https://wodolei.ru/catalog/vodonagrevateli/protochnye/
Как и одни Англии, не равные другим Англиям, Франции, не равные Франциям, как неодинаковые Германии, как неодинаковые Испании и не равные самим себе прочие страны нашей сегодняшней Европы, эти различные Италии все до одной прочно связаны с обратным крестовым походом. Связаны слепотой, глухотой, леностью, глупостью, мазохизмом, мешающим Западу (включая определенную, не равную Америке, Америку) разглядеть ту бездну, в которую мы рискуем упасть. Сколько же таких Италии можно перечислить? Посмотрим. Италия экс-коммунистов, которая в течение 50 лет (я была чрезвычайно молодой, когда это все началось) оставляла у меня синяки в душе. Терзала нетерпимостью, претенциозностью, презрением ко всякому, кто не был коммунистом. (На каждого не-коммуниста коммунисты цепляли ярлык реакционера или троглодита, или слуги американцев, «американцы» («Americans»), они писали как «Amerikans», помнишь?) Относились ко мне как к неверной, а после падения Берлинской стены, будто цыплята, потерявшие квочку — Советский Союз, прикинулись, будто отступились от прошлого. Стали играть роль либералов. Фактически сейчас они ведут себя так, будто именно они разрушили Берлинскую стену, и любят, чтобы их называли «buonisti» («добряки»). Этот нелепый термин происходит от слова «добрый», а я противопоставляю ему более реалистичное определение — ханжа. Они любовно дают своим партиям и союзам цветочные, растительные имена: Дуб, Олива, Маргаритка. А вместо серпа и молота в качестве символа они изображают осла, т. е. животное, насколько я знаю, не ассоциирующееся с интеллектом. Теперь они ездят уже не в Москву и не в Пекин, они ездят в Нью-Йорк покупать себе сорочки в «Брукс-Бразерс» и простыни в «Блумингдейл». Вместо того чтобы оскорблять американцев, они проводят съезды под американским слоганом, похожим на рекламу моющего средства: «I care». И неважно, что трудящиеся, привыкшие размахивать красными флагами — реки, озера красных флагов, — по-английски не понимают. Неважно, если мой плотник, старый и честный коммунист, не понимает, что означает «I care». Неважно, что он читает это как «Икаре» и думает, что Икаре — это Икар, мифологический персонаж, мечтающий летать, но обжегший крылья о солнце. Вконец запутанный, потерянный, он спрашивает меня: «Госпожа Фаллачи, что за дела у них с этим Икаром?» Мне приходится объяснять ему, что Икар не имеет никакого отношения ни к ним, ни к их ханжескому съезду, что «I care» означает не «Икар», а «я заинтересован, обеспокоен, неравнодушен». Тогда добрейший плотник злится и кричит: «Что за кретин выдумал эту дикую дурость?!» Теперь они уже даже не называют меня реакционеркой, троглодиткой, служанкой американцев. Они не передразнивают и не высмеивают меня, как во времена Вьетнама, как в 1969 году после моего репортажа из Ханоя. В этом месте я должна открыть скобку — это мой долг перед самой собою.
Скобка. Расположившись ко мне после репортажей 1967 и 1968 годов из Южного Вьетнама, полностью выражавших то, что я думала об этой сомнительной войне, в 1969 году правительство Хо Ши Мина пригласило меня посетить Северный Вьетнам. Я поехала и почти немедленно убедилась, что мерзавцы из Ханоя совсем не лучше мерзавцев из Сайгона. Сталинизм и маоизм господствовали там намного сильнее, чем в Советском Союзе и в Народном Китае. В том же независимом духе, в котором я писала репортажи из Сайгона, я написала и о Северном Вьетнаме. Правду. (На это не осмеливался никто в указанные времена. Прочитай статьи, написанные журналистами, чей опыт был сходен с моим. Увидишь, кто из них осмеливался на это. Никто.) Я написала о простых людях. Например, о том факте, что им приказывали мочиться отдельно, испражняться отдельно. Эта система позволяла министерству сельского хозяйства собирать человеческие экскременты, не тронутые мочой, и затем превращать их в удобрения. За соблюдением системы следили власти. За людьми следили во время мочеиспускания и испражнения. (Моя сопровождающая Ан Ти наблюдала за мной дважды. Один раз в ванной отеля и один раз в поле. Можешь себе представить мою реакцию на подобное посягательство). Еще я писала о той злобе, с которой они обрушивались на тех, кто не был членом коммунистической партии. Особенно на католиков и буддистов. Даже кто-то сражался бок о бок с вьетконговцами, не будучи при этом членом партии. Для более точного отображения действительности я написала о том, как старый вьетнамец, член Лиги борьбы за независимость Вьетнама, ветеран Дьен Бьен Пу, прошептал мне со слезами: «Мадам, мадам, вы не знаете, как с нами здесь обращаются!» После выхода моего репортажа римский коммунистический журнал отреагировал на него рядом нападок, выставляя меня этакой идиоткой из высшего общества. Помнишь оскорбительный заголовок, растянувшийся на две полосы громадным кеглем: «Синьорина Сноб едет во Вьетнам»?
Но еще оскорбительнее повела себя одна молодая голливудская актриса (ее имя я не стану упоминать из-за презрения), чья поездка пришлась следом за моей, то есть как раз на те дни, когда мои репортажи бесили лидеров Ханоя сильнее, чем Ан Ти бесила меня во время моей поездки. Движимая скудным умишком, равно как и самонадеянностью, и тягой к публичности, по приезде домой молодая актриса несколько раз выступила с речами, где оклеветала меня, повторяя все то, что говорили обо мне лидеры Ханоя. А именно — я продалась американскому правительству, что я поехала в Северный Вьетнам шпионить на Пентагон, что я сотрудничаю с ЦРУ и оболгала Северный Вьетнам по указанию ЦРУ. Я не убила ее, к сожалению. Я ограничилась тем, что написала ей короткое и свирепое письмо, в котором заметила, что история и политика — слишком серьезные вещи для таких ничтожеств, как она, а кроме того, обещала ей сильного пинка в задницу при первом же случае. Но случай так и не представился. Я была постоянно занята слишком серьезными делами, в основном какой-нибудь войной, она же была постоянно занята каким-нибудь замужеством или фильмом, или видео, в которых учила, как сохранить фигуру. Так что я отвешиваю ей обещанный пинок теперь. Я плюю ей в лицо, как поклонникам Бен Ладена. Поскольку вдобавок всепрощение не входит в список моих добродетелей, я использую эти страницы также и для того, чтобы выразить свое презрение одному из двух американских пленных, с которыми я познакомилась в Ханое. Тому пилоту бомбардировщика, которого освободили вследствие яростного протеста, который я вызвала своим интервью… Встреча проходила перед несколькими северовьетнамскими офицерами и началась с унизительного подбирания конфет, которые самые жестокие из них бросали ему на пол. На каждую конфету — поясной, до земли, благодарственный поклон. Во время интервью (записанного мною) он все твердил о том, как хорошо с ним обращаются его тюремщики, они-де даже кормили его «прекрасным meat-loaf» (колбасным «хлебом»). Я тщетно пыталась воззвать к его чувству собственного достоинства, поведав ему, что американцы только что побывали на Луне, и, когда встреча подошла к концу, я страшно разругалась с офицером, бросавшим конфеты. Из-за этой ссоры меня вынудили покинуть Ханой до истечения срока визы. Тем не менее, когда его освободили, бедный парень не проявил ни капли благодарности, он объявил, что то, что я написала (и опубликовала в журнале «Look» как передовую статью, с анонсом на обложке), — полная ложь. Не было конфет, брошенных на пол, не было унизительного, до земли, поклона в благодарность ублюдку в форме, не было благодарности за «прекрасный meat-loaf». He было моей попытки воскресить его чувство собственного достоинства рассказом об американском путешествии на Луну. Он показал себя таким героем, он даже намекнул на то, что я — коммунистка. Ну что ж… Его имя лейтенант Р.Ф. Фришмен. Скобка закрывается.
Я знаю — у зла нет паспорта. Не нужно убивать тысячи людей во имя Аллаха, чтобы доказать это. Теперь, когда я отомстила за три старые обиды, давайте вернемся к «добрякам», у которых есть подражатели даже среди пилотов бомбардировщиков и голливудских звезд. Я имею в виду итальянских «стрекоз». Нет, они больше не оскорбляют меня, как привыкли раньше. (Завтра, однако, опять начнут, будьте спокойны). Они не оскорбляют и позабыли все, что сделали. Но я не забыла. Исполненная горечи, бессилия, грусти, я ору: «Кто вернет мне пятьдесят лет, проведенных с синяками на душе, с поруганной честью?» Я задала этот вопрос одному бывшему активисту бывшей коммунистической молодежной организации. Организация — настоящее «агентство по трудоустройству»: оттуда вышло большинство левых мэров, чиновников и депутатов, что причиняют страдания нашей стране. Я напомнила ему, что фашизм не идеология, а поведение, и спросила: «Кто вернет мне те пятьдесят лет?» Так как к настоящему времени он тоже заделался либералом, я ожидала извинений: «Ты уж прости нас, пожалуйста». Он же, напротив, усмехнулся и ответил: «Можешь требовать через суд». Да, сколько волка ни корми, все равно в лес смотрит. Нет, их Италия не является и никогда не станет моей Италией.
* * *
Но и Италия их противников — тоже не моя Италия. Я не голосую за их противников. Собственно говоря, я ни за кого не голосую. Признаюсь в этом с болью, с печалью, с глубоким чувством вины. Потому что не-голосование — это тоже голосование. Законное, легальное голосование. По формуле «пошли-вы-все-к-черту». Это самое трагическое из всех существующих голосований. Печальное голосование гражданина, который никому не верит, ни с кем не солидарен, который не знает, кто бы мог его представлять, и чувствует себя покинутым, обманутым, одиноким. Одиноким, как я. Как я мучаюсь, когда проходят выборы в Италии! В эти дни я только и делаю что сыплю проклятиями и курю, и между одним ругательством и другим, одной сигаретой и другой я жалуюсь: «Господи! Мы шли в тюрьмы, мы умирали под пытками, под пулями, в концентрационных лагерях за то, чтобы вновь обрести право на голосование. А я не голосую…» Да, я жалуюсь, ненавижу и проклинаю оцепенение, которое мешает мне голосовать, я жалуюсь, завидую тем, кто идет на компромисс, умеет приспосабливаться, доверяет тем, кто кажется лучшим среди худших… (На всех референдумах я, наоборот, голосую. Потому что во время референдумов не выплывают какие-то люди, которые мне не кажутся годными, чтоб меня представлять. Демократический процесс проходит без посредников. «Хочешь монархию?» — «Ни капельки». «Хочешь республику?» — «Конечно». «Хочешь, чтобы у тебя под домом стреляли охотники?» — «Черт возьми, нет». «Хочешь, чтобы твоя частная жизнь защищалась законом?» — «Черт возьми, да»). Теперь, когда этот вопрос прояснен, адресуем пару слов лидеру тех самых противников. Я имею в виду нынешнего премьер-министра Италии.
Дорогой Берлускони, я понимаю, что, когда я ругаю бывших коммунистов, вы раздуваетесь от радости, торжествуете, как счастливая невеста. Минуточку. У меня запасено кое-что и для вас. Я заставила вас ждать так долго, я держала вас в подвешенном состоянии, потому что вы не несете ответственности за мои пятьдесят лет горя. В этом смысле вы абсолютно невинны. Вдобавок я не знаю вас так же хорошо, как знаю ханжей. Вы настолько недавнее приобретение, господин Берлускони, вы такая новинка. Как раз когда я решила, что больше не желаю слышать о политике (святое для меня слово, как вы могли понять), появились вы. Вы выросли на этом Олимпе, как неопределенного сорта растение вырастает в огороде, а мы смотрим на него и интересуемся: «Что это? Редиска, крапива?» С тех пор я наблюдала за вами с любопытством и недоумением и, так и не решив, редиска вы или крапива, продолжала размышлять о том, что если вы редиска, то не такая уж большая, а если вы крапива, то не сильно жгучая… Кроме того, вы, казалось, испытывали те же сомнения — по крайней мере рот ваш (глаза — гораздо реже) улыбается или смеется слишком часто. Даже когда нет причины для улыбки или смеха, я имею в виду, когда уместней было бы плакать, вы улыбаетесь или смеетесь, будто не слишком принимая себя всерьез, будто зная, что ваш неожиданный успех в политике — это экстравагантный и незаслуженный подарок судьбы, шутка истории, причудливое приключение в вашей жизни. Это первая причина, по которой вы мне не нравитесь. Но есть и другие, сэр.
Прежде всего, вам не хватает хорошего вкуса и ума. К примеру, вы хотите, чтобы вас называли Cavaliere. Рыцарь, кавалер. Почему? Это не настолько важный титул, поверьте мне. Италия производит больше кавалеров труда, нежели ренегатов. Подумать только, однажды в эту кучу президент Италии хотел запихнуть и меня. Чтобы предотвратить несчастье, я вынуждена была распространить слух, что, если он осмелится сделать это, я подам на него в суд за диффамацию. А вы носитесь с этим титулом, как обедневший аристократ с феодальным гербом. А учитывая, что Муссолини тоже тешился кавалерским титулом, с вашей стороны, думаю, налицо политическая ошибка пополам с дурацкой похвальбой. Глава же государства не может позволять себе смешивать политические ошибки с дурацкой похвальбой. Он выставляет на посмешище не себя — страну.
Во-вторых, я возмущена бестактностью и поверхностностью, с которыми вы выбрали имя вашей партии: Forza Italia! — Жми, Италия! — Так вопят стадионные хулиганы во время международных футбольных матчей. Это для меня оскорбительно, как и мерзости коммунистов, о которых я только что говорила. Может, еще оскорбительнее, ведь на этот раз удар нанесен не по мне — по моей стране. Господин Берлускони, вам не давали права использовать имя моей страны для названия вашей политической партии. Моя страна — это страна всех итальянцев, в том числе ваших конкурентов и противников, и врагов. Тем паче вам не давали права отождествлять ее с омерзительными воплями, раздающимися на омерзительных футбольных матчах. За такое оскорбление мой прапрапрадед Джобатта вызвал бы вас на дуэль, взявшись за шпагу, которой бился под Куртатоне и при Монтанаре. Мои дяди взялись бы за штыки Второй мировой войны. Мой отец сломал бы вам нос, моя мать выцарапала бы глаза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18
Скобка. Расположившись ко мне после репортажей 1967 и 1968 годов из Южного Вьетнама, полностью выражавших то, что я думала об этой сомнительной войне, в 1969 году правительство Хо Ши Мина пригласило меня посетить Северный Вьетнам. Я поехала и почти немедленно убедилась, что мерзавцы из Ханоя совсем не лучше мерзавцев из Сайгона. Сталинизм и маоизм господствовали там намного сильнее, чем в Советском Союзе и в Народном Китае. В том же независимом духе, в котором я писала репортажи из Сайгона, я написала и о Северном Вьетнаме. Правду. (На это не осмеливался никто в указанные времена. Прочитай статьи, написанные журналистами, чей опыт был сходен с моим. Увидишь, кто из них осмеливался на это. Никто.) Я написала о простых людях. Например, о том факте, что им приказывали мочиться отдельно, испражняться отдельно. Эта система позволяла министерству сельского хозяйства собирать человеческие экскременты, не тронутые мочой, и затем превращать их в удобрения. За соблюдением системы следили власти. За людьми следили во время мочеиспускания и испражнения. (Моя сопровождающая Ан Ти наблюдала за мной дважды. Один раз в ванной отеля и один раз в поле. Можешь себе представить мою реакцию на подобное посягательство). Еще я писала о той злобе, с которой они обрушивались на тех, кто не был членом коммунистической партии. Особенно на католиков и буддистов. Даже кто-то сражался бок о бок с вьетконговцами, не будучи при этом членом партии. Для более точного отображения действительности я написала о том, как старый вьетнамец, член Лиги борьбы за независимость Вьетнама, ветеран Дьен Бьен Пу, прошептал мне со слезами: «Мадам, мадам, вы не знаете, как с нами здесь обращаются!» После выхода моего репортажа римский коммунистический журнал отреагировал на него рядом нападок, выставляя меня этакой идиоткой из высшего общества. Помнишь оскорбительный заголовок, растянувшийся на две полосы громадным кеглем: «Синьорина Сноб едет во Вьетнам»?
Но еще оскорбительнее повела себя одна молодая голливудская актриса (ее имя я не стану упоминать из-за презрения), чья поездка пришлась следом за моей, то есть как раз на те дни, когда мои репортажи бесили лидеров Ханоя сильнее, чем Ан Ти бесила меня во время моей поездки. Движимая скудным умишком, равно как и самонадеянностью, и тягой к публичности, по приезде домой молодая актриса несколько раз выступила с речами, где оклеветала меня, повторяя все то, что говорили обо мне лидеры Ханоя. А именно — я продалась американскому правительству, что я поехала в Северный Вьетнам шпионить на Пентагон, что я сотрудничаю с ЦРУ и оболгала Северный Вьетнам по указанию ЦРУ. Я не убила ее, к сожалению. Я ограничилась тем, что написала ей короткое и свирепое письмо, в котором заметила, что история и политика — слишком серьезные вещи для таких ничтожеств, как она, а кроме того, обещала ей сильного пинка в задницу при первом же случае. Но случай так и не представился. Я была постоянно занята слишком серьезными делами, в основном какой-нибудь войной, она же была постоянно занята каким-нибудь замужеством или фильмом, или видео, в которых учила, как сохранить фигуру. Так что я отвешиваю ей обещанный пинок теперь. Я плюю ей в лицо, как поклонникам Бен Ладена. Поскольку вдобавок всепрощение не входит в список моих добродетелей, я использую эти страницы также и для того, чтобы выразить свое презрение одному из двух американских пленных, с которыми я познакомилась в Ханое. Тому пилоту бомбардировщика, которого освободили вследствие яростного протеста, который я вызвала своим интервью… Встреча проходила перед несколькими северовьетнамскими офицерами и началась с унизительного подбирания конфет, которые самые жестокие из них бросали ему на пол. На каждую конфету — поясной, до земли, благодарственный поклон. Во время интервью (записанного мною) он все твердил о том, как хорошо с ним обращаются его тюремщики, они-де даже кормили его «прекрасным meat-loaf» (колбасным «хлебом»). Я тщетно пыталась воззвать к его чувству собственного достоинства, поведав ему, что американцы только что побывали на Луне, и, когда встреча подошла к концу, я страшно разругалась с офицером, бросавшим конфеты. Из-за этой ссоры меня вынудили покинуть Ханой до истечения срока визы. Тем не менее, когда его освободили, бедный парень не проявил ни капли благодарности, он объявил, что то, что я написала (и опубликовала в журнале «Look» как передовую статью, с анонсом на обложке), — полная ложь. Не было конфет, брошенных на пол, не было унизительного, до земли, поклона в благодарность ублюдку в форме, не было благодарности за «прекрасный meat-loaf». He было моей попытки воскресить его чувство собственного достоинства рассказом об американском путешествии на Луну. Он показал себя таким героем, он даже намекнул на то, что я — коммунистка. Ну что ж… Его имя лейтенант Р.Ф. Фришмен. Скобка закрывается.
Я знаю — у зла нет паспорта. Не нужно убивать тысячи людей во имя Аллаха, чтобы доказать это. Теперь, когда я отомстила за три старые обиды, давайте вернемся к «добрякам», у которых есть подражатели даже среди пилотов бомбардировщиков и голливудских звезд. Я имею в виду итальянских «стрекоз». Нет, они больше не оскорбляют меня, как привыкли раньше. (Завтра, однако, опять начнут, будьте спокойны). Они не оскорбляют и позабыли все, что сделали. Но я не забыла. Исполненная горечи, бессилия, грусти, я ору: «Кто вернет мне пятьдесят лет, проведенных с синяками на душе, с поруганной честью?» Я задала этот вопрос одному бывшему активисту бывшей коммунистической молодежной организации. Организация — настоящее «агентство по трудоустройству»: оттуда вышло большинство левых мэров, чиновников и депутатов, что причиняют страдания нашей стране. Я напомнила ему, что фашизм не идеология, а поведение, и спросила: «Кто вернет мне те пятьдесят лет?» Так как к настоящему времени он тоже заделался либералом, я ожидала извинений: «Ты уж прости нас, пожалуйста». Он же, напротив, усмехнулся и ответил: «Можешь требовать через суд». Да, сколько волка ни корми, все равно в лес смотрит. Нет, их Италия не является и никогда не станет моей Италией.
* * *
Но и Италия их противников — тоже не моя Италия. Я не голосую за их противников. Собственно говоря, я ни за кого не голосую. Признаюсь в этом с болью, с печалью, с глубоким чувством вины. Потому что не-голосование — это тоже голосование. Законное, легальное голосование. По формуле «пошли-вы-все-к-черту». Это самое трагическое из всех существующих голосований. Печальное голосование гражданина, который никому не верит, ни с кем не солидарен, который не знает, кто бы мог его представлять, и чувствует себя покинутым, обманутым, одиноким. Одиноким, как я. Как я мучаюсь, когда проходят выборы в Италии! В эти дни я только и делаю что сыплю проклятиями и курю, и между одним ругательством и другим, одной сигаретой и другой я жалуюсь: «Господи! Мы шли в тюрьмы, мы умирали под пытками, под пулями, в концентрационных лагерях за то, чтобы вновь обрести право на голосование. А я не голосую…» Да, я жалуюсь, ненавижу и проклинаю оцепенение, которое мешает мне голосовать, я жалуюсь, завидую тем, кто идет на компромисс, умеет приспосабливаться, доверяет тем, кто кажется лучшим среди худших… (На всех референдумах я, наоборот, голосую. Потому что во время референдумов не выплывают какие-то люди, которые мне не кажутся годными, чтоб меня представлять. Демократический процесс проходит без посредников. «Хочешь монархию?» — «Ни капельки». «Хочешь республику?» — «Конечно». «Хочешь, чтобы у тебя под домом стреляли охотники?» — «Черт возьми, нет». «Хочешь, чтобы твоя частная жизнь защищалась законом?» — «Черт возьми, да»). Теперь, когда этот вопрос прояснен, адресуем пару слов лидеру тех самых противников. Я имею в виду нынешнего премьер-министра Италии.
Дорогой Берлускони, я понимаю, что, когда я ругаю бывших коммунистов, вы раздуваетесь от радости, торжествуете, как счастливая невеста. Минуточку. У меня запасено кое-что и для вас. Я заставила вас ждать так долго, я держала вас в подвешенном состоянии, потому что вы не несете ответственности за мои пятьдесят лет горя. В этом смысле вы абсолютно невинны. Вдобавок я не знаю вас так же хорошо, как знаю ханжей. Вы настолько недавнее приобретение, господин Берлускони, вы такая новинка. Как раз когда я решила, что больше не желаю слышать о политике (святое для меня слово, как вы могли понять), появились вы. Вы выросли на этом Олимпе, как неопределенного сорта растение вырастает в огороде, а мы смотрим на него и интересуемся: «Что это? Редиска, крапива?» С тех пор я наблюдала за вами с любопытством и недоумением и, так и не решив, редиска вы или крапива, продолжала размышлять о том, что если вы редиска, то не такая уж большая, а если вы крапива, то не сильно жгучая… Кроме того, вы, казалось, испытывали те же сомнения — по крайней мере рот ваш (глаза — гораздо реже) улыбается или смеется слишком часто. Даже когда нет причины для улыбки или смеха, я имею в виду, когда уместней было бы плакать, вы улыбаетесь или смеетесь, будто не слишком принимая себя всерьез, будто зная, что ваш неожиданный успех в политике — это экстравагантный и незаслуженный подарок судьбы, шутка истории, причудливое приключение в вашей жизни. Это первая причина, по которой вы мне не нравитесь. Но есть и другие, сэр.
Прежде всего, вам не хватает хорошего вкуса и ума. К примеру, вы хотите, чтобы вас называли Cavaliere. Рыцарь, кавалер. Почему? Это не настолько важный титул, поверьте мне. Италия производит больше кавалеров труда, нежели ренегатов. Подумать только, однажды в эту кучу президент Италии хотел запихнуть и меня. Чтобы предотвратить несчастье, я вынуждена была распространить слух, что, если он осмелится сделать это, я подам на него в суд за диффамацию. А вы носитесь с этим титулом, как обедневший аристократ с феодальным гербом. А учитывая, что Муссолини тоже тешился кавалерским титулом, с вашей стороны, думаю, налицо политическая ошибка пополам с дурацкой похвальбой. Глава же государства не может позволять себе смешивать политические ошибки с дурацкой похвальбой. Он выставляет на посмешище не себя — страну.
Во-вторых, я возмущена бестактностью и поверхностностью, с которыми вы выбрали имя вашей партии: Forza Italia! — Жми, Италия! — Так вопят стадионные хулиганы во время международных футбольных матчей. Это для меня оскорбительно, как и мерзости коммунистов, о которых я только что говорила. Может, еще оскорбительнее, ведь на этот раз удар нанесен не по мне — по моей стране. Господин Берлускони, вам не давали права использовать имя моей страны для названия вашей политической партии. Моя страна — это страна всех итальянцев, в том числе ваших конкурентов и противников, и врагов. Тем паче вам не давали права отождествлять ее с омерзительными воплями, раздающимися на омерзительных футбольных матчах. За такое оскорбление мой прапрапрадед Джобатта вызвал бы вас на дуэль, взявшись за шпагу, которой бился под Куртатоне и при Монтанаре. Мои дяди взялись бы за штыки Второй мировой войны. Мой отец сломал бы вам нос, моя мать выцарапала бы глаза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18