— С ним только так и надо, — довольно сообщил мне Четвертый. — А ты тоже хорош: развесил уши, вот этот тип и наплел тебе с три короба! «Звездолет»! «Клонирование»! Это он знаешь, где нахватался таких словечек? До суда был программистом, да, видно, в свободное время всякую фантастику почитывал…— До какого суда? — спросил я.— А, я и забыл, что ты тоже — пень пнем и ничего не помнишь, — небрежно проронил Четвертый, закуривая сигарету. — Тогда слушай меня внимательно. Хоть это и не положено разглашать, но тебе я расскажу все, ты вроде бы — парень свой. Да и не запомнишь ты ничего, проснешься завтра — как стеклышко, без памяти то есть. Док сказал, что у вас с оперативной памятью ба-альшие проблемы.Это никакой не космический корабль, говорил дальше Четвертый, попыхивая сигаретой. Это тюрьма. Своеобразная, но тюрьма. А вы все, соответственно, — преступники. Причем опасные для всего человечества — так было признано судом.Вы были экипажем военной атомной субмарины, которая моталась по всем морям и океанам с ядерными ракетами на борту. Однажды вы получили приказ перейти на повышенную боеготовность, и с этого момента всплыть вы имели право только после отмены этого приказа. Но вы не подозревали, что у вас вышли из строя все приборы связи с внешним миром, и провели целых десять лет на огромной глубине, в вечной готовности к пуску ракет. Вы не знали, чур обстановка на Земле коренным образом изменилась и что давным-давно идет всеобщее разоружение. Да, вас искали, но не могли найти. Даже те, кто командовал вами, и те, кто создавал эту вашу «вечную подводную лодку». А когда наконец вас все-таки обнаружили и окружили, чтобы сообщить вам об отсутствии боевых действий, то вы вбили себе в голову, что вас собираются уничтожить, и в припадке патриотического безумия, навеянного годами заточения в стальной коробке и секретными боевыми наставлениями, сначала потопили три мирных корабля, а затем шарахнули ядерным залпом по континенту «противника».Сотни тысяч людей погибли тогда, но вас все же сумели обезвредить и взять живыми. Вас судили как опаснейших преступников, как маньяков-милитаристов, а поскольку смертная казнь на Земле к тому времени повсеместно была отменена, вас приговорили к пожизненному заключению в полной изоляции от общества. А чтобы вы не могли сбежать отсюда и во избежание всяких нежелательных… всегда забываю это любимое словечко Дока… экс-цес-сов… вам начисто стерли память о том, кем вы были раньше.— Значит, я тоже — преступник? — не веря своим ушам, спросил я.— Провалиться мне на этом месте! — Четвертый заверил меня— А ты?— А я вас охраняю. Да нет, какая там, к черту, охрана? Меня просто приставили наблюдать за вами — на всякий случай. Чтобы вы тут не поубивали друг друга, как скорпионы в банке!Я смотрел на него и не мог произнести ни слова. Если он говорил правду, то тогда…Додумать я не успел.— Красивая история, — раздался вдруг голос от двери. В комнату вошел человек и остановился, скрестив руки на груди. Смотрел он только на меня, а на Четвертого не обращал ни малейшего внимания.Это был не кто иной, как Двенадцатый.— Только запомни на будущее, Третий, — продолжал он. — Красивая история не может быть правдой, потому что настоящая истина груба и уродлива, как жизнь. Правда всегда звучит неприглядно, и именно поэтому ее пытаются скрыть.— И в чем же заключается правда в нашем случае? — наконец опомнился я.Четвертый почему-то молчал. Словно боялся Двенадцатого точно так же, как его самого опасался Первый, и это тоже было необъяснимо-странно. Во всяком случае, пока.— А ты уверен, что хочешь услышать эту правду? — осведомился Двенадцатый.— Во всяком случае, с ума от нее обещаю не сойти, — нашел я в себе силы для иронии.Даже при скудном освещении было заметно, что Двенадцатый усмехнулся.— Ты даже не подозреваешь, Третий, как ты близок к истине, — сказал он.Все гораздо проще и в то же время сложнее, говорил он потом. Человечество столкнулось с загадочной эпидемией. Новое заболевание было весьма странным по симптомам и весьма опасным. Ведь оно поражало не тело, а разум и души людей.Еще в прошлом, говорил Двенадцатый, специалистам были известны случаи так называемой «контактной шизофрении», когда умственные расстройства передавались от больных к здоровым в условиях герметично замкнутого социума. И вот теперь эта болезнь охватила огромные массы людей. Заразившиеся неизвестным вирусом люди начинали вести себя крайне нелогично, и постепенно их странности и причуды приобретали чудовищные формы. По мере прогрессирования болезни больной все больше уходил в себя и терял контакт с окружавшей его действительностью, а в конечном счете у него пропадали память, логика, стремление к познанию — словом, все те качества, которые характеризуют хомо сапиенса именно как сапиенса.Человечество оказалось под угрозой превращения в скопище душевнобольных. Причины возникновения заболевания так и остались тайной. Некоторые ученые полагали, что эпидемия вызвана экологической катастрофой, но были и те, кто утверждал, что главная причина кроется в изменении социальных условий бытия человека. Наибольшую популярность получила теория Одного швейцарского психиатра, доказывавшего, что возбудителем странной болезни является тот поток информации, который захлестывал планету на протяжении последнего столетия.Как бы то ни было, следовало найти действенный способ борьбы с новой болезнью. И в первую очередь надо было остановить ее триумфальное шествие по планете. В качестве панацеи был избран вариант, предполагавший полную изоляцию такого рода больных от остального общества. Практика показала, что в случае искусственного ограничения поступающей к больным информации происходит спонтанное выздоровление.— Вот кто вы такие и вот почему вы отгорожены от мира Стеной, — закончил свое повествование Двенадцатый.Признаться, его рассказ меня тоже не устраивал.— Ладно, — сказал я, когда Двенадцатый умолк, — изоляция сумасшедших — это понятно… Своего рода — психический лепрозорий, да? Но ты вот что мне скажи: зачем нас понадобилось изолировать не только в пространстве, но и во времени?— Чего-чего? — опешил Двенадцатый. — В каком это смысле?— Мы все проживаем один и тот же день, — объявил я. — Это я точно знаю!— Эх, ты! — с горьким сожалением сказал Двенадцатый и покрутил пальцем у виска. — А я-то грешным делом подумал, что ты выздоравливаешь! Поэтому и решил открыть тебе глаза. А ты… Ладно, лежи и ни о чем не думай. Постарайся уснуть, и все будет хорошо. Когда-нибудь ты, может быть, и выздоровеешь. Идем, Четвертый, а то время уже позднее, а режим есть режим, и я как представитель медперсонала…Они вышли из комнаты, и их шаги стали удаляться по коридору.Глаза мои и вправду слипались так, что временами я начинал проваливаться в какую-то бездонную яму, но мне все-таки удалось справиться с неудержимыми позывами ко сну.Я знал, что если сейчас засну, то завтра проснусь ничего не помня, и тогда все повторится сначала, а это будет значить, что еще один день прожит напрасно. И тогда я потянулся за бумагой с карандашом и писал до самого рассвета при тусклом свете ночника.У меня получилось своего рода письмо. Письмо самому себе — в завтрашний день. Главное — суметь вспомнить о нем. Вся трудность заключается в том, что я не могу положить его на видное место — если даже все рассказы, которые я слышал этой ночью, являются лишь плодом фантазии моих сотоварищей, то где гарантия, что за мной, как и за всеми остальными, не осуществляется тайный контроль? Эти скрытые наблюдатели делают все, чтобы помешать мне докопаться до истины, а в конечном счете — чтобы не выпустить из этого, столь уютного и сытого, плена. Теперь я не сомневался, что мои намерения познать мир встречают мощное и тщательно продуманное противодействие с их стороны.И если они найдут эти мои записки, то наверняка уничтожат их и предпримут дополнительные меры, чтобы не давать мне возможности думать.Вот что мне пришло сейчас в голову! Самым надежным местом для хранения своих записей является тот сейф, который стоит в моем кабинете. Ключ от него — всегда при мне. Надо лишь забраться через окно в свой кабинет так, чтобы это не заметил дежурный по Рабочему корпусу.Что я сейчас и сделаю.Если моя затея закончится благополучно, то ты сейчас читаешь эти строки, мое завтрашнее "я". А может, и не завтрашнее, а послезавтрашнее… послепосле-послезавтрашнее… Какое это для меня — для нас с тобой — имеет теперь значение, правда ведь?Ну, я пошел, а то уже светает и я боюсь, что засну прямо на ходу…" Глава 4 Однако рукопись на этом вовсе не кончалась.Перевернув последний листок, Третий обнаружил на обороте несколько приписок.Первая из них, сделанная уже не карандашом, а чернилами, гласила:"Вспомнил о своем дневнике лишь тогда, когда уже был готов заснуть. Пришлось быстренько одеваться и опять тайком пробираться в свой рабочий кабинет. Сейчас пишу это за своим письменным столом, чтобы не мотаться туда-сюда несколько раз.Перечитал несколько раз то, что я написал вчера (или в какой-то другой день?), — и поразился, как повторяются одни и те же события. Будто все, что со мной происходит, было записано на пленку, а теперь некто прокручивает этот фильм от начала до конца. Поэтому нет смысла повторять описание сегодняшнего дня.Лучше запишу то, что мне пришло в голову, пока я читал и узнавал свой же текст.Первое. Не знаю, как там насчет тайного наблюдения за мной с Их стороны, но то, что меня всячески пытаются отвлечь от поисков истины, теперь уже не вызывает никаких сомнений. По-моему, я разгадал Их стратегию. Она заключается в том, чтобы на каждом шагу подбрасывать мне якобы очень важные, но на самом деле не стоящие яйца выеденного ребусы. Типа странностей в поведении тех, с которыми я вынужден торчать в этой клетке. Одна Пятая с ее разговорами по вечно неработающему телефону чего стоит! То же самое относится и к двери в Стене, которую Они услужливо мне подсовывают всякий раз, .когда я приближаюсь к запретной черте. А самыми коварными ловушками, на мой взгляд, являются ночные визиты Первого, Четвертого и Двенадцатого, а также их версии насчет происхождения нашего замкнутого мира. Не думаю, что кто-то из этих персонажей — а они действительно смахивают на персонажей какой-нибудь приключенческой книжки — сознательно ведет двойную игру. Скорее всего это — марионетки, манипулируя которыми, Они пытаются окончательно запутать меня и сбить с толку. Ведь по тем россказням, которые я слышу, выходит, что мне нет никакого резона рваться за Стену.Второе. Мой первоначальный вывод о том, что Они замкнули время в кольцо, вследствие чего мы обречены проживать один и тот же день, опровергнут самим фактом наличия данной рукописи. Если бы Они по прошествии двадцати четырех часов возвращали наш мир к «нулевой» отметке, то сейчас этих записей просто не было бы в моем сейфе. А поскольку это не так, то значит — время тут ни при чем. Это наше сознание запрограммировано на вечный повтор одних и тех же мыслей, переживаний и поступков. Для чего Им это понадобилось — трудно сказать, но сейчас главнее не это, а другое. У меня есть шанс изменить ход событий и с каждым повтором, выражаясь военными терминами, расширять тот плацдарм, который был мною отвоеван в борьбе с Ними!Что я и собираюсь делать".Второй постскриптум, судя по тому, что он был написан карандашом, причем наспех, а если судить по местами наползающим друг на друга строчкам и словам — то и буквально на ходу, явно относился к следующему дню. Он был более коротким, чем предыдущая запись:"Первая, но очень важная победа! Сегодня мне удалось вспомнить про свой дневник сразу после вечернего собрания, а не в кровати перед сном. Тем самым мне удалось отвоевать у Них сразу несколько часов, которые я довольно плодотворно употребил для развития успеха предыдущих дней.Вместо того чтобы резаться в карты и нагружаться мерзким пойлом в компании Четырнадцатого, Седьмого и Восьмого, я сразу же вернулся в свой кабинет — тут, правда, мне пришлось отбиваться от дежурившего по Рабочему корпусу Шестого, который смолил одну сигарету за другой и все порывался поведать мне жуткую историю о том, как у него после обеда перегорели сразу три реле, — и возобновил свою подпольную писанину.Когда в памяти моей окончательно восстановились позавчерашние события и вчерашние выводы (данные временные определения употреблены мною условно, чтобы хоть как-то обозначить последовательность своих действий), то словно что-то сдвинулось в моем мозгу — будто вылетела какая-то невидимая затычка, сдерживавшая напор воспоминаний.Правда, воспоминания эти весьма сумбурны и неразборчивы, но буду надеяться, что когда-нибудь я смогу действительно вспомнить все.Не буду сейчас описывать те видения, которые хлынули в мою бедную голову беспорядочным потоком. Если завтра я прочитаю эту запись, то наверняка сумею воспроизвести их в своем мозгу. Это — как минимум.К тому же у меня мало времени. Шестой куда-то звонит (опять по неработающему телефону!), и я слышу, как он то и дело упоминает меня. На всякий случай надо переместиться в свою комнату, выгнать к чертовой матери эту шлюху Десятую, запереться и никого не пускать!"(С этого места почерк сделался трудноразборчивым и торопливым.)"Уф, вот я и добрался до своей берлоги! Вроде бы все прошло гладко, хотя я слышу в коридоре какие-то тревожные голоса. Не из-за меня ли такой переполох?Буду писать только главное. Решение Задачи сдвинулось с мертвой точки, понимаешь? (Я уже привыкаю обращаться к самому себе, сдвинутому по времени на сутки вперед, как к другому человеку. Хотя, если вдуматься, между мной-сегодняшним и мной-завтрашним наверняка будет иметься большая разница.) И не потому, что в ее условиях произошли изменения. Изменился я сам, поняв, что Задача все-таки имеет решение.Чтобы познать окружающий мир, надо сначала познать самого себя. Это — главное. А уж потом можно думать над тем, как этот мир изменить и стоит ли его вообще менять.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41