Суггесторы часто, для лучшего социального приспособления, все же ухитряются подавлять в себе гомосексуальную составляющую своего либидо. Суперанималы же в своей «норме» всегда откровенно бисексуальны, и почти никогда этого не скрывают. И они вообще наименее плодовиты, но в основном не из-за присущей им бисексуальности, а потому, что в силу своей предельной тяги к насилию они являются еще и несокрушимым оплотом таких махровых сексуальных отклонений (уже не аномалий, а скорее «монстралий»), как садизм, некрофилия, так же мало связанных с «задачами продолжения рода», как убийство — с воспитанием. Конечно же, здесь никак не имеются в виду гомосексуалы совершенно иного, чисто физиологического типа, которых независимо (?) друг от друга описали О. Вейнингер и В.В. Розанов, посчитавшие (так же одинаково ошибочно) гомосексуализм естественным явлением. Это такие сексуальные уродцы, у которых в результате прискорбной неразборчивости Природы смешаны или перепутаны феминные и маскулинные признаки. Сюда же следует отнести гермафродитизм и трансвестизм.
Суггесторы-биофилы наиболее приближаются к приматам, т.е. в них действительно много «обезьяньего». Это есть следствие того, что они пошли по пути имитации поведения как нелюдей-палеоантропов, так — в дальнейшем — и людей. Подобная двойная маскировочная адаптация потребовала от них очень и очень многого: заимствования, точнее, генетического закрепления определенных приматогенных качеств и их дальнейшего развития — «причеловечивания». И произошло отступление этого вида вспять — на приматный (понгидный) уровень, в том смысле, в котором традиционно понимается обезьянье поведение именно негативного характера.
Иными словами, при этом ими были заимствованы (т.е. выделены и закреплены) вовсе не такие качества, как добродушие или наивность. Нет, совершенно наоборот, все это настоящее богатство было как раз отброшено, за исключением своих оболочек, взятых коекем для издевательской маскировки: это хорошо известные разновидности «улыбчивых» или «работающих под дурачка» мерзавцев-садистов. А «благоприобрелись» суггесторами чисто обезьяньи «сокровища»: кривлянье, передразнивание, гримасничание (пусть все это зачастую и в салонных или сценических своих «высокохудожественных» формах и воплощениях) и прочие такого же рода регалии, вплоть до неконтролируемой похоти. Для них наиболее подходяще толстовское определение — «пьяные от жизни».
Но самая тяжкая потеря суггесторов — это обязательное отсутствие у них чувства меры, являющегося основным техническим, материальным и поддающимся коррекции компонентом художественного творчества, а также — важным моментом иных творческих поисков. Чувство меры — дар адекватного самоограничения делает реальным (и в этом его величие!) существование для людей островков душевного благополучия с желанием выхода на другой, более высокий уровень восприятия Мира. Пока что людям известны и в той или иной степени освоены ими три таких уровня.
Это, во-первых, эстетический уровень, в принципе, являющийся необязательным, как бы «факультативным». Затем — уровень этический, к сожалению, имеющий свои множественные «ложные солнца». И, наконец, религиозный уровень, сравнимый по своей структуре с неким конусом, в основании которого находятся верования и конфессии, а в вершине — наддогматическое признание Бытия Бога и Высших Сил Мира. Соскальзывание с этого уровня являет собой опустошенность, а падение — остервенелость сатанизма. Похожее, но только более образное и красивое описание религиозного уровня существует у Д. Андреева: обращенный животворным стеблем вверх цветок — Роза Мира.
Суггесторы же — как благополучные «ликующие» биофилы, так и опальные неудачники (очень быстро «переключающиеся» на получение удовольствия в холении своей «грыжи» озлобленности и злопыхательства), не могут внутренне, духовно подняться выше эстетического уровня, хотя и паскудят в то же время своим присутствием все остальные, опошляя и профанируя их: вульгарный материализм, воинствующий атеизм, а равно и все виды шарлатанства — это все их работа! В итоге, дурная бесконечность якобы разнообразных ощущений и всепоглощающая погоня за ними и составляет весь смысл их — во всех смыслах праздного — существования. Их девиз при этом — «все новое есть хорошо забытое старое». Они, как никто другой, реализуют в жизни бернштейнианский принцип «цель — ничто, движение — все!», полностью совпадающий со «стратегией безумной цели» при паранойе. Все это не что иное, как демонстрация бесконечного и беспросветного шастанья на одном и том же уровне, находящемся непосредственно над анимальным, этологическим, и даже пересекающемся с ним, на уровне чисто эмоционального восприятия Мира, на манер беготни белки в сверкающем позолотой колесе! Поэтому суггесторы никогда не «успокаиваются на достигнутом», даже в том случае, если добиваются побед своих революций. Как, например, революции той же сексуальной. Мотивируя ее необходимость и обосновывая свои «революционные» требования к «отсталому» обществу архаичностью прежних взаимоотношений полов, постреволюционная ситуация в сексуальной сфере точно так же их мало устраивает, т.к. теперь они будут страдать импотенцией в результате именно вседоступности, в отличие от их дореволюционной эрекционной обездоленности, вызванной, наоборот, сексуальными препонами.
Точно так же они до хрипоты орут, требуя благ, повышения жизненного уровня, обретя же все это, они будут ходить в рваном (к тому же еще и не по росту подобранном) рубище, жить в непролазной грязи, с пылью в палец толщиной на коллекционном хрустале, с паутиной на дорогих картинах. Это все то, что в обиходе именуется «беситься с жиру». В более научной форме отмеченное «зажирание» суггесторов описывается с привлечением введенного К. Лоренцем [23] понятия «доместикации», т.е. одомашнивания, точнее здесь было бы «охлевливания». Подвержен этому явлению до некоторой степени и диффузный вид, правда, реже («не до жиру…») и в менее изощренных формах: так, например, место диковинного гурманства занимает примитивное обжорство.
Все же такое энергичное «хлопотание» суггесторов вокруг эпицентров благ и удовольствий жизни, хотя и оказывается где-то в конечном итоге «бесцельным», тем не менее имеет для них и еще один свой важный позитив. При социальных отступлениях — резких снижениях жизненного уровня в результате стихийных бедствий, войн и революций (которые, к сожалению, бывают не только сексуальными или научными), наиболее приспособленными к столь внезапно изменившимся условиям оказываются именно суггесторы. Министры, нимало не сожалея о потерянном портфеле, организовывают тараканьи бега на базарной площади. Бизнесмены — потеряв все свои капиталы — делают прибыльный гешефт на перепродаже колбасы из конской падали. (Т.е. действительно: «особенностью мерзавцев 'как класса' является их необычайно быстрая адаптация к любой ситуации» [31]). Другие же виды, в особенности диффузный, менее приспосабливаемы к обрушивающимся на их головы страшным невзгодам, и поэтому все трагические последствия — в основном их удел: «пришла беда — отворяй ворота!».
[Прибавление. Печальная гибель плодов социальных революций, точно так же, как и послевоенные безобразия во всех сферах общественной жизни до наведения должного порядка, происходят именно из-за резкого нарушения видового баланса претерпевших катаклизм обществ в пользу суггесторов — в силу их большей выживаемости. Войны (и особенно — гражданские) наиболее «выгодны» для суггесторов, ибо при этом возрастает их процентная численность в популяциях, впавших в невзгоды лихолетий. В то же самое время численность суперанималов в такие периоды «грозных годин» резко — как минимум, наполовину сокращается, т.к. они всегда грызутся между собой всем поголовьем, самозабвенно и непременно до чьей-либо окончательной победы, — из-за своей непреодолимой тяги к «великому делу борьбы». И вот, суггесторы, оказавшись на руководящих постах, да к тому же еще и без «должного» контроля и присмотра со стороны — погибших — суперанималов (смена из «резерва» приходит чуть позже), предаются самому беззастенчивому (естественно, хищническому!) использованию своего служебного положения, со всеми вытекающим отсюда безобразными последствиями, неся при этом обществу такие беды, от которых даже у потомков волосы встают дыбом, а у современников — подчас в ночь седеют.
К слову сказать, знаменитый механизм «пожирания Сатурномреволюцией своих детей» (ее зачинщиков) действует очень просто и потому надежно, «без сбоев». Во время борьбы за власть хищные гоминиды по необходимости сбиваются в стаи. Но после ее захвата им уже нужно перестроиться: обрамить себя прихлебателями безопасного толка — недалекими, фанатично преданными диффузными «соратниками» или же «повязанными» суггесторами. Главенствующему же революционеру — «вождю стаи победителей» — требуется всего лишь несколько приспешников, к тому же постоянно грызущихся между собой «выслуживающихся». Поэтому начинается обязательная самовыбраковка: подсиживание и протаскивание на ограниченное количество вакантных мест своих «надежных людей». И естественно, что большинство включившихся в эту борьбу за место «на Олимпе» выбывает из нее «ногами вперед». Т.е. происходит не что иное, как формирование на вершине власти главной, «первой среди равных», асоциальной малой группы (того самого «тюремно-камерного социума») из большого числа достойных претендентов на места в одной-единственной правительственной камере.
О гибели же диффузного вида, простых людей, в такие тяжкие времена даже и говорить-то столь же тяжко. Абсолютные цифры всегда просто ужасающи своей астрономичностью. «Натворившие дел» всячески стремятся утаить «численность»: в этом и заключена вся их «совесть» — боятся все же! Создается такое впечатление, что людей в какие-то бездонные пропасти сталкивают миллионами, даже закапывать трупы сил у них не достает, поэтому самих же жертв заставляют рыть себе могилы: «Этот миллион туда же для ровного счета! Раздайте им лопаты!» Подобные жуткие времена катаклизмов и обильных общественных кровопусканий частенько высокопарно именуются «великими эпохами» (Великая Французская…, Великая Октябрьская…), и считается, что они порождают «под стать» себе и столь же «великих личностей». В действительности же в такие периоды вырываются из ослабевших социальных пут оппозиционные хищные гоминиды и начинают вытворять, сообразно своим «душевным устремлениям», чудовищные вещи, вовлекая в них и ведя за собой конформно-придурковатые диффузные толпы в направлении самозакапывания. Вот для них эти эпохи и вправду великие: для первых — организацией и зрелищем «великих», упоительных потрясений, для последних — принесением «великих», неисчислимых жертв. Во всем этом — прямая аналогия с хищниками, выпущенными вдруг по злому умыслу на свободу из местного зоопарка или из заезжего цирка в дотоле мирно спавшем уютном тихом провинциальном городке.]…
Существуют два крупных смежных заблуждения, и хотя они уже достаточно толково разъяснены психологами, но тем не менее человечество продолжает находиться в состоянии некоего самообмана, пришедшего на смену прежнему дремучему неведению в этой области человеческих чувств.
Во-первых, это знаменитая соправительница мира («напарница голода») «любовь», которая на самом деле является не чем иным, как до некоторой степени специфическим оформлением агрессивных устремлений на человека, желанием как бы безраздельно «присвоить» его себе и никому не отдавать, оберегая его с помощью «противоугонного» механизма ревности. Совершенно естественно полагать, что особенно сильно подобного рода чувство должно бы проявляться у хищных гоминид. Так оно и есть: эти «пылкие ухажеры» способны на что угодно, на любое преступление, вплоть до убийства, ради овладения объектом своей «горячей любви», не говоря уже о каком-нибудь там пустяковом зверском избиении соперника или же самого предмета своего «высокого чувства».
Все люди раньше или позже испытывают чувство любви, являющееся психологической надстройкой над либидоносным биологическим базисом личности. Но это — по большей части романтическое, нежное — чувство в корне отличается от граничащих с умопомешательством ощущений половозрелых суперанималов и суггесторов, обуреваемых «любовью». Кстати, одна из «вечных тем» искусства, поэзии и литературы эксплуатирует именно этот феномен: «любовь (доводящая кого-то) до гроба». Нехищный же аналог любви — это дружба, покровительство, жалость (в народе не случайно бытует именно этот эквивалент понятия «любовь», и это отнюдь не синоним), соответствующие уровню агрессивности, достаточной для самообороны и защиты близких, и именно такой ее направленности.
И во-вторых, здесь же рядом прослеживается неразрывная связь, если не тождественность, таких чувств, как нежность и ненависть, имеющих, как это становится ясным, общие психологические корни: «от любви до ненависти один шаг» (понятно, что в полной мере все это может относиться только к хищным гоминидам, но оказывается, что то же самое присуще и нехищным женщинам). Отсюда следует чисто математический вывод (соответствующий решению школьной пропорции а:b = с:х) о том, что пресловутое «добро» — то самое, которое «с кулаками», — в своем «техническом», психосоматическом оформлении есть точно такая же агрессивность, как и в случаях откровенно выраженного, не маскируемого «зла». Например, дважды знаменитый лейтенант П. Шмидт в детстве был подвержен беспричинным спорадическим припадкам: приступам необыкновенно сильной нежности к окружающим, тем не менее он легко смог найти себя на поприще смертельной борьбы.
В неменьшей степени примечателен также и его столь же знаменитый «почтовый роман»: возникновение у него необычайно сильного и внезапного чувства «любви» к случайной попутчице в поезде.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28