ольга прожила два года, совсем осел, рама окна перекосилась и треснувшие стекла были подклеены бумагой. Окно было задернуто занавеской – значит, тетя Даша все еще живет там... А может быть, уже не тетя Даша, а кто-то другой? Наверно, из-под пола по-прежнему все время дует, а крыша совсем протекает – не похоже было, чтобы ее основательно чинили, тогда еще потолок всегда был сырой и темный, и после дождей штукатурка начинала обваливаться и падать на пол...Ольга понимала, что надо зайти в школу, увидеться с учителями и тетей Дашей, и знала, как все будут рады ей, будут восхищаться, но время шло, а она все не решалась войти во двор, а когда зазвенел звонок и внутри что-то задвигалось, затопало, зашевелилось – она повернулась и быстро пошла прочь. «Потом, на обратном пути», – подумала она.В деревню добралась, когда стало темнеть. Шофер ссадил Ольгу у развилки, и отсюда до дома надо было идти через всю деревню. Ольга шла по широкой улице, оглядывалась кругом – и опять было то же странное чувство, что ничего, совсем ничего не изменилось здесь за девять лет. А изменения были – тянулись по улице столбы с провисшими проводами, которых не было тогда, темнели впереди длинные низкие строения – должно быть, новая ферма, решила Ольга, – да и сама улица стала немного длиннее – появилось несколько новых домов. Пусто было на улице, редкие прохожие, попадавшиеся навстречу Ольге, не узнавали ее, окидывали любопытными взглядами и шли мимо, ни о чем не спрашивая. И дом – ее дом – как будто совсем не изменился, только крыша залатана в двух местах да ворота выкрашены заново.Узнали ее не сразу. Первой неуверенно подошла Верочка, покраснела и опустила глаза. Ольга притянула ее к себе – Верочка неловко уткнулась куда-то под мышку ей, а Ольга крепко прижала к груди ее светловолосую голову, пахнущую дешевым мылом. Оглядела избу, увидела пустой стол, Колю, вставшего при ее появлении, потом – аккуратно прибранную кровать матери, и поняла, что мать умерла, и что-то вдруг остановилось в ней – и только потом она поняла, что плачет...После первых неловких и бессвязных фраз, из которых Ольга узнала, что мать похоронили позавчера, а ее уже и не ждали, стали понемногу успокаиваться, присматривались друг к другу, говорили уже не так принужденно. Собрались ужинать – Верочка подавала на стол, а Коля отправился в сельпо. Ольга жадно вглядывалась в Верочку – хотелось знать, что скрывается за этим смущением и опущенными ресницами, действительно ли рады ей здесь? Верочка была тонкая и худенькая, смотрела все куда-то в сторону, а встречаясь глазами с Ольгой, краснела и опускала голову, и ничего нельзя было увидеть в ее взгляде.– Ты что, шестой кончаешь? – спросила Ольга.– Шестой, – тихо ответила Верочка, не поднимая.– А учишься как?– Хорошо... На четверки и пятерки.– А чего больше?– Пятерок, – сказала Верочка и наконец-то посмотрела на Ольгу, и опять покраснела, и снова начала вытирать вилки и ложки, и без того натертые до блеска, и стояла перед Ольгой словно виноватая ученица перед строгим учителем.Вернулся Коля, поставил на стол пол-литра водки и бутылку яблочной настойки.– Наверно, не очень хорошая, – неуверенно сказал он, крутя в руках бутылку с настойкой.– Ничего, – улыбнулась Ольга, рассматривая Колю, – обойдемся как-нибудь... – И добавила: – Экий ты... большой...– Да, – усмехнулся Коля, – ростом бог не обидел.А был он не только высок, но и вообще очень крепок – широкоплечий, с большими и, видимо, очень сильными руками, и выглядел значительно старше своих девятнадцати лет. На Ольгу он смотрел спокойно, не выражая ни радости, ни неприязни, – и она с горечью подумала, что ему, кажется, все равно, приехала бы она или нет... Или все это только маска? Решить было трудно – Ольга почти ничего не знала о нем. Знала, что после окончания семилетки Коля два года работал в колхозе, потом – курсы трактористов, сейчас – в МТС и – что еще? Стоял перед нею незнакомый человек, ее брат, и как будто даже не хотел, чтобы о нем узнали побольше, – на вопросы отвечал коротко, да и сам, если и расспрашивал, то больше, кажется, из вежливости. Она заметила, что Коля рассматривает ее каким-то чересчур мужским взглядом, словно перед ним сидела не сестра, а просто посторонняя девушка, за которой при случае можно и приударить. И что-то вроде насмешливого осуждения мелькнуло в его глазах, когда он смотрел на ее накрашенные ногти и затем скользнул взглядом вниз, на открытые колени, и Ольга поймала себя на желании одернуть юбку и выпрямиться.Разговор не получался. О матери, словно сговорившись, не упоминали, говорили больше о соседях, знакомых, Коля выкладывал новости, скопившиеся за эти годы, отвечал на ее вопросы. Не много же было новостей... А ведь девять лет прошло, девять лет... Верочка и вовсе молчала, поминутно вставала, шла к печке или в погреб. Коля незаметно выпил больше половины бутылки, но как будто совсем не опьянел. Наверно, часто выпивает, подумала Ольга. Сама она выпила только одну рюмку.Сидели допоздна, иногда подолгу молчали, придумывая, что бы сказать еще, и спрашивали о чем-нибудь мелком и незначительном, а о главном по-прежнему не заговаривали.Верочка явно устала, у нее слипались глаза, и Коля наконец сказал ей:– Иди спи, мы еще посидим.Верочка встала и сказала, заикаясь от волнения:– Я вам в прежней комнате постелю.Верочка в первый раз прямо обратилась к ней, и Ольгу больно укололо и удивило это «вы» и то, что Коля принял это как должное.– Хорошо, – не сразу сказала Ольга и как можно мягче добавила: – Только не нужно говорить мне «вы».– Ладно, – покорно согласилась Верочка и ушла стелить постель. А потом все равно говорила Ольге «вы», и каждый раз Ольга как будто слышала: «Чужая... Чужая...»Оставшись вдвоем, молча сидели, поглядывая друг на друга.Коля опять налил водки, вопросительно посмотрел на нее – Ольга тоже налила себе и кивнула:– Ну, выпьем...Выпили.Ольга закурила – первый раз за вечер. Коля покосился на нее – Ольга пододвинула ему пачку «Джебеля»:– Кури.Коля повертел в руках сигареты и положил обратно.– Я уж лучше свои.И задымил «Севером».– Что мама... – тихо заговорила Ольга, – говорила обо мне...Она хотела сказать «перед смертью», но не смогла выговорить этих слов.Видимо, Коля ожидал этого вопроса и сразу ответил:– Нет, ничего не говорила. Она последнее время почти без памяти была. Даже перед смертью не пришла в себя.Коля же слово «смерть» выговорил легко, как самое обыкновенное и привычное.– А от чего она умерла?– Сердце... Давление у нее было высокое, последние два года она уже и работать не могла, почти все время лежала...Вот так... Два года мать болела, а ты даже не знала об этом... И не странно ли это – спрашивать, от чего умерла твоя мать?– Осенью она совсем слегла, удар у нее был, речь отнималась, – продолжал Коля. – Мне тогда еще сказали, что второго удара она не выдержит, хорошо, если до весны дотянет... Точно угадали, как в аптеке, – с тихой злостью сказал Коля.Помолчали.– Что же делать будешь? – спросила Ольга.Коля неопределенно пожал плечами.– Да что делать... Что и раньше. Работать.– Учиться дальше не думаешь?Он удивленно взглянул на нее, как будто она сказала какую-то глупость.– Да какое же для меня теперь ученье, сама посуди? И где? Мне ведь еще и в армию идти. В этом году должен, да военком говорил, что отсрочку на год, а то и два могут дать в связи с семейными обстоятельствами.– А что же ты... раньше мне не написал?– Мать не велела, – тихо сказал Коля, не глядя на нее. – Приказывала и вовсе не писать, это уж я сам...Ольга глубоко затянулась, щурясь от дыма.– А ты что, жениться думаешь?От этого неожиданного вопроса Коля смутился.– Да думаю...– И на ком, если не секрет?– Да какой там секрет, вся деревня знает... На Маше Зиновьевой. Да ты вряд ли помнишь ее, их ведь там много, а тогда она совсем еще девчонкой была. Ей и сейчас-то еще восемнадцати нет.Ольга, хоть и знала Зиновьевых, действительно не могла вспомнить Машу.– И когда свадьба?– Да осенью, должно быть, после уборки... Приедешь?– Вряд ли.– А то приезжай. Если в деньгах дело, – Коля покраснел, – то я найду, не беспокойся. Я ведь хорошо зарабатываю, в весну и лето иной месяц больше двух сотен выходит, – не удержался Коля, чтобы не похвастаться.Ольга усмехнулась.– Да нет, не в деньгах дело. Времени не будет, работы много. Я и сейчас-то еле выбралась.– А-а... Ну, смотри сама.Отказом ее он как будто совсем не огорчился.– Ты, может, думаешь, что рано женюсь? – вдруг спросил Коля.– Да ничего я не думаю.Но он все-таки стал объяснять:– Можно бы и подождать, да ведь надо же кому-то хозяйство вести.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13