«Залив» представлял собой небольшое — больших здесь, очевидно, вообще не строили, предпочитая количество, — здание и имел для приёма посетителей прямоугольный зал, столиков на тридцать — тридцать пять, не более.
Алексей открыл дверь в маленький холл с миниатюрным гардеробом, состоящим из четырех вешалок, зеркалом, умывальником и дверью с характерной картинкой, на которой изображён писающий мальчик (похоже, из-за недостатка площади посетители обоих полов вынуждены были пользоваться общим местом), где-то в самом начале шестого часа вечера. Через открытую дверь, которая вела в обеденный зал, было видно, что он пуст или почти пуст. Причина этого заключалась скорее всего в том, что обеденное время давно уже миновало, а час ужина и вечерних развлечений (ресторан, согласно вывеске, работал до половины второго ночи) ещё не наступил. С точки зрения Макарова, пришедшего сюда с определённой целью, это было удобно. Однако особых надежд питать не приходилось: в ночном клубе «Ривьера», который уборщица «Охотничьего домика» назвала в разговоре баром, вообще был, когда Алексей пришёл туда, обеденный перерыв, и потому, благодаря радушию директора (Макаров честно объяснил ему цель своего визита и подкрепил слова двумя зелёненькими бумажками по десять долларов), он смог поочерёдно побеседовать со всеми сотрудниками; результат же оказался минимальным. Лишь одна из официанток и швейцар запомнили интересовавшую Макарова троицу мужчин, частенько оставлявших щедрые чаевые и, не скупясь, оплачивавших самые крутые счета. Однако в тот трагический вечер — о происшествии все были наслышаны — Гостенин, Иваненко и третий мужчина, брюнет атлетического сложения, в ночном клубе не появлялись. Была, правда, извлечена кое-какая польза от посещения «Ривьеры»: получено лишнее подтверждение тому, что Иваненко и в прошлом, и в нынешнем году появлялся в клубе исключительно в компании атлета с лицом южного типа (уборщица «Охотничьего домика», как мы помним, о нем практически не упомянула). Но информация эта была столь ничтожна, что в целом визит в «Ривьеру» можно было считать неудачным. Впрочем, с другой стороны, расположенный гораздо ближе к морю, прямо на набережной, ресторан «Залив» все-таки представлялся Макарову местом более интересным, так как от него до пирса, где принял смерть Паша Гостенин, было рукой подать; от «Ривьеры» же идти туда минут десять-пятнадцать…
— Чего желаете, молодой человек, покушать, выпить? — шагнул навстречу Алексею молодой, лет двадцати пяти, швейцар — парень с аккуратной русой бородкой, стриженной клинышком, в жёлтом пиджаке и такой же жёлтой фуражке с чёрным бархатным околышем. Его вид вдруг навеял Макарову ностальгические воспоминания о тех днях, когда он впервые приехал с друзьями-однокурсниками на песчаный берег тогда ещё нашей советской Юрмалы. Тогда он впервые столкнулся с тем, что должности, которые в московских ресторанах и кафе занимают убелённые сединами дядьки, на Рижском взморье отведены совсем молодым ребятам. И невозможно было не признать, что дело своё они делали не просто хорошо, но безукоризненно.
— Чем могу служить? — повторил молодой человек прежние свои слова в новой интерпретации, выводя Алексея из состояния задумчивости.
— Ах да, простите, — сказал Макаров, — конечно, съем что-нибудь, но сначала, — он вытащил из кармана одну из специально купленных в обменном пункте на набережной десятидолларовых купюр, — можно задать вам несколько вопросов?
Молодой человек, сохраняя строгое выражение лица, улыбнулся краешками губ и мог бы, в принципе, сказать: «Извините, не понял. Какие ещё вопросы? Я не для этого здесь нахожусь»; но, во-первых, такой ответ явно выходил за рамки правил этикета, которые швейцар безукоризненно соблюдал, а во-вторых — во-вторых, просьба Макарова не была столь уж обременительной и была к тому же заранее щедро оплачена. Поэтому швейцар быстро спрятал ловким движением двух пальцев купюру в карман брюк («Неужели и этому где-то учат?» — невольно удивился Алексей) и указал гостю на узкую высокую стойку, отделявшую гардеробную от холла.
—Тогда прошу вас, — сказал он, сам проходя вперёд и останавливаясь возле стойки, спиной к зеркалу, — поговорим здесь… Что вы хотели узнать?
— Скажите, пожалуйста, работали ли вы вечером двенадцатого числа?
— Двенадцатого августа? — пунктуально уточнил молодой человек.
— Да, августа.
— Совершенно верно, дежурил, — ответил, не задумавшись даже на кратчайшее мгновение, молодой человек. — Вы что-то здесь забыли?.. Бумажник, дамская сумочка, портсигар?.. — перечислил он с готовностью так, словно сейчас же готов был вытащить все названные предметы из-под стойки гардероба и представить Алексею.
— Нет-нет, меня интересует другое, — отрицательно покачал головой Алексей и вытащил из кармана пакет с фотографиями. — Вот эти люди, — сказал он, подавая швейцару снимок, на котором Гостенин, Красавчик и неизвестный молодой человек с тёмными волосами пили за столиком бара пиво (здесь лица Иваненко и Паши особенно хорошо были видны, и к тому же обстановка была, пожалуй, более привычной для того, чтобы строить ассоциации с залом ресторана «Залив»). — Вы не видели их случайно здесь двенадцатого августа?
Парень взял фотографию в руки, внимательно всмотрелся и задумался. Выражение лица его в эти несколько секунд не менялось, но каким-то не поддающимся объяснению чутьём Алексей почувствовал, что люди, запечатлённые на снимке, парню знакомы.
Швейцар перевёл взгляд с фотографии на Макарова, потом ещё раз посмотрел на снимок и отдал его Алексею.
— У меня отличная память на лица и даты, — проговорил он, задумчиво глядя Макарову в глаза, и неожиданно спросил: — А зачем вам это знать, вы из милиции?
«Опять „из милиции“, — подумал Макаров недовольно, едва сдержавшись, чтобы не нагрубить.
— Я бы не хотел об этом говорить, — ответил он спокойно и протянул парню ещё одну десятидолларовую купюру, которую тот так же ловко, как и первую, спрятал в карман пиджака. Выражение лица его стало понимающим.
— О'кей, договорились, — произнёс он удовлетворённо. — Они были.
— Кто конкретно? Когда ушли? — не выдержав недомолвок, напористо спросил Макаров.
— Седоволосый и тот, что помоложе, — в двенадцать или около того, чёрный, здоровый, — в десять… — флегматично, словно не заметив эмоционального всплеска у собеседника, сказал молодой человек.
— А девчонка? Была с ними девушка лет восемнадцати? — продолжал наседать на него Макаров.
— Была, но…
Швейцар задумался, будто размышляя, стоит ли продолжать говорить и чем это для него может обернуться. Макаров покачал головой: ну, мол, парень, ты даёшь! И сунул ему в руку третью «десятку».
— У этого красавца, — палец швейцара указал на снимке, что по-прежнему держал в руках Алексей, на Гостенина, — был сильный конфликт с седоволосым; кажется, из-за женщины…
— Той, что была с ними?
— Нет-нет, вы не поняли, из-за какой-то женщины, которой здесь не было. Они о ней что-то говорили. Что конкретно, сразу скажу — не разобрал. Но молодой, по-моему, отзывался о старом неуважительно…
— Оскорблял?
— Можно сказать и так… Дошло уже почти до драки, и чёрный этот, на кавказца похож, здоровенный — может, телохранитель? — стал их разнимать, это здесь было, — по жесту швейцара Макаров понял, что события разворачивались в холле, — ну, и ему досталось… В общем, девушка ушла, потом, когда мужики успокоились и вернулись в зал, ушёл темноволосый, кажется, тоже обиделся… А потом, в двенадцать или чуть раньше, — парень, он был здорово пьян, ругался на седого, говорил, что он, пожилой, теперь, мол, рот вообще не имеет права открывать, что такой должок он никогда не уплатит и ничем, что его убить мало и что-то ещё в этом роде.
— А пожилой что ж?
— Да тот вроде пытался паренька уговорить, мол, всякое в жизни бывает, кто ж знал, что ты обидишься, и так далее. В общем, говорил то, что обычно говорят, когда хотят успокоить пьяного, хотя и не церемонился особо; и все бесполезно.
— Что значит бесполезно?
— Этот, — швейцар снова пальцем указал на Гостенина, — послал его к такой-то матери, сказал, что разберётся с ними со всеми, и вышел на улицу.
— А седой?
— Седой вернулся в зал, расплатился и вышел за ним.
17
Стрелки часов неумолимо приближались к шести часам вечера, и пора было подумать о том, откуда позвонить Пауле. Девушка действительно понравилась Макарову, и он, даже допуская с некоторых пор мысль, что её помощь в расследовании обстоятельств гибели Гостенина ему уже не понадобится, не хотел разрывать достаточно тонкую нить завязавшихся между ними отношений. До назначенного Паулой срока оставалось минут пятнадцать-двадцать, и Макаров, покинув ресторан, направился вдоль пляжа по направлению к центру города, где, как он предполагал, телефон найти легче. Можно было, конечно, поспрашивать в многочисленных, расположенных на искусственной набережной-эстакаде барах и кафе, но, помимо разговора с Паулой, Алексею необходимо было сделать звонок в Москву, а такую услугу в небольшом городке у моря можно было заполучить только в очень немногих местах. Алексей считал, что одним из таких привилегированных мест должна являться гостиница, где он остановился, и собирался отправиться туда.
Идти до гостиницы, вместе с подъёмом по крутой лестнице, ведущей от набережной на главную, протянувшуюся вдоль берега моря улицу города, было самое большее минут десять. Остаток набережной до лестницы Макаров рассчитывал в прогулочном темпе преодолеть максимум минут за пять-шесть, поэтому шёл не торопясь, разглядывая самые живописные фигуры людей, в большом количестве загоравших на пляже, несмотря на вечернее уже время. Праздный взгляд его остановился на щуплом, загорелом парне, пляжном фотографе, который, обвешавшись с трех или даже со всех четырех сторон фотоаппаратами, со складной стойкой под мышкой и каким-то деревянным чемоданчиком в руке не спеша брёл вдоль кромки воды, высматривая потенциальных заказчиков.
Нескладная фигура парня с какой-то растрёпанной, неопределённой, как сказал бы один из друзей Макарова, причёской выглядела на фоне загорелых, стройных (и не очень стройных, но все-таки неплохо смотревшихся на белом морском песке в ярких купальных костюмах) отдыхающих диссонансом, недоразумением. На несчастного, в его старом дешёвом спортивном костюме, в роговых очках на незрелом мальчишеском личике и с укреплённым на правой руке плакатом, очевидно, с расценками (издалека Макаров не мог прочесть, что на нем написано, но предполагал это), казалось, не обращал внимания абсолютно никто. «И действительно, — подумал Алексей, с сочувствием вглядываясь в бредущую по более плотной и потому более удобной для ходьбы мокрой полосе песка у самой воды чуть наклонившуюся вперёд невзрачную фигуру, — кому в наше время, когда полки магазинов ломятся от „Полароидов“, „Кодаков“ и прочих выдумок цивилизованного Запада, вплоть до видеокамер, взбредёт в голову фотографироваться у пляжного фотографа? Кому?» — спросил сам себя Макаров, представив, как же тяжело приходится парню, обходящему за день всю длинную полосу пляжа, возможно, и не один раз, с тем чтобы заработать таким каторжным трудом совсем ничтожную сумму. Надо сказать, что Макаров вообще любил, глядя на людей, воображать их жизнь, проблемы, радости и печали. Если же удавалось впоследствии каким-то образом узнать, что «предварительный визуальный анализ» оказался верным — а такое случалось довольно-таки часто, — сознание собственной проницательности, чего уж скрывать, доставляло ему маленькое удовольствие.
Однако на этот раз его оценки, пожалуй, были не совсем верны, а может быть, и совсем неверны. Уже через несколько минут после того, как начал наблюдать за некрасивым молодым человеком со штативом и рекламным щитом, Алексей убедился в том, что отношение курортников к пляжному фотографу вовсе не безразличное. Да и заработок, возможно, не выглядит столь ничтожным, какой выглядела одежда и аппаратура. Неторопливая же, натужная на первый взгляд прогулка парня с аппаратами по пляжу — отнюдь не спонтанное действие в расчёте на слепую удачу. У фотографа, как у бывалого рыболова, существовало некоторое количество заранее определённых мест, и теперь он остановился на одном из них.
Место это было пирсом или волнорезом: после разговора в баре с женщинами Макаров больше не знал, как правильно называть эти сооружения из камня и бетона. Но в общем, с точки зрения жителя удалённых от моря на приличное расстояние мест, подходило и то, и другое название. То сооружение, возле которого теперь устанавливал свой рекламный щит и штатив пляжный фотограф, что-то напоминало Алексею…
«Ах да, — через несколько мгновений припомнил он, — старые деревянные сваи, торчащие вдоль нового настила из железобетонных плит, возложенных на бетонные же подпорки. Наверное, тогда это пирс, — подумал Макаров, вспомнив слова, сказанные в баре Паулой. — А мы купались возле волнореза — полоски огромных прямоугольных каменных монолитов, уходящей в море. И никаких старых свай там действительно не было… Возможно, это и есть тот пирс, возле которого обнаружили утонувшего в море Павла».
Тем временем, пока Макаров, остановившись и разглядывая пирс, не обращал внимания на того, за кем с интересом наблюдал ещё несколько минут назад, наступил момент, развеявший как дым предположения Алексея о несчастной судьбе нынешних пляжных фотографов. Вокруг установившего наконец свой штатив и укрепившего в сыпучем песке шест с фотографиями и расценками очкарика стала собираться не слишком большая, но совсем даже неплохая для начала кучка желающих сняться или выяснить расценки. Ещё спустя какое-то, совсем небольшое время парень успел сделать несколько снимков «Полароидом» для семьи, состоявшей из мужа, жены и ребёнка лет десяти, и для нескольких молодых парочек, а затем приступил к, очевидно, более дорогостоящей съёмке фотоаппаратом, установленным на штативе, женщины лет двадцати пяти в очень открытом купальнике, с длинными, красивыми ногами и светлыми, почти белыми волосами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35