И хотя жена молчала и ничего не говорила, он понимал, как ей будет неприятно спать в одной комнате с этим полубродягой-учителем. Да у них и кровати второй или кушетки в комнате не было. Вернее, была одна кушетка, на которой они сами спали.Положим, они легко могли занять раскладушку у соседей по коммунальной квартире. «Но с какой стати? — раздраженно думал Сергей. — Я с ним в Мухусе никогда за одним столом не сидел, у него в доме не бывал. С какой стати я должен укладывать его спать рядом с нами… И что ему жаловаться, ему надо быть благодарным, что его все-таки еще держат на учительской работе. Если бы хоть была еще одна комната, а то здесь он будет храпеть рядом с нами…»Он не додумывал и не договаривал своих мыслей даже про себя. Вернее, он сам того не осознавал, что решимостью выставить гостя за дверь он целиком обязан жене, хотя она ни слова не сказала, ни полунамека не бросила, что недовольна его гостем.Наоборот, она была услужливей и доброжелательней, чем обычно. Сама того не осознавая, она была рада этому гостю, неожиданно ввалившемуся в их дом. Она была рада тому, что, вероятно, это алкоголик, что он явно давно не мылся, что, конечно, Сергей уложит его спать рядом с их супружеским ложем и тот будет громко рыгать во сне или даже нецензурно выражаться.Этот гость был прекрасной иллюстрацией к теме их раздора, заключавшейся в том, что Сергей без разбору дружит с кем попало (это было ложью, вернее, диким преувеличением), одалживает деньги людям, которые никогда их вовремя не возвращают (это было верно), не может проявить должного упорства в выколачивании квартиры из института (это было верно), на которую он давно имеет право. И вот, пожалуйста, случайный гость, и, конечно, с водкой, и ночлег лишнего человека в комнате, где и самим негде повернуться.Сам того не осознавая, но чувствуя все это и не желая давать жене этого козыря, Сергей не хотел оставлять учителя ночевать и, злясь на себя за это, старался накопить злобу на него, а так как никаких особых поводов он не находил, кроме его уж слишком несвежего вида, он злился на себя, как бы видя правоту жены, которая прожужжала ему все уши, что он не может никому по-мужски отказать в чем-нибудь или по-мужски настоять на чем-нибудь.И вот теперь, чувствуя нравственную уязвимость своего гостя, он решил на нем продемонстрировать свою мужскую твердость.— Выйдем покурим, — сказал Сергей после чая, и гость как-то слишком покорно вскочил, чувствуя какую-то надвигающуюся опасность (они уже до этого курили в комнате), потом он бросил взгляд на бутылку с водкой, как бы сказав этой бутылке своим взглядом, что они ненадолго разлучаются, и Сергей вывел его в коридор коммунальной квартиры, а потом и вовсе во двор.Они закурили под сенью большой развесистой липы, и Сергей, не глядя ему в лицо и довольный окружающей темнотой, сказал своему гостю, что тот должен сам его понять, что у него всего одна комната, что он в этой комнате спит с женой, что она не южанка, как они, и поэтому многого не понимает. Говоря все это, он чувствовал, что все глубже и глубже увязает в какой-то болотной почве, с ужасом выдергивает ногу, чтобы тут же окунуть ее в еще более смрадную, засасывающую жижу.— Да что ты, Сергей! — перебил его гость. — Я же понимаю — молодая жена! И хорошенькую же ты отхватил жену! Мне в коридоре поставьте раскладушку, и будет полный порядок!Теперь отказывать ему было еще трудней, чем вначале. Сергей никак не мог согласиться, чтобы соседи увидели и убедились, что он гостя выставил ночевать в коридор. Часть своего патриархального сознания, если оно у него оставалось, он сумел придушить и отказать гостю в ночлеге, но другая часть еще живого, извивающегося сознания не могла примириться с тем, что нарушенный им закон гостеприимства будет замечен другими.— И в коридоре нельзя, — сказал Сергей, опустив голову, — соседи будут недовольны…Было решено, что земляк Сергея пойдет ночевать на вокзал. В гостиницах, конечно, как всегда, мест не было, потому-то он и пришел к Сергею.Они вернулись в комнату, и земляк его долго, от стыда долго, надевал плащ, вернее, как-то долго громыхал плащом, а потом он пытался уйти, а Сергей ему всовывал его бутылку водки, а тот почему-то заупрямился ее брать, словно она, эта бутылка, самим пребыванием в доме Сергея была осквернена как знак, как символ дружественного застолья. Наконец Сергей сунул ему бутылку, и тот, перестав невыносимо громыхать плащом, вышел из дому. Сергею подумалось, что он опустошит эту бутылку тут же под липой, где они курили и разговаривали, если это можно назвать разговором.…И если путник останавливался на верхнечегемской дороге возле дома твоего деда и просил у хозяев напиться, то ему выносили кувшин с вином. И если день клонился к закату, путника просили войти в дом и переночевать… И если путник был верхом, его просили въехать во двор, спешиться и остаться на ночь…Но в чем дело, почему все так получилось?..И вдруг ему приоткрылась истина, и все, что вызывало его тяжелое недоумение, грусть, чувство роковой ошибки, совершенной когда-то, сразу же объяснилось.Он понял, что всю юность влюблялся и, наконец полюбив, женился на девушке, в сущности никогда не интересуясь ее душевным обликом.Нам нравится, думал он, лицо женщины, ее фигура, ее походка, ее смех, мы влюбляемся во все это и снабжаем избранницу теми душевными качествами, которые хотели бы видеть в любимом существе. Но стройные ноги, думал он, которые нам понравились, совсем не обязательно связаны с тем душевным обликом, с тем человеческим характером, который мы считаем родственным нашему.Он вспомнил товарища своей юности. На год раньше окончив школу и уехав учиться в Киев, он там влюбился в одну девушку и писал Сергею восторженные письма о ней. Потом он написал, что она с матерью едет в Мухус отдыхать и он, Сергей, и еще один его друг должны ее встретить и развлекать до самого его приезда.Сергей на всю жизнь запомнил то удивление и разочарование, которое его охватило, когда он увидел ее. Маленькая, белобрысая, с двумя тоненькими косичками, она ничем не выделялась в перронной толпе, где он ее увидел, вернее, именно выделялась какой-то подчеркнутой неяркостью.Позже, когда друг его приехал, он как-то намекнул ему, дал знать, что удивлен внешностью его возлюбленной.— Ты не знаешь, какая у нее душа, — отвечал его друг, загадочно улыбаясь и нисколько не обидевшись на намек Сергея. Тогда Сергею ответ его показался риторичным. Но ведь не душу же ее ты целуешь, хотел он сказать, но сдержался.«Насколько же он был одаренней нас, — думал Сергей, вспоминая те далекие дни, — если уже тогда понимал то, к чему я прихожу через столько лет». Сергей сейчас с абсолютной ясностью понял, что друг его юности был одаренней их всех главным человеческим даром — духовной жаждой.Именно эта жажда заставила его заметить и оценить эту пигалицу, иначе он, парень, на которого уже тогда вешались девушки, как бы ее заметил?Видно, душа его, думал Сергей, подавала встречным девушкам более тонкие сигналы, чем те сигналы, которые мы подаем встречным женщинам, и, услышав ответ на них от этой маленькой девушки, она, душа его, благодарно ответила любовью и кристаллизовалась в любви.И подобно тому, думал он, когда нам нравится внешность женщины и мы влюбляемся в нее и, влюбившись, дорисовываем ее духовный облик именно таким, каким мы его хотели бы видеть, подобно этому, когда человек чувствует к женщине душевную близость, он ее мало привлекательную внешность дорисовывает в согласии с обликом ее души. Вероятно, он испытывает благодарную нежность к ее физическому облику, как хранителю прекрасной души.А ты, подумал он о себе и почувствовал, как пронзила его волна отвращения к самому себе. Тебя всегда с неудержимой силой влекло к смазливым. Ты к ним относился, как к редким представителям какой-то высшей расы, драгоценными вкраплинами вошедшими в среду обычных людей. И ты их совершенно независимо от сознания искал везде: в театре, в метро, в студенческой аудитории, в поезде, на пляже, на пароходе, и даже у гроба в траурной толпе ты искал и находил представительниц этой якобы высшей расы. Ты к ним тянулся, как мещане раньше тянулись к аристократам. И, несколько раз в жизни дотянувшись, ты обжигался о них и, проклиная, давал себе слово найти совершенно другой тип девушки, лишенный всего этого вздора, хамства, капризов, душевной пустоты. Самое смешное, что следующая девушка, которая тебе нравилась, казалась скромницей или интеллектуалкой, или работала под тургеневскую барышню.Смазливым все идет. и они выступают в разных обличьях, в том числе и в обличье женщины, как бы не подозревающей о своей привлекательности. Эти даже хуже, чем так называемые инфернальные женщины, потому что они маскируются под скромниц… Да, инфернальные женщины… В сущности, пошлое определение, романтизирующее зло. Что такое инфернальная женщина? Это привлекательная хамка — вот что такое инфернальная женщина.Ему показалось, что он очень точно определил сущность роковых женщин, и, как всегда, когда он приходил к точной мысли, это улучшило его настроение.В сущности, стремление к красоте, подумал он, смягчаясь к себе, заложено в человеке самой природой. Иначе это объяснить невозможно. Это инстинкт улучшения рода, и этот инстинкт вечен, и он стоит над историей, над классами, над всеми социальными перегородками. Иначе сегодняшний человек не мог бы восхищаться Нефертити. Социальная ограниченность человека может создавать те или иные оттенки в понимании красоты, но сущность ее не меняется.Да, подумал он, наше восхищение красотой и стремление ею овладеть заложено в нас природой, хотя нам кажется, что выбор наш личный, субъективный. Да… Инстинкт улучшения человеческого рода. Интересно, намного ли он улучшился с тех пор, как существует? Вряд ли… Тем более что красивые женщины как раз меньше всего и рожают теперь… И так как их мало да при этом они рожают меньше остальных, можно прийти к выводу, что род человеческий делается все менее и менее привлекательным на вид. А это, в свою очередь, увеличивает биржевую стоимость привлекательных женщин и приводит к оскудению их душевной жизни… Ведь не душевную жизнь стимулируют восхищенные взгляды мужчин… Мы восхищаемся ими и тем самым все время утверждаем, что они совершенны. Как же они при естественной человеческой слабости могут стремиться к совершенству, если мы своими взглядами все время утверждаем, что они уже сами по себе совершенны?И ты восхищался ими первый, и не скрывал своего восхищения, и если, влюбившись, ты доходил с ними до дружеской или любовной близости, то это каждый раз приводило тебя к ужасному разочарованию. А твое разочарование вызывало в них боль, удивление, обиду.«Ты так хотел познакомиться, и вот мы вместе, так что тебе еще надо?!» — говорил их удивленный взгляд.«Ах, тебе, сукин сын, на десерт еще надо было души, могли бы они ему сказать», — думал он. И они говорили ему это, но совсем другими словами.Он вспомнил свою давнюю, не высказанную своему другу остроту: ведь не душу ее ты целуешь. Какая глупость! Что, как не душа или не соучастие души, делает первый поцелуй влюбленных таким прекрасным, что никакие позднейшие изощренные ласки не вспоминаются с такой благодарной нежностью.Разве это не намек какой-то высшей силы, которая безусловно в нас есть и которую мы условно называем душой? Разве это не намек на то, что она, эта сила, должна дирижировать всем тем, что потом будет между мужчиной и женщиной? Но слишком быстро это нежное прикосновение наполнялось чувственностью, и потом долгое время только чувственность диктовала отношения.Правда, у некоторых этот дирижер всю жизнь продолжает руководить всем сложным оркестром отношений двух людей. У некоторых, но не у тебя. Ты сам прогонял дирижера, как докучливого соглядатая. Или он уходил, чувствуя, что ему здесь нечего делать.Так почему же потом обязательно наступала такая острая боль, такая тоска, такое разочарование? Ты словно ожидал объявления ведущего программы:— Следующим номером будет демонстрация прекрасных душевных качеств подруги Сергея Башкапсарова.Но программа не выполнялась, и это вызывало твою мрачную подавленность или ярость. Потом вы расставались, и рано или поздно ты опять влюблялся, и через некоторое время опять обнаруживалось то же самое.Подобно пьяному из анекдота, который искал потерянную вещь не там, где он ее потерял, а там, где светил фонарь, ты всегда искал высокую женскую душу под светом смазливого личика. Вернее, даже не искал. Когда тебе нравилась девушка, ты считал недопустимым анализировать и приглядываться к ее душевным качествам. Ты, болван, считал это признаком замаскированной меркантильности. Для тебя это было все равно что интересоваться богатством или общественным положением ее родителей.Чистота чувственного влечения, его бескорыстие… Идиот! Как странно, подумал он, что я через столько разочарований стольких лет пришел к тому, к чему друг моей юности пришел в восемнадцать лет.Это дар, подумал он, дар, которым я никогда не обладал. У него тоже была первая любовь, такая же неудачная, как у меня, но одаренность помогла ему быстро сориентироваться, и он понял, как надо искать, а ты продолжал свое, и жажда глаз намного опережала жажду души.Он посмотрел в ее сторону, прислушиваясь к ее ровному, спокойному дыханию во сне. Он знал, что все еще любит ее, и почувствовал долгое немое отчаяние. Он ясно осознавал, что никогда ничего не сможет ей объяснить.Все их ссоры кончались ее слезами, и в конце концов острая жалость пронизывала его, и он начинал утешать и ласкать ее, и все завершалось близостью, почему-то особенно сладостной. Обычно после этого она засыпала глубоким сном, а он чаще всего лежал, отупев от всего случившегося и никак не понимая, как мог разразиться этот безобразный скандал, и даже не всегда мог припомнить причину, вызвавшую взрыв с его или ее стороны. Иногда у него возникала странная догадка, что все это вызвано тайным эротическим призывом:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33