Вспомним обряды инициации. Суть их состоит в том, что подростков, достигших половой зрелости (преимущественно мальчиков), выращенных в значительной изоляции от взрослого состава племени (в особых домах), подвергают мучительным процедурам и даже частичному калечению, символизирующим умерщвление. Этот обряд совершается где-нибудь в лесу и выражает как бы принесение этих подростков в жертву — на съедение лесным чудовищам. Последние являются фантастическими замещениями некогда совсем не фантастических, а реальных пожирателей — палеоантропов; как и само действие являлось не спектаклем, а подлинным умерщвлением. Надо думать, что этот молодняк, вскормленный, или вернее, кормившийся близ стойбищ (в загонах?) на подножном растительном корму до порога возраста размножения, умерщвлялся и служил пищей для палеоантропов. Лишь очень немногие (отбираемые палеоантропами по «большелобости») могли уцелеть и попасть в число тех взрослых, потомки которых затем отпочковались от палеоантропов, образовав малопомалу изолированные популяции кормильцев (данников) этих палеоантропов, — в итоге все же уничтоженных: это сделал уже Homo sapiens. Этот ароморфоз был достаточно локальным феноменом: по данным современных генетических исследований человеческого гемоглобина выяснилось, что все человечество является потомками всего лишь 500-1000 предковых мужских особей.
Есть и еще один совершенно специфический факт, который тоже локализован в данном хронологическом интервале: расселение ранних Homo sapiens по обширной ойкумене, чуть ли не по всей пригодной к обитанию территории нашей планеты, включая Америку, Австралию, Океанию. Эта дисперсия человечества по материкам и архипелагам Земного шара по своей стремительности тоже может быть уподоблена взрыву. За эти полтора-два десятка тысячелетий кроманьонцы преодолели такие экологические перепады, такие водные и прочие препятствия, каких ни один вид животных вообще никогда не мог бы преодолеть.
И нельзя свести это рассеяние людей по планете к тому, что им не хватало кормовой базы на прежних местах, так же, как и нельзя сказать, что люди в верхнем плейстоцене расселялись из худших географических условий в лучшие, имело место и противоположное. Им не стало «тесно» в хозяйственном смысле, им несомненно стало тесно в смысле трудности сосуществования с себе подобными. Они старались отселиться от палеоантропов, которые биологически утилизировали их в свою пользу, опираясь на мощный и неодолимый нейрофизиологический аппарат интердикции. Они бежали и от соседства с теми популяциями Homo sapiens, которые сами не боролись с указанным фактором, но уже развили в себе высокий аппарат суггестии и перекладывали тяготы на часть своей и окрестных популяций. И палеоантропы и эти «суггесторы» понемногу географически перемещались вслед за такими беглецами переселенцами. Наконец, Земной шар перестал быть открытым для свободных перемещений, и его поверхность покрылась т.наз. антропосферой, или системой взаимообособленных ячеек, пользующихся своим собственным языком, как средством защиты — помощью непонимания — от чужих повелений и агрессивных устремлений.
Важно также и то, что эти первобытные социальные образования в общем всегда эндогамны. Этнос или другой тип объединения людей всегда служит препятствием для брачно-половых отношений с чужими. Ведь несомненно, что к главнейшим механизмам дивергенции с палеоантропами принадлежало избегание скрещивания. Так что эндогамия, разделившая человеческий мир на взаимно обособленные ячейки, сделавшая его причудливой сетью расово-национальных этносов, была следствием дивергенции, как бы возведенным в степень, получившим совершенно иную функцию.
И все же это взаимное избегание первобытных популяций было слишком запоздалым средством для того, чтобы таким образом защититься от скрещивания с палеоантропамиадельфофагами. Ибо самое страшное уже произошло: потомки этих первоубийц уже прочно вошли в состав рода людского в результате первобытного промискуитета на самой ранней стадии становления человечества: адельфофагической.
Слишком просто было бы считать, что ранние Homo sapiens состояли из внушающих (суггесторов) и внушаемых (суггерендов), и эти вторые поддавались Бездействующему влиянию (инфлюации) первых. Так же просто было бы и полагать, что каждая особь играла то одну роль, то обратную, нимало не срастаясь с ними. Но обе эти модели слишком просты, чтобы быть истинными. Метаморфозы суггестии вполне согласуются с иной антропологической моделью. Более вероятно, что существовало как минимум три соучаствующих стороны. И воздействие суггестии направляется лишь на того, кто не владеет «кодом» самозащиты, либо происходит обращение, наоборот, к владеющему таким кодом (соучастнику). Здесь слову «код» возвращается его истинное значение, утраченное кибернетикой: «код» может быть только укрытием чего-то от когото, и подразумевает трех участников: кодирующего, декодирующего и акодирующего (не владеющего кодом).
Соответственно, существовало три градации в неустойчивом переходном мире становления раннего человечества, Homo pre-sapiens. 1. Еще весьма близкий к биологическому палеоантропу, т.е. полунеандерталоидный тип, использующий примитивную, летальную для его «собеседников», роковую и неодолимую (до поры до времени) интердикцию. 2. Средний, промежуточный тип, который способен имитировать действия первого типа, но в итоге неспособный ему противостоять, суггестор-имитатор: первобытный манипулятор. 3. Наиболее продвинутые в сторону сапиентации (оразумления), но практически неспособные противостоять воздействию первых двух типов, суггеренды. Все вместе они, по крайней мере первый и третий тип, находились в биологическом противоречии, каковому противоречию и соответствует первоначальная «завязь» суггестии. Она достигает все большей зрелости внутри этого мира ранних Homo pre-sapiens, причем наиболее элементарные формы суггестии действительны по отношению к более примитивному типу (так и оставшемуся животным), а более сапиентные варианты Homo pre-sapiens избегают воздействия суггестии благодаря вырабатывающимся предохранительным ограждениям (непонятность, кодирование).
Чем более усложненный вариант суггестии устанавливается во взаимоотношениях уже между более сапиентными формами, тем более он становится «непонятным» для отставших, отбрасываемых назад, в мир животных. Здесь в последний раз (?) по отношению к Homo sapiens (точнее, к Homo presapiens) применяет свое энергичное (необычайно!) воздействие естественный отбор, закрепляя формирование соответствующих нейродинамических устройств (эхолалических, парафизических и др.) в мозге становящегося человека. Средний суггесторный тип размывался, и все дальше от этой уже человеческой эволюции суггестии оставался на биологическом уровне неандерталоидный тип.
Полная зрелость суггестии отвечает завершению дивергенции человека с палеоантропами (троглодитами). К этому времени среди самих Homo sapiens уже распространилось взаимное обособление общностей по принципу «кодирования» своей общности от чужих побуждений, т.е. возникла самозащита «непониманием» от повелений и поведенческих норм, действительных лишь среди соседей.
Но «уйти чисто» из животного мира, «не замазавшись», «человеку разумному» не удалось. В составе человечества остались прямые потомки тех самых первоубийц (предельно близких к биологическим палеоантропам — троглодитам), а также и потомки их подражателей — суггесторов-манипуляторов. В результате всех этих процессов антропогенеза (точнее, антропоморфоза) в неустойчивом, переходном мире становления раннего человечества образовалось весьма и весьма специфическое, очень недружественно настроенное по отношению к друг другу семейство рассудочных существ, состоящее из четырех видов. В дальнейшем эти виды все более и более расходились по своим поведенческим характеристикам. Эти виды имеют различную морфологию коры головного мозга. Два из них являются видами хищными, причем — с ориентацией на людей! Человечество, таким образом, представляет собой поэтому не единый вид, но уже — семейство, состоящее из четырех видов, два из которых необходимо признать хищными, причем с противоестественной ориентацией этой хищности (предельной агрессивности) на других людей.
Хищность определяется здесь, как врожденное стремление к предельной или же чудовищно сублимированной агрессивности по отношению к другим человеческим существам. Именно эта противоестественная направленность и не позволила из-за дистанционной неразличимости — образовать видовые ареалы проживания, а привела к возникновению трагического симбиоза, трансформировавшегося с течением времени в нынешнюю социальность.
Первый вид (хищный!) — это палеоантропы (или неотроглодиты), предельно близкие к своему дорассудочному предшественнику, «биологическому прототипу» — подавлявшему с помощью интердикции волю сородичей и убивавшему их. Это мрачные злобные существа, зафиксированные в людской памяти с самых ранних времен, в частности, в дошедших до нас преданиях о злых колдунахлюдоедах.
Второй вид (также хищный) — это суггесторы, успешно имитирующие интердиктивные действия «палеоантропов», но сами все же не способные противостоять психическому давлению последних.
Третий вид (уже нехищный) — диффузный. Это те самые суггеренды, не имеющие средств психологической защиты от воздействия жутких для них, парализующих волю к сопротивлению импульсов интердикции. Это — «человек разумный».
Четвертый вид — это неоантропы, непосредственно смыкающиеся с диффузным видом, но сформировавшиеся несколько позднее. Они более продвинуты в направлении сапиентации, оразумления, и способны — уже осознанно — не поддаваться магнетизирующему психологическому воздействию интердикции. «Неоантропов» следует считать естественным развитием диффузного вида в плане разумности.
Именно эта классификация, на наш взгляд, является кардинальной, видовой типологией людей. Все остальные систематизации человеческих типов от Гиппократа до К. Юнга, Э. Кречмера и Т. Адорно классифицируют людей лишь по второстепенным и опосредованным характеристикам. Все они как бы с разных позиций «очерчивают» внешние, поверхностные признаки человеческого «головоломного кубика» или же выделяют и описывают отдельные его «ребра». «Кардинальная» же, видовая типология сравнима с разъединением «человеческой головоломки» на свои составные части, после чего ее загадочность исчезает.
[Прибавление. Как из теории естественного отбора Ч. Дарвина «торчат уши» происхождения человека из животного мира (кстати, тезис о том, что «человек произошел от обезьяны» принадлежит не Дарвину, а его последователям: Фохту, Геккелю и Гексли, почти одновременно пришедшим к этой мысли), так и из концепции Б.Ф. Поршнева следует непреложный вывод о видовой неоднородности человечества. Профессор Поршнев работал над своей монографией более четверти века, и последние годы (конец 60-х) совпали со всемирным истерическим бумом поисков «снежного человека». И это обстоятельство не могло не сказаться на позиции ученого. Он был настолько уверен в правильности собственной концепции, что посчитал окончательным ее доказательством поимку снежного человека, «реликтового палеоантропа», по его мнению. Все это отвлекло внимание великого ученого, и он прошел мимо предположения о возможности нахождения этих «йети», «мизг е» в составе рода человеческого. И конечно же, преждевременная смерть ученого явилась огромной утратой для всей мировой науки в деле исследования «важнейшего вопроса всех вопросов».]
Неопровержимым эмпирическим доказательством существования видового разделения человечества является «асоциальное моделирование». Именно так будет правомерно поименовать тот общеизвестный факт, что при всякого рода крупных катаклизмах (стихийных, революционных, милитаристских…), разрушающих государства, очень многие человеческие сообщества распадаются на «малые группы» — на враждующие между собой банды, «феоды», построенные по принципу «тюремно-камерного социума» — этой постоянно действующей асоциальной модели, ставшей уже классической в своей невеселой популярности. Главарь («пахан»), «свита приближенных» (несколько прихлебателей: «шестерок») и, наконец, болееменее многочисленная послушная «исполнительная группа». Такое самопостроение, стихийная самоорганизация, при снятии уз официальной социальности, предельно точно вскрывает и демонстрирует кардинальный (видовой!) состав человечества.
Это — лежащее на самом виду, и удивительно, подобно кунсткамерному слону из басни Крылова, незамечаемое — доказательство этической неоднородности человечества по своей сути есть не что иное, как проявление непроизвольного, естественного возврата к прежнему состоянию при предоставлении возможности нестесненного, не ограниченного социальными рамками поведения. Собственно говоря, большинство и официальных общественных структур в той или иной мере приближаются к указанному «классическому» построению, и в первую очередь, это относится к властным структурам: государственным, партийным и др. Действительно, столь сильное поведенческое различие, возникшее при переходе к хищному внутривидовому поведению, с учетом продолжавшихся и во времена дивергенции промискуитетных отношений, не могло дать в итоге однородную до какой бы то ни было степени популяцию.
Будет уместной иллюстрацией сравнение человечества с семейством Canis (Псовые), в котором примерно так же соотносятся между собой волки, шакалы и собаки разнообразнейших пород — этих последних абсолютное большинство. И в нашем контексте понимания хищности карликовая такса гораздо ближе и роднее огромному сенбернару, нежели волк — по отношению к овчарке. Т.е. хотя этих последних и отличить-то внешне друг от друга затруднительно, тем не менее самое важное различие между ними состоит в том, что такой «серый братец по крови» может запросто и с превеликим удовольствием сожрать зазевавшуюся подругу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28