» – вдруг вспомнила она и усмехнулась. Если бы ты была суеверна, ты наверняка подумала бы, что проклятие матери сквозь годы преследует тебя. Но ты не суеверна... Ты не веришь ни в бога, ни в дьявола, ни в чох, пи в сон... Ты архисовременная интеллектуальная девица с элегантно торчащей во рту сигаретой – а сигарета тебе очень идет, по этому поводу ты выслушала десятки комплиментов, – ты знаешь толк в винах и коньяках, можешь сбацать твист, оценить пикантный анекдот, знаешь кучу таких песен, которые никогда не передаются по радио, – но почему тебе невесело живется? Почему ты разучилась радоваться многим простым вещам – солнечному дню, заслуженному отдыху, молодости, своей красоте, наконец? Ну вот, смотри на свое прошлое и радуйся, что тебе удалось вырваться из него... Радуйся, девочка Оля, ведь ты добилась всего, чего хотела... Ой ли? Ладно, хватит на сегодня, пора идти... Да, пора было уходить. Она была здесь явно лишней и даже Коле мешала – тот поминутно оглядывался, отыскивал ее глазами и чувствовал себя стесненным. Ольга уже хотела позвать его и сказать, что уходит, как Коля сам подошел к ней с какой-то девушкой.– Вот, – сказал Коля, – это Веркина учительница, Валентина Михайловна.Девушка близоруко прищурилась и протянула Ольге руку, улыбнулась.– Ну, какая я Валентина Михайловна. Просто Валя. А о вас я уже много слышала.– От кого?– Как от кого? – удивилась Валя. – От Веры, конечно.– Она говорила вам обо мне?– Ну разумеется. Вы же единственная из всей деревни, кому удалось попасть в Москву. Да еще физик. Знаете, это очень хороший пример для ребят – ведь деревенским школьникам намного труднее попасть в вузы, чем городским. Подготовка, сами знаете, не та.Коля стоял рядом, мялся, и Ольга сказала ему:– Ты иди, мы сами поговорим. А потом я домой пойду, так что не беспокойся.– Вы долго тут будете? – спросила Валя.– Да нет, я уже собралась идти.– Может быть, ко мне зайдете? – предложила Валя. – Посидим, чайку попьем, поговорим.– Пойдемте, – согласилась Ольга. – Я ведь тоже хотела повидаться с вами, о Верочке поговорить.– Ну, вот и отлично! – обрадовалась Валя и потом, когда они шли по улице, сказала, словно оправдываясь за свою радость: – Все-таки деревня здесь глуховатая, радуешься каждому новому человеку, а уж из Москвы – тем более.Жила Валя в маленькой чистенькой комнате, уютно завешанной разноцветными вышивками. Валя суетилась, усаживала Ольгу, торопилась приготовить чай. С трудом разожгла примус, пожаловалась:– Два года здесь живу, а с этой адской машинкой так и не научилась как следует справляться. А плитку никак не достану.Она села напротив Ольги, с улыбкой разглядывая ее.– Вот вы, оказывается, какая...– Какая?– Ну, не знаю даже, как объяснить. Уверенная, сильная... И красивая. Не смейтесь, это тоже важно, и хорошо, что вы красивая.– Почему?– Да ведь считается, что в науку идут только дурнушки или всякие... так себе, рыженькие да конопатенькие, кому в личной жизни счастье не улыбается. Чепуха все это, я думаю, красота никому помешать не может... Ничего, что я так сразу... с откровениями на вас набросилась?– Это даже лучше, – улыбнулась Ольга. Ей понравилась непосредственность Вали.Стали пить чай. Валя жадно расспрашивала Ольгу о жизни в Москве, о премьерах и выставках – и оказалось, что Ольга не может ответить на многие ее вопросы, сама Валя знает театральную и концертную жизнь Москвы куда лучше. Ольга попыталась оправдаться:– Знаете, работы много, на все времени не хватает.Валя смутилась, ей стало как будто неловко за свою осведомленность:– Конечно, я понимаю, у вас такая работа, что всех сил требует... А я что, обыкновенная учительница... Только здесь, если одной работой жить, – пропадешь с тоски. Вот я и стараюсь следить за всем... Почти треть зарплаты на журналы и книги уходит. Времени, правда, тоже немного остается – учителей не хватает, поневоле приходится быть мастером на все руки. Я географичка, а веду и зоологию, и ботанику. А учить кое-как, пересказывать учебник – совесть не позволяет. Вот и сидишь ночами, достаешь книги где можно. А с наглядными пособиями просто беда – ходишь по магазинам бедной родственницей и чуть ли не со слезами вымаливаешь.Валя еще долго рассказывала о своих школьных бедах, потом спохватилась:– Ой, да что это я разнюнилась... Вам же неитересно об этом слушать.– Ну, почему же... – не очень решительно запротестовала Ольга.– Давайте лучше о Вере поговорим. Вы ведь, наверно, почти не знаете ее.– Да.Валя помолчала.– Знаете, трудно о ней определенно говорить. Я и вообще-то не сторонница категорических определений. А она... ну, как бы вам сказать... какая-то равномерная, что ли. Очень старательная, понятливая, послушная, но... без огонька. Нет ни любимых предметов, ни нелюбимых. До сих пор не знаю, что ей нравится больше, что меньше. Да она, похоже, и сама не знает. Учится легко, без срывов, хотя частенько пропускает занятия. Но это меня не беспокоит – она очень добросовестная, и если уж не приходит на урок, значит, это, бесспорно, вынужденно. Никакого беспокойства учителям не доставляет, но, знаете, именно эта ее уравновешенность, не побоюсь сказать – недетскость, немножко не нравится мне... Я не совсем ясно говорю, да?– Нет, почему же... Я и сама заметила это в ней.– А может быть, это и к лучшему, не знаю... Как она, дальше учиться будет?– Собирается. Может быть, на будущий год я ее к себе в Москву возьму.– Вот это было бы хорошо. Знаете, так обидно бывает, когда толковые ребята бросают учебу. Я, конечно, не за то, чтобы все молодые обязательно уходили в город, но иногда это просто необходимо. Что же делать, деревня еще очень во многом отстает от города, это же реальность, с которой нельзя не считаться. Но уходят-то как раз чаще всего те, кому в городе делать нечего. Их больше привлекают городские квартиры с теплыми уборными. Хотя и это не такой уж большой грех, – невесело усмехнулась Валя, и Ольга спросила:– Вам, наверно, нелегко здесь живется?Валя улыбнулась.– Знаете, я ждала этого вопроса. А вот как получше ответить на него – не придумала. Трудно, конечно. Особенно первый год тяжело было. Я ведь типичная горожанка, а тут сразу с уймой таких незнакомых вещей пришлось столкнуться. Такой вот пустячок вроде этого примуса до слез доводил. Верите ли – месяца два мерзла, печь не могла научиться топить, все боялась угореть. Зимой тут вообще тоскливо. Как заметет на неделю – просто жутко становится: пустыня и пустыня. Ведь бывает, что до Селиванова даже трактора не могут пробиться, хорошо хоть танки выручают, а их на весь район два... Да что я вам рассказываю, вы же все это лучше меня знаете... Так иногда тошно становилось – хотелось плюнуть на все и тут же уехать, черт с ним, с дипломом, пусть отбирают... Ничего, перетерпела, обвыклась, в эту зиму намного легче показалось... И знаете, что помогает? Не сочтите мои слова за высокопарную болтовню, но – как бы это поточнее выразиться... сознание своей необходимости и, если хотите, незаменимости. В городе я была бы одной из многих – ну, ушла из школы, и бог с тобой, никто тебе слова не скажет, тут же на твое место другого найдут. А здесь ой как трудно замену найти. Как правило, едут все по распределению, диплом отрабатывать, и живут три года на чемоданах, месяцы считают. А кое-кто всякими правдами и неправдами и раньше срока уезжает. Хорошо, если это летом случится, можно еще замену найти, пришлют очередного невольника срок отбывать. А ведь бывает, что и среди года бегут. У кого вдруг какая-то чуть ли не смертельная болезнь объявится, а кто и просто так подастся. В прошлом году у нас вот так же математичка сбежала. Я, говорит, лучше официанткой в ресторан пойду, чем тут заживо гнить. И уехала, никакие уговоры не помогли. А у нее тридцать четыре часа в неделю было. Заменить, разумеется, некем, у облоно в таких случаях только один ответ – ждите, пришлем. Мы-то что, подождем, да ребята ведь ждать не могут. Раскидали мы эти часы между собой, и представляете, мне пришлось геометрию в седьмом классе вести, а я уже и забыла, чем гипотенуза от катета отличается. Три ночи над учебником просидела – надо ведь было еще и к своим урокам готовиться. Пришла на геометрию – и позорнейшим образом завалилась на доказательстве первой же теоремы. Стою у доски как дура и молчу, разреветься боюсь. В городской школе наверняка бы тут же шушуканье началось, смешки – мол, учительница сама урока не знает. Дети вообще очень хорошо чувствуют неуверенность учителя. А тут все молчат, просто мертвая тишина стоит. А я повернуться боюсь, но и стоять так больше нельзя. А доказательство вспомнить не могу. Повернулась, наконец, – все смотрят на меня, но как смотрят... Такими добрыми, сочувствующими, по-хорошему жалеющими глазами... Я бросила мел и призналась: «Забыла». Не выдержала и заплакала. Видели бы вы, как они кинулись утешать и успокаивать меня! Полтора месяца я эту геометрию вела, и так сжилась с ребятами, что, когда прислали математика, жалко было ему класс отдавать. И они ко мне привязались. Ребята здесь вообще хорошие, неизбалованные. Рано работать начинают, приучаются труд ценить. Таких неисправимых двоечников и лодырей, которых приходится из класса в класс перетягивать, я здесь просто не видела. Если уж кто не захочет учиться – уйдет из школы, работать начнет, а просто так отсиживать и потолок разглядывать не будет... И когда уж очень плохо мне становится и хочется уехать – вспомнишь о ребятах и подумаешь: а их-то на кого оставишь, они-то чем виноваты? Поплачешь в подушку, музыку послушаешь – да снова на уроки... Ох, заговорила я вас... Но очень мне хотелось, чтобы вы поняли меня.– Я понимаю, – тихо сказала Ольга.– Давайте еще чай пить.– Нет, спасибо, не хочу. Да и идти уже надо, ждут меня.Валя не стала ее удерживать, просто сказала:– Ну что ж, надо так надо. Еще придете?– Обязательно. Я очень рада, что познакомилась с вами.– Я тоже.– Может быть, я смогу что-нибудь сделать для вас? Книги достать или еще что-нибудь.– Очень даже можете, – засмеялась Валя. – Я бы и сама попросила вас об этом. Знаете, не так книги мне сейчас нужны, как пластинки. Музыка для меня – хлеб номер один. Я списочек приготовлю, не пугайтесь, если длинным покажется. Купите, что сможете.– Постараюсь.Шагая по серой невидимой дороге, Ольга думала – как приятно ошиблась она, узнав эту девушку с очень обыкновенным, ничем непримечательным лицом. Ожидала встретить стандартные жалобы на скуку деревенской жизни, шаблонную тоску по городу, и вдруг – человек, для которого слова «долг», «служение», «совесть» оказались не только словами. А впрочем, почему же «вдруг»? Что удивительного в этой встрече? Не притворяйся, девочка Оля. Ты-то вряд ли смогла бы так. Даже наверняка не смогла бы – вот почему и «вдруг». А ведь ты тоже не хотела быть одной из многих... Но для этого тебе пришлось уехать в город, а Вале – приехать сюда. Она-то действительно стала одной из немногих, а ты?И вдруг пришла ей в голову мысль, заставившая ее невольно замедлить шаги. Ты бредишь, девочка Оля... Но все-таки, на минуту допустим, что это случилось. Вернуться сюда и поработать в школе. Учителей не хватает, а ты могла бы вести физику и математику. Что невозможного в этом решении? И вот тогда ты действительно могла бы стать одной из немногих и получила бы возможность делать настоящее дело – помочь Коле и Верочке и тем десяткам ребят, которых ты могла бы многому научить. Что невозможного в этом решении? Да ничего. Если, конечно, не считать множества достаточно веских и убедительных причин не делать этого. Юрий, и то, что у тебя нет никакого влечения к преподавательскому делу, – как будто Валя родилась с этим влечением! – и, конечно, было бы неразумно использовать физика-теоретика на такой «примитивной» работе... И комната в Москве, конечно. Любой из этих причин достаточно, чтобы со спокойной совестью решить, что твое место в Москве, а не здесь. Со спокойной совестью... А может ли совесть быть спокойной? Вернее – должна ли? И что заставило тебя подумать о возможности такого решения – ведь абсурдность и ненужность его совершенно очевидны? Наверняка неспокойная совесть... А у тебя прямо-таки железобетонная логика, девочка Оля...
Прошло еще несколько дней. Жизнь в доме шла тихая, будничная. Коля взял отгулы и с утра до вечера возился по хозяйству. Он как будто и минуты не мог пробыть без работы, и часто видела Ольга, как он, кончив что-нибудь делать, ходил по двору, внимательно осматривал заборы, сараи, крыши, огород – нельзя ли еще чем-нибудь заняться. И занятие, конечно, находилось – хозяйство было немалое. Коля действительно оказался мастером на все руки – сколачивал добротные скамейки, чинил обувь, выпиливал полочки, сделал соседу рамку для зеркала и безукоризненно покрыл ее лаком. Не читал он ни книг, ни газет, но вечером непременно слушал последние известия. Верочка тоже никогда не была без дела – варила, убиралась в комнатах, стирала, готовила уроки, ходила в школу. Была она по-прежнему молчалива и так же опускала глаза, разговаривая с Ольгой. И Ольга уже понимала, что никаких перемен в отношениях к ней Коли и Верочки не будет, и с каждым днем ненужность и бессмысленность ее пребывания здесь все больше тяготила ее. Надо ехать, говорила себе Ольга по вечерам, и не уезжала, все еще ожидая чего-то. Но ничего не менялось – все таким же спокойным и вежливо-равнодушным был Коля, он уже не заботился о том, чтобы Ольга не скучала, видимо, вполне удовлетворившись ее словами, что скучать она не умеет. И все тот же назойливый рефрен «чужая», «чужая» – слышался Ольге, когда Верочка спрашивала ее: «Вы обедать сейчас будете или подождете Колю? Вы спать когда ляжете?» И по-прежнему не находилось в доме дел для нее – да Ольга уже и не настаивала на этом, примирившись со своим положением заезжего гостя. Пора уезжать, повторяла Ольга, но надо было поговорить с Колей о том, чтобы взять Верочку с собой в Москву, хотя Ольга уже не была уверена, что вообще нужно это делать. «И с чего ты взяла, что Верочке будет лучше с тобой? Кто ты для нее? Чу-жа-я...» И она никак не решалась заговорить об этом с Колей, но, наконец, выбрала время, когда Верочка ушла в школу, и сказала:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13