Ночью Арон несколько раз заглядывал в комнату Марка. Тот спал крепко, как всегда. Арону хотелось разбудить его и выспросить у него имя преступника, пусть со слезами, пусть без. Его удержала лишь мысль, что, проснувшись, Марк снова почувствует боль. * * * — А за что его в самом деле избили? — спрашиваю я.— Разве я только что не сказал тебе об этом?— Ты не привел никаких доказательств. А сам Марк подтвердил потом твои подозрения?— Если бы ты своими глазами видел, как его отделали, ты бы и сам сразу понял, что это не была обычная драка, какие случаются между мальчишками. Я ведь знаю, как дерутся дети. Если кто-то доказал, что он сильней других, то сразу перестает драться. Вот как бывает у детей. А Марк выглядел так, словно угодил в руки человека, который его ненавидит. Это была не обычная детская драка, а нападение.— И все это было для тебя так очевидно, что не стоило и расспрашивать? И тебе даже не пришло в голову, что ты мог присочинить мотивы, относящиеся лишь к тебе и не имеющие никакого отношения к Марку?— Нет, — отвечает Арон, — это мне не пришло в голову.Он наливает себе полную рюмку и говорит, что в жизни его так часто били, а после этого он так часто имел возможность поглядеть в лицо того, кто бил, что вполне может об этом судить. Потом он спрашивает:— Еще вопросы есть? * * * Новый день не принес ясности. Марк не пошел в школу, а Арон не пошел на работу, он попросил Ирму позвонить с ближайшего телефона в комендатуру и извиниться за него: он внезапно заболел. Марк стойко отказывался называть имена. Арон пробовал и по-хорошему, и по-плохому; почему, спрашивал он, ты не хочешь, чтобы твоего мучителя наказали, — безуспешно. В конце концов причины скрытности Марка начали интересовать его чуть ли не больше, чем имя преступника, может, это связано с какой-нибудь страшной угрозой? Известно же, что некоторые хулиганы с помощью угроз продлевают муку своих жертв. Причем такая предполагаемая угроза могла быть страшной не сама по себе, а лишь в напуганном уме Марка; понятие «страшное» не для всех означает одно и то же.С этих пор Арон всегда старался избегать нетерпимости и гнева в разговоре с сыном, заменяя их добротой и отчасти хитростью. Он говорит, будто уже тогда понимал, что доверие не есть нечто дарованное Богом, что его нельзя завоевать ни претензиями, ни, тем паче, шантажом. Что к нему надо приближаться миллиметр за миллиметром, порой долгим путем утомительных мелких усилий. К полудню ему удалось кое-чего добиться. Правда, он по-прежнему не знал, кто так жестоко избил его сына, зато выяснил, по крайней мере, почему Марк столь исступленно скрывает от него имя. Просто мальчик боялся потерять ту последнюю часть уважения, которую, как ему казалось, он еще мог сохранить после драки, он хотел по меньшей мере красиво проигрывать. Он живо представлял себе, какой это закончится для него катастрофой, если отец войдет в школьный двор, схватит того хулигана и излупцует его на глазах у всех остальных ребят.— Ты не волнуйся, — заверял его Арон, — я его так отделаю, что у него навек пропадет охота приставать к тебе.Аргумент был не из удачных. Да, Марк, конечно, верил, что такая карательная акция в какой-то мере защитит его впредь от побоев, но ценой этого стало бы всеобщее презрение, а такую цену он платить не желал. Арон спросил Марка, готов ли он, чтобы его снова избил тот же самый хулиган или кто-либо другой, ибо если они заметят, что сопротивления нет и не будет, то едва ли прекратят избиения.— Месть, она не только для других, — сказал Арон, — разве ты не хочешь, чтобы его избили точно так же, как и тебя?— Хочу, — отвечал Марк, — я и пробовал, но он слишком уж сильный.— А теперь ты мне скажешь, как его зовут?Марк отрицательно помотал головой, удивленный тем, что отец начинает свои расспросы по второму кругу. В результате Арон пообещал ему не ходить ни в школу, ни на квартиру к тому мальчишке, он вообще не собирается ничего делать, он хочет только услышать имя, чтобы тотчас забыть его.— Когда мы оба будем его знать, — сказал он, — тебе сразу станет легче.Марк потребовал с него честное слово. И у Арона не осталось другого выхода, если он хотел узнать имя. Итак, мальчишку звали Винфрид Шмидт.Когда Арон вышел из комнаты, Марк вслед ему сердито спросил, куда это он идет. Арон ответил, что хочет немного прогуляться, а куда он и сам не знает, уж во всяком случае, не в школу. Этого мальчишку, этого Винфрида Шмидта, продолжает Арон, он так никогда и не увидел, и в его разговорах с Марком это имя больше не упоминалось, но он и по сей день не забыл его, смешно, не правда ли? Сперва он гулял безо всякой цели, свежий воздух и хорошая погода помогали совладать с гневом, он даже ни на секунду не допускал возможности нарушить данное Марку слово. Потом он, вовсе к тому не стремясь, увидел школу, пустой двор, вокруг которого росли деревья. Расписания он не помнил и потому не знал, кончились уже занятия или еще нет. Кстати, если бы он хотел нарушить слово, то неясно, стоит ли ему здесь стоять и дожидаться. Однако же он с четверть часа простоял на одном месте. По инерции, как он говорит. Какой-то человек вышел из школьного здания и недоверчиво воззрился на него, может, просто учитель, который собирался идти домой. Арон ушел.Чем больше проходило времени, рассказывает он, тем более расплывчатыми становились его мысли, теперь он не смог бы даже сказать, чего ищет. Легко сказать — выход. Он знал только одно: Марка избили и надо сделать так, чтобы это не повторилось. Лучше всего было бы поговорить с этим мальчишкой. Объяснить бы, как это бесчеловечно — избивать людей, как это плохо не только для того, кого бьют, но и для собственной души. И уговаривать надо до тех пор, пока он не станет другим. Но какую это даст гарантию? Человек должен вести себя так, как хотел бы, чтобы себя вели другие. И есть ли уверенность, что их удастся убедить раньше, чем они забьют кого-нибудь до смерти? И где взять терпение? И как защититься от еще одной драки? И от несогласия?Он твердо решил не возвращаться домой, пока не придумает, как оградить Марка. Первой его мыслью было забрать сына из этой школы и перевести в другую. Но это не было выходом. То, что случилось здесь, могло повториться в любом другом месте. Мысль постоянно сопровождать Марка представлялась и вовсе не выполнимой. Марк должен научиться сам защищать себя, вот оно, лишь активная самозащита сделает его независимым от посторонней помощи, итак, я должен вооружить его. * * * Тут Арон вспомнил о своем решении, которое принял несколько месяцев назад и постепенно забыл, — стать для Марка образцом. Образцом во всех жизненных ситуациях, но, кроме вялых попыток, покамест ничего сделано не было. Надо переломить ситуацию. В том, что случилось, Арон увидел повод выполнить свое решение и одновременно помочь Марку выпутаться из затруднительного положения. А как он сам, Арон, в школьные годы отвечал на побои? Он уже не помнил отдельных эпизодов, но конечно же случались драки, о которых он успел позабыть, а впрочем, воспоминания не играли особой роли. Можно сказать наверняка, что в то время он отнюдь не был таким героем, какого хотел сделать из Марка рассказами о якобы собственном детстве.Итак, он сел возле кровати и сказал:— Кстати, я тебе когда-нибудь рассказывал, что много лет назад был боксером? Нет? Странно. Я был уверен, что ты это знаешь. Ну ладно, раз нет, тогда слушай. Началось это, когда я был примерно в том же возрасте, как ты сейчас, ну разве что на несколько месяцев старше. В школе я со всеми очень хорошо ладил, но вот на улице у нас жил один такой тип, который портил жизнь всем. Звали его Вернер. Он всегда решал, во что нам играть, он решал, кому можно играть, а кому нельзя, а если кто хотел по-другому, тот получал несколько хороших затрещин: он был сильней всех. А еще ему надо было прислуживать, он говорил: сегодня будешь ты, и тот, на кого он показывал, весь день был при нем слугой. Можешь себе представить, как мы хотели от него избавиться, но никто из нас ничего не мог сделать: он и в самом деле был ужасно сильный. Единственное, что можно было сделать, — это перед тем, как выйти на улицу, поглядеть в окно, там он или нет. И если он был там, то приходилось оставаться дома и умирать от скуки, что было ничуть не лучше. Он и меня избивал, много раз избивал, а когда мать спрашивала, почему я плачу, я чего-нибудь врал, потому что боялся, как бы на другой день мне не досталось еще больше, если я его выдам.Марк даже зажмурился от жалости, он был очень талантливый слушатель. И хотя мальчик привык к тому, что все истории отца всегда хорошо кончаются, это отнюдь не ослабляло напряжения. Он с великим нетерпением ждал ключевого слова, которое обозначит поворот к счастливому концу, но Арон решил, что его рассказ еще недостаточно страшный. Злодейство Вернера, как он полагал, вполне могло вытерпеть еще несколько дополнительных штрихов.— Как-то раз он разбил камнем стекло, большое стекло в витрине, и сразу убежал. А раз я случайно стоял неподалеку, то, конечно, тоже убежал. Его не опознали, а меня — да. Когда я пришел домой, у моего отца уже сидел хозяин лавки и рассказывал, что я разбил камнем его витрину. А теперь подумай: я до того боялся Вернера, что просто не мог его выдать и взял вину на себя. Наказание, которое заслужил он, сполна получил я, а когда я рассказал Вернеру, как все было, чтоб он похвалил меня за мое молчание, знаешь, что он сделал? Он высмеял меня и сказал: раз ты такой дурак, так тебе и надо.— А дальше все шло по-старому? — нетерпеливо спросил Марк.— Не всегда, — отвечал Арон, — так шло ровно столько, сколько я надеялся на чудо и ждал, что мучения кончатся сами по себе. Слушай же, что произошло дальше. Как-то раз я прочитал в газете про боксерский турнир, точнее сказать, прочитал, как один знаменитый боксер, имени я уже теперь не помню, готовится к участию в мировом первенстве. Как он тренируется недели подряд, совершает пробежки по лесу, поднимает гири, часами бьет по мешку с песком, и все это лишь ради того, чтобы выиграть одну-единственную встречу. Это произвело на меня такое впечатление, что я решил тоже стать боксером и тоже тренироваться, чтобы поколотить Вернера. Я пошел к отцу и попросил его записать меня в боксерскую школу, ведь бывают же настоящие боксерские школы. Сперва он не соглашался, ведь это стоит денег; он сказал, что уж лучше мне играть в футбол. Но чем бы помог мне футбол против Вернера? Я не отставал от отца, я канючил и канючил, и наконец он согласился.Далее последовало подробное перечисление усилий, которых требовали занятия боксом, описание успехов при освоении данного ремесла, ибо, по словам Арона, бокс в конце концов — это ремесло, а потому, конечно до известной степени, не зависит от способностей. На самом же деле он, когда был молодым, проявлял к боксу более чем умеренный интерес, ходил лишь смотреть особые матчи. Но атмосфера в спортзале вносила своего рода разнообразие в его довольно однообразную жизнь.Арон без труда украшал рассказ о своем спортивном становлении боксерскими терминами. Марк лежал, удивлялся и слушал такие слова, как «апперкот», «клинч», «прямой правой» или «сайд-степ». Но наряду со множеством деталей Арон не забыл упомянуть и о том, что окрыляло его во время тренировок, что придавало ему новые силы, когда надо было освоить очередной, весьма сложный прием: это была мысль о Вернере, это была надежда победить чудовище. Но, продолжал он, пусть Марк не думает, что это его утомляло. Учиться боксу — если отвлечься от затраченных усилий — это вдобавок увлекательная игра, игра, которую трудно описать, в нее просто надо включиться.— И вот наконец настал этот день. Все это время я старался, чтобы по мне было ничего не заметно, я вел себя как обычно, чтобы Вернер ни о чем не догадался. Кстати, я не собирался сразу бросаться в драку, я просто решил больше ничего безропотно не сносить. Но если честно, я с нетерпением ждал подходящего случая. И такой случай скоро представился. Вернер показал на меня пальцем и сказал: сегодня ты. Ты ведь помнишь, так он выбирал себе слуг. И тут я ему ответил: ищи себе кого поглупее, а у меня охоты нет, и сегодня нет, и вообще больше не будет.— А он что сделал?— Он поглядел на меня так, словно ослышался. Остальные ребята перепугались до смерти, а один малыш даже шепнул мне, что Вернер сделает из меня отбивную котлету, сам же Вернер медленно направился ко мне, засучивая рукава. Я ему и говорю: «Чего это ты рукава засучиваешь, на улице совсем не жарко». И тут он как размахнется. А я дождался нужного момента, что уже тысячу раз проделывал на занятиях боксом, — и раз! — съездил ему по носу.Тут Марк не мог больше сдерживать свои чувства, он восторженно зааплодировал и перекувырнулся в кровати. Но историю надо было продолжить, Марку наверняка хотелось услышать счастливый конец. Как растерялся Вернер, и маленький Арно даже не подумал воспользоваться этим, да и нужды в том не было, и как Вернер опять перешел в атаку. Маленький шажок в сторону — знаменитый сайд-степ, — и кулак Вернера угодил в пустоту. Ослепнув от ярости, он ринулся вперед, навстречу своему несчастью, и угодил под целый град ударов. Ужас, охвативший ребят, сменился безудержным ликованием, когда они увидели, что бунт Арно не привел к катастрофе, точнее сказать, привести-то привел, но к катастрофе для Вернера. Тот даже и не видел, откуда на него обрушиваются всякие там хуки и прямые, так быстро это происходило. Когда из носа у него потекла кровь, а голова загудела от множества апперкотов, он наконец понял, что в схватке с настоящим боксером ему помогут не кулаки, а только ноги. И он припустил с такой скоростью, словно за ним гонятся черти, и начиная с этой минуты на улице воцарились тишина и порядок: чудовище больше там не появлялось.Марк был не прочь выслушать еще парочку-другую подобных историй и спросил:— А потом ты занимался боксом?— Нет, только изредка, — отвечал Арон.Тренер, правда, советовал не бросать это дело и заниматься дальше, сказал Арон, возможно, он смог бы участвовать в каком-нибудь чемпионате, но это его не очень интересовало.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32