Точка на черном. Вопрос второй…
И тут тренькнул телефон:
– Вадим Сергеевич? Это Илюхин! По поводу задержки информации о прибытии поезда. Была причина. Очень, на мой взгляд, странная причина.
5. РАЗЛУЧНИЦА КЛАВА. (Илюхин)
– Мне сорок два… Сколько не работаю? Четыре месяца. Выгнала стерва директорша. Мол, им в образцовом кафе такие, как я, не нужны. Нет, не официанткой работала – уборщицей. Какая из меня официантка? Рожей не вышла. Дети? Сын. Сволочь порядочная, родила в семнадцать, растила, ночей не досыпала, а он, видишь ли, и знать меня не хочет. На автосервисе работает, ворюга румяный. Ну и что, что сын?! Нет, знать я его не хочу и жену его, была бы моя воля, удавила… Ну, выпила чуток. А что, нельзя? Водкой вон торгуют не для того, чтобы ею цветочки поливать… Ха-ха-ха… А как же, помню! Подошла женщина. Из себя приятная. Попросила, мол, не поможешь ли, подруга? Тут, в диспетчерской, гулящая одна работает. Моего мужа увести надумала. Мне, говорит, смотреть на нее невмоготу! Зайди к ней, подруга, говорит, зайди. Я тебе четвертной не пожалею. Зайди и скажи, что если ты, Клава, не уймешься, беда тебя ждет. Так уж просила, бедная, а в глазах слезы. Жалко мне ее стало. Жди, говорю, тут, сейчас я с этой тварюгой поговорю… А она говорит: постой со мной еще немного… Постояли мы минут пятнадцать. Я еще заметила, что какой-то поезд у моста прошел. А потом подвела меня к радиорубке, и я вошла. Сидит баба – пудов, наверное, на шесть. Старая. Я еще здорово удивилась. Но мужиков-то не поймешь, у них своя мерка и симпатия. Так что я захожу и говорю ей, мол, если ты, Клавка, не бросишь с другими мужиками знаться, то не миновать тебе беды! Как вы прошли сюда, кричит. Никакая я не Клавка. Милицию сейчас позову. А меня зло так и взяло: зови, зови милицию, кричу я в ответ. Пусть все знают, какая ты. Да у меня уже внуки! Это она мне, значит. Вон отсюдова. И встает, обходит барьерчик, да как даст мне под, извините, зад коленкой. Я так и вылетела. А она – за мной, и кричит, зовет милицию. Тут вокзальный сержант меня и перехватил. Ну, и сюда, в вытрезвитель…
Как ни опустилась женщина, мне было жаль ее. Почему-то я сразу поверил ей. И хотя дежурный по вытрезвителю Акимов свирепо хрипнул простуженным голосом, что она попадает сюда в пятый или шестой раз, острая жалость не проходила. По правде, сам эпизод с незнакомкой вызывал мою симпатию. Согласитесь, не всякий бы откликнулся на такую просьбу. А Анна Васильевна откликнулась – чисто по-бабьи, с сердцем. Конечно, и четвертной сыграл тут свою роль. Но взялась за «выяснение отношений» она искренне.
– А как выглядела женщина?
– Лет… тридцати пяти… сорока… А в чем одета, не помню, убей меня бог… Красивая, одним словом.
– Блондинка? Брюнетка?
– Не помню… Выпила я чуток…
– Ничего себе «чуток»! – Лейтенант Акимов хмыкнул.
– Да, чуток! Это она же меня и угостила…
– Где? – Мелькнула надежда, что незнакомку могут опознать в привокзальном кафе или ресторане.
– А прямо в зале ожидания, при ней имелось…
Через двадцать минут я беседовал с уборщицей первого зала Бенедиктовой. Безуспешно: не помнила она, чтобы с Анной Васильевной кто-то был. Хотя Анну Васильевну и видела.
С этими данными я выехал в управление.
6. «ЭТО БЫЛ РЕПОРТЕР!» (Чхеидзе. Москва)
Забавный старичок. Живая история. Видел Маяковского и Есенина. Брал интервью у Айседоры Дункан. Удивительно! И все же Титаренко куда интересней сейчас для меня. А о нем – везде и всюду лишь одна фраза: «Это был репортер!» И не поймешь – то ли с восхищением, то ли с сожалением.
– Почему «был», Исаак Симеонович?
Старичок пожимает острыми плечами. Достает с полки пухлую папку с газетными вырезками.
– Знаете, молодой человек, я многих газетчиков повидал на своем веку. И знаю, что большинству из нас отпущено от и до. Есть такая болезнь: исписался. Ей подвержены в общем-то все. И это нормально. Газета – труд ежедневный, выматывающий и кое в чем нудноватый. Рано или поздно наступает кризис. Нет газетчика, не пережившего кризис, так сказать, жанра. Но одни обладают вторым дыханием, а вторые так и угасают, переходя из лучших во второстепенные. Из второстепенных – в третьестепенные. В лучшем случае – в редакторы. В худшем и вовсе уходят из газеты. Но есть особая группа: это гении ежедневного труда. Тэсс, Стуруа, Стрельников… Песков – вам знакомы эти имена? Вот-вот… Титаренко обладал удивительно сочным пером и светлой головой. Трудолюбием вола и терпением верблюда. Вот вырезки. Какова производительность, выражаясь суконным языком?! Я следил за его выступлениями лет десять. Верил, что ему суждены и большое признание, и слава. Увы, лет пять назад он замолчал. Изредка то в одной газете, то в другой появлялись его приличные фельетоны. Но – не более чем приличные. Без стремительной, художественной легкости. Что-то произошло. Что? Не знаю.
– Может быть, «исписался»?
– Не верю… А с другой стороны… Впрочем, вот интересующие вас статьи. Это вы правильно сделали, что обратились ко мне. Я собрал, пожалуй, все его творчество в газете. Но почему он вас так интересует, молодой человек?
…Мы расстались со стариком, и я отправился в гостиницу читать вырезки. Не верилось, что это может дать нам какую-то ниточку в руки. И в то же время не выходил из головы срок «молчания» Титарен-ко, о котором с грустью поведал старый журналист.
К часам десяти вечера я прочитал последнюю статью. Всего их за эти пять-шесть лет было около дюжины. Невероятно мало, учитывая, что Титаренко жил эти пять лет на «вольных хлебах». На гонорары от них семью не прокормишь. Ну, несколько сценариев и книга… Это, конечно, давало Титаренко доход. Но не такой, чтобы купить за это же время прекрасный зимний дом в сорока километрах от Москвы, «Волгу», импортную мебель… Он был сплошной загадкой, Титаренко.
Прочитав последнюю статью, я подвел черту под своими подсчетами. Во-первых, специализировался Гелиодор Сергеевич исключительно по уголовным делам. Причем по тем, которые находятся в компетенции ОБХСС. Во-вторых, география его поездок была необычайно бедна – уменьшалась в пространстве между Каспийским и Черным морями. Это, конечно, могло объясниться пристрастием покойного к южному климату и кавказской экзотике. Но и игнорировать этот факт было нельзя. В-третьих, у меня уже были данные о том, что из последней командировки, состоявшейся четыре недели назад, Титаренко материал не привез, объяснив это тем, что «письмо не подтвердилось». Вместо этого он сдал дежурный репортаж о дельфинарии в соседнем городе.
Попытки обнаружить письмо, по которому выезжал Титаренко, не увенчались успехом. В отделе писем редакции оно было лишь зарегистрировано. Но на карточке стояло название города, а имени и адреса жалобщика не было.
И что самое важное: город, в который Титаренко выезжал, прочно фигурировал в редких статьях последнего года, напечатанных им в разных газетах…
Но все мои подсчеты и смутные интуитивные предположения не имели пока конкретного смысла. Они лишь настораживали и не более. Закрыв блокнот, я решил, было, лечь спать – ноги гудели, на душе было тяжело. Само сознание того, что где-то бродит убийца Ванечки Лунько, наполняло меня безысходной тоской. У меня не хватало сил избавиться от нее. А поэтому не хватало и сил даже на ненависть к убийце. По опыту я знал: такая ненависть необходима; именно она конкретизирует твое отношение к преступнику, к поединку с ним…
Да, я лег, было, спать, но тут позвонил Шимановский, извиняющимся тоном попросивший:
– Степа, поскольку ты в Москве, доберись до моего дома. Видимо, барахлит телефон. Не могу дозвониться. А надо предупредить, что я задержусь еще на денек.
– Что-то новое?
– Как обычно: каждые два часа – новенький, как только что отчеканенная монетка, факт… А в сумке – голый, безобразный и издевательский ноль. Так заедешь?
Я пообещал. И начал собираться в гости. Уже выходил за дверь, когда раздался новый звонок:
– Это снова я. Слушай, я тут перечитал на телетайпе твое донесение о поездках покойного… И вот о чем подумал: не много ли в деле «южного акцента»? Голос… Имя «Иван Аршакович»… Поездки покойного исключительно под южное солнышко… Старик на вокзале «явно восточного или южного типа»… Пистолет, украденный не где-нибудь, а в Энске… Что скажешь?
– От этого наш «ноль» просто приобретает «южный акцент». Кстати, ты забыл упомянуть и мою принадлежность к стране Кавказ…
– Ладно. Может, ты и прав… Но… Все же, как хочешь ругай меня, а не поленись, обзвони все московские гостиницы.
– Сходи к твоей жене, обзвони два десятка гостиниц… Может быть скажешь, зачем?
– А ты не понял, Степушка? Неужели не понял? Не верю!
…И все-таки Шимановский – гений. У нас работа тоже – нудновата. И нам нужно второе дыхание. Второе ли? Первое? Тут нужен талант, Степа.
Я взялся за телефон. Шутка ли – обзвонить все столичные гостиницы. Но сделать это было необходимо. И как можно быстрее. Конечно, догадка Шимановского – всего лишь догадка. Но… Титаренко неизменно ездил в южный Энск!!! Так, «Москва»… «Россия»… Начнем по порядку…
– …Мне нужно выяснить, не останавливались ли у вас люди из Энска? В течение последних трех-четырех недель. И персонально, не обязательно из Энска, человек по имени Иван Аршакович…
Только в восьмой по счету гостинице я услыхал:
– Аршакович? Иван? Так ваши товарищи из МУРа уже здесь!
– Из МУРа? При чем тут МУР?
7. «ДЕРЖИ МЕНЯ, СОЛОМИНКА, ДЕРЖИ!» (Чхеидзе)
Первым делом я обратил внимание на то, что в номере работал магнитофон, Алла Пугачева пела любимую песню моего младшего брата… «Держи меня, соломинка, держи…»
Песня эта придавала всему особый оттенок – словно передо мной раскручивалась лента какого-то закрученного детектива.
А тем временем все происходило наяву: работник прокуратуры и сотрудник из МУРа тихо переговаривались, наблюдая за работой фотографа. Тот щелкал фотоаппаратом. Каждый щелчок сопровождался нервной вспышкой.
В кресле, косо свесив тело, полулежал старик с седыми усиками «явно восточного или кавказского типа»… Из правой глазницы змеилась темная кровь, уже загустевшая… И только тут я заметил, что ковер под ногами хлюпает, а на паркетном полу блестят лужицы воды.
– Коридорная, проходя, увидела, что из-под двери течет вода. Открыла номер… Ну, и, – муровец кивнул на труп.
– А как же магнитофон? – Я спросил единственное, что пришло мне на ум.
– Новенький. Видимо, старик только купил его. По идее, убийца включил магнитофон, чтобы заглушить звук выстрела. Таким образом, все произошло минут сорок назад. Магнитофон импортный. Особая кассета. Звучание на одной стороне до пятидесяти минут.
– За сорок минут можно добраться до первого же вокзала, – уточнил работник прокуратуры.
– Коридорная не видела, чтобы кто-то проходил в сторону но мера после прихода старика. А он вернулся часов в семь вечера, – муровец закурил.
– Возможно, они уже были в номере, когда он пришел, – работник прокуратуры тоже закурил; и номер сразу же наполнился запахом «Золотого руна».
– Не думаю, – муровец открыл дверь в ванную, – они бы не дали ему возможности набрать полную ванную воды, да еще, чтобы она текла через край… Кстати, гильзу мы так и не нашли.
– Подобрали…
– Серьезные люди…
Со стороны могло показаться, что мы просто беседуем, обмениваясь мнениями по какому-то отвлеченному вопросу. На самом деле мы включились в работу.
Через несколько минут мы уже точно знали: как, когда неизвестные проникли в номер. «Как»: по лестнице, ведущей из ресторана в торце здания. «Когда»: только после семи, поскольку до семи она обычно перекрыта. Двери на этаже горничная открывает лишь вечером, чтобы постояльцы спускались в ресторан, не выходя на улицу. Этим же путем они и вышли…
Расчет был точен: в ресторане в семь часов было человек двести-триста. Пик. Уход и возвращение одного-двух человек должны были остаться незамеченными… Так оно и случилось. Мы проработали в ресторане до одиннадцати часов. Но – бесплодно. Между прочим, собака легко взяла след и вела его от номера к ресторану. Но за его выходом заскулила… Видимо, неизвестные сели в ожидавшую их машину.
Конечно, я допускал, что этот Иван Аршакович не имеет никакого отношения к делу, которым занимался я. Исключительное совпадение – случается и так. Но сжато поведав муровцу и работнику прокуратуры о событиях, предшествовавших моему появлению в номере, я ощутил, что тяжесть трех убийств легла и на их плечи.
Шимановский приехал в Москву с утренней электричкой. Он был немыслимо свеж и элегантен. Часов в девять мы уселись в его кабинете пить кофе.
– Вызывают… – Шимановский качнул чашкой, – туда, наверх.
– К начальнику розыска?
– Выше бери. К заместителю министра… Там, в номере по соседству с Иваном Аршаковичем, жил какой-то важный чин. Ну и звякнул, мол, что это творится…
– Можно подумать, что такое случается каждый день.
– Ладно. Садись за машинку. Я надиктую тезисы доклада. Кстати, тебе тоже придется пойти, так что готовься. Значит, так…
8. «В ПУСТОТЕ НЕТ ДВИЖЕНИЯ!» (Заместитель министра)
Я знаю, что незнакомых людей удивляет моя манера писать. Левой рукой. Тем более, что правая – вроде бы в порядке. Когда-то приехавший к нам в разведроту проверяющий удивлялся, что я стреляю и правой, и левой равноценно. А все просто. В сорок втором я был ранен в правую руку. Год валялся в госпитале. Научился все делать левой – даже писать. На исходе войны снова попал на фронт, в разведку. Там, чтобы совсем довести дело до конца, научился и с оружием обращаться левой рукой…
Но Шимановский довольно равнодушно смотрел на то, как я пишу. Словно все вокруг него пишут исключительно левой рукой.
Я делал пометки, слушая его, машинально отмечая про себя все промахи и удачи в этом деле. И не мог не согласиться с его выводами:
– Поиск нужно перенацелить в Энск. Если даже преступники совершенно случайно возникли на горизонте Титаренко и Ивана Аршаковича, то все равно нужно пройти по всей цепочке от изначального звена…
– А почему вы уверены, что изначальное звено в Энске?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10