То есть после того, как дуче и его зять уже были осведомлены о намерениях Гитлера выправить отношения с Москвой.
К этому же склонялся и Сталин…
И то, что Чиано вел свой зондаж в том же направлении, объективно давало основания видеть в будущем контуры очень нетривиальной европейской ситуации. Такой, где на базе дружественности трех держав могла бы реализоваться конструкция, предполагаемая провалившимся «Пактом четырех»!
«Пакт четырех» был обречен на крах изначально уже потому, что два его участника— «демократические» Англия и Франция, были уже не самостоятельны в выборе своего будущего. Элита этих стран в основном уже мыслила интересами всей мировой Золотой Элиты, то есть интересами США, кровно заинтересованных не в мире в Европе, а в войне.
То есть «Пакт четырех» мира не обеспечивал.
А вот стратегическая дружественность России и германо-итальянского блока напротив — почти автоматически обеспечивала Европе прочный мир. И даже не долговременный, а — при умном развитии отношений — ВЕЧНЫЙ!
И если бы к этой дружественности присоединилась и Япония, то это могло бы означать в перспективе если не скорый, то весьма возможный мир уже для всей ПЛАНЕТЫ!
Планеты, избавившейся от судьбы, уготованной ей Золотой Элитой и ее оплотом — Соединенными Штатами…
Заканчивался второй час разговора… Конечно, Гельфанд, человек опытный, умный и мыслящий широко, был, надо полагать, действительно интересен Чиано чисто по-человечески, но сегодня долгая беседа имела в своей основе интерес политический.
И понимали это оба…
Впрочем, сегодня было сказано все и можно было окончить разговор чисто светски.
— Заходите, — пригласил Гельфанда Чиано. — Впрочем, —он мечтательно улыбнулся, — со следующей недели я начинаю ездить на правительственный пляж, и там, надеюсь, мы будем встречаться достаточно часто…
— Да, — согласился Гельфанд, — окунуться в море будет нелишним. Это лето обещает быть жарким…
— О, да! — согласился и Чиано.
Гельфанд пожелал ему всего хорошего и задумчиво распрощался. А Чиано через день уехал в Берлин.
Заключать тот пакт, который был дуче и желателен, и привязывал его к политике фюрера.
Глава 7
Готовь войну летом…
ГИТЛЕР действительно был готов кое в чем уступить Муссолини, поскольку политическая поддержка Италии ему в наступающих передрягах требовалась. Он спокойно отнесся к весенней оккупации Италией Албании и знал о требованиях Италии к Франции. Дуче еще в апреле 39-го года на заседании Большого фашистского совета говорил о том, что западная граница Италии должна продвинуться до рек Вар и Рона, то есть претендовал на французские земли в зоне Западных Альп. Как, впрочем, и на Корсику, на Тунис…
Чиано же после одного разговора с дуче сделал в дневнике помету еще от 8 января:
«Требования к Франции. Мы не требуем Ниццы и Савойи, ибо они находятся по ту сторону Альп. Корсика: автономия, независимость, аннексия. Тунис: статус итальянцев, …протекторат. Джибути: свободный порт и железная дорога, управление колонией на основе кондоминиума, уступка. Суэцкий канал: широкое участие в управлении…»
Однако Муссолини отдавал себе отчет в военной слабости Италии, и ему тоже требовалась хотя бы политическая поддержка Германии…
Взаимная военная поддержка при этом не исключалась, но вермахт смотрел на нее вполне определенно, о чем было внятно сказано в записке Генерального штаба вооруженных сил Германии от 26 ноября 1938 года. Записка имела наименование «Соображения относительно переговоров представителей вермахта с Италией» и в разделе 2-м «Главная идея переговоров» устанавливала:
«Никакого совместного ведения военных действий в одном районе и под единым командованием, а разделение особых задач и театров военных действий для каждого государства…»
В разделе же 3-м «Военно-политическая основа для переговоров» вермахт смотрел на перспективы следующим образом:
«Война Германии и Италии против Франции и Англии с целью в первую очередь разгромить Францию. Тем самым наносится удар и по Англии, которая, потеряв базу для продолжения войны на материке, окажется перед лицом того, что все силы Германии и Италии будут направлены против нее одной… »
То есть конфликт мог начаться и безотносительно к развитию «польского» вопроса. Германский Генштаб при этом исходил из того, что Польша занимает «сомнительную позицию», а Россия «враждебно настроена по отношению к Германии и Италии».
Этот документ был интересен и тем, что как раз в вермахте к России относились скорее лояльно, чем наоборот. Сказывались и многолетнее сотрудничество двух армий, и трезвые генштабовские оценки. Но даже в вермахте, как видим, мнения имелись разные…
В ИЮНЕ в Москву приехал из Лондона Стрэнг, но летом же 39-го года шел нарастающий диалог и Москвы с Берлином. Впрочем, Берлин тоже вел переговоры с Лондоном, но успех их был примерно таким же, как и успех англо-франко-советских переговоров, начавшихся в августе в Москве.
Дело шло к реализации плана «Вайс» — «Белого плана», по выполнении которого Черный имперский орел Германии должен был взять решительный верх над Белым польским орлом.
Конечно, Гитлер был бы удовлетворен и мирным вариантом, но мог ли он быть мирным?
11 августа в Зальцбурге в который раз встретились Риббентроп и Чиано.
— Польша должна понять, что Данциг должен вернуться в рейх, — почти сразу заявил Риббентроп. — Требования фюрера умеренны, но положение обостряется тем, что Польша хочет поставить нас в Данциге перед свершившимися фактами.
— Вы имеете в виду ввод войск?
—Да!
Говорили и о подготовке к возможной войне. И Чиано поинтересовался у коллеги:
— Чего вы хотите — Данциг или «Коридор»?
— С фюрера хватит польских провокаций! — отрезал Риббентроп. — Мы хотим войны. Во всяком случае, мы ее не боимся. Хотя лично я надеюсь на дипломатическое решение вопроса именно потому, что фюрер столь решителен.
Чиано, хотя ответ был, собственно, ожидаемым, выглядел ошеломленным:
— Но дуче желает иметь хотя бы еще один спокойный год. Италия обессилена. У нас нет сырья, не хватает вооружений, береговых укреплений нет…
Чиано перевел дух и продолжил перечисление жалоб:
— Из Ливии ничего предпринять нельзя… Наш генштаб оценивает боевую мощь Италии и Франции как один к пяти… Результаты в Албании разочаровывают…
Риббентроп слушал это со скучающим видом, а выслушав, заявил:
— Нам вашей помощи не нужно. Чиано вздохнул:
— Это покажет будущее…
Жесткая и хлесткая «непреклонная» фраза Риббентропа была не случайной. Перед встречей с Чиано он получил от Гитлера четкую инструкцию.
— Вы ни в коем случае не должны вызвать у Чиано сомнения в моей решимости! — наставлял министра Гитлер.
— То есть мы готовы воевать и хотим воевать?
— Если надо — да! Вот ваша линия поведения.
Но это был, конечно, лишь психологический «форсаж» ситуации… И фюрер, и Риббентроп знали о чересчур длинном языке как итальянских правительственных кругов вообще, так и Галеаццо Чиано в частности. Если бы у Чиано в Оберзальцберге создалось впечатление о нерешительности фюрера, то об этом, естественно, знали бы в Риме…
Но, увы, об этом немедленно стало бы известно и в Лондоне, а значит, и в Варшаве. И это заранее делало бы невозможным любое политическое и дипломатическое решение.
На следующий день Чиано принимал уже фюрер.
— Вы действительно намерены решить «польскую» проблему уже в этом году? — спросил у него Чиано.
— У нас выходят резервы времени, — ответил Гитлер. — Осенью успешная кампания невозможна… С середины сентября погода не позволит использовать авиацию. С сентября по май Польша представляет собой большое болото и непригодна для военных действий. И если Польша в октябре просто займет Данциг— что очень вероятно, то…
— И в какой срок надо решить вопрос с Данцигом?
— Так или иначе — до конца августа.
— А как вы представляете себе его решение?
— Польша уступает Данциг при соблюдении ее экономических интересов. За это и за обеспечение связи между Восточной Пруссией и рейхом я лично обещал Беку во время его визита в Оберзальцберг гарантию границ и пакт о дружбе на 25 лет…
— И Бек?..
— Тогда он сказал, что хотел бы изучить мои предложения, но все изменило английское вмешательство….
— И что дальше?
— А вы, дорогой Чиано, почитайте варшавскую прессу, — раздраженно посоветовал Гитлер. — Из нее со всей ясностью можно понять цели Польши.
Раздражаясь все больше, Гитлер перечислил:
— Хотят захватить всю Восточную Пруссию, продвинуться вплоть до Берлина… И это еще и не все!
Чиано невольно понимающе кивнул, а фюрер подытожил:
— Для великой державы на длительный период невыносимо терпеть соседа, питающего к ней такую сильную вражду и отдаленного от ее столицы всего на 150 километров. Поэтому, — тон Гитлера стал особенно резким, — я преисполнен решимости использовать первую же политическую провокацию — будь то ультиматум, жестокое обращение с немцами в Польше, попытка установить голодную блокаду Данцига, ввод войск в Данциг или тому подобное, чтобы в течение 48 часов обрушиться на Польшу и таким путем решить проблему.
— Но Англия… — пытался возразить Чиано… Не дав ему закончить, фюрер резко отчеканил:
— Я неколебимо убежден, что ни Англия, ни Франция не вступят во всеобщую войну…
Чиано слушал и задумчиво молчал… Потом, какой-то «сдувшийся», сложившийся, как складной нож, он тихо сказал:
— Вы так часто оказывались правы, в то время как мы считали иначе, что, возможно, и на этот раз вы все видите лучше нас…
Даже переводчик фюрера Пауль Шмидт был уверен в том, что Гитлер сказал то, что думал… Шмидт ведь не присутствовал при разговоре фюрера и Риббентропа, не знал, что его шефы решили взять красавца Галеаццо, что называется, «на пушку»…
Ведь и эта уверенность Чиано в отрицании Гитлером опасности войны с англофранцузами тоже быстро дошла бы до Лондона и Парижа…
В тот же день, 12 августа, временный поверенный в делах СССР в Германии Астахов доносил в Москву Молотову:
«Конфликт с Польшей назревает в усиливающемся темпе, и решающие события могут разразиться в самый короткий срок… Основные лозунги — «воссоединение Данцига с рейхом», «домой в рейх» — уже выброшены, причем мыслится не только рейх, но и вся германская Польша…»
Тут, пожалуй, надо последние два слова пояснить… По Версальскому договору Германия не только лишилась Данцига. Под власть Польши отдали не только немцев в зоне «Коридора», но еще и обширные земли, населенные немцами уже несколько веков и все это время входившие в состав Германии — Познань, часть Восточной и Западной Пруссии, часть Силезии… Германские города Торн и Позен стали именоваться Торунь и Познань.
И жилось на этих «польских» землях немцам еще хуже, чем су-детским немцам на «чешских». Еще бы — у «гонорового»-то поляка спеси куда больше, чем у попивающего светлое пиво чеха…
Вот об этой «германской» Польше Астахов и писал, сообщая дальше вещи не менее интересные:
«Пресса в отношении нас продолжает вести себя исключительно корректно, причем стали появляться (факт доныне небывалый!) даже заметки о наших успехах в области строительства (заметка о Казано-Бугульминской дороге). Наоборот, в отношении Англии глумление переходит всякие границы элементарной пристойности…
Сами немцы в официальных и неофициальных беседах не скрывают назревания развязки и признают приближение таковой, хотя и с оговорками о возможности «мирного» решения вопроса на базе своих весенних требований (Данциг и экстерриториальная связь с ним через «Коридор»). Впрочем, если бы поляки эти требования удовлетворили, то трудно предположить, чтобы немцы удержались от постановки вопроса о Познани, Силезии и Тешинской области. Вопрос по существу ставится о довоенной границе (если не больше)».
Как видим, еще в середине августа фюрер не исключал все же политического решения проблемы, если бы к нему была готова Польша, но прекрасно понимал, что она к нему не готова.
И даже если бы Гитлер поставил вопрос о довоенной границе, то разве он был бы — с позиций декларированного «демократиями» права на самоопределение вплоть до отделения — не прав?
Фактор Англии он, Гитлер, не мог не учитывать, но мог ли он — при самом неблагоприятном влиянии этого фактора — отказаться на этом основании от действий в Польше? Ведь «английский» фактор исчезнуть не мог, а поляки — раз уж каша заварилась — с течением времени только наглели бы…
Гитлер не исключал военной реакции той же Англии, о чем говорил 14 августа в Оберзальцберге. В тот день начальник генерального штаба сухопутных войск Франц Гальдер пометил в своем дневнике: «Теперь следует показать для заграницы, что при любых обстоятельствах, даже если Англия вмешается, дело все равно дойдет до столкновения».
Полностью исключить военной реакции Запада Гитлер не мог еще и потому, что с середины августа французы приводили в боевую готовность свой мощный пояс оборонительных укреплений на германской границе — «линию Мажино». Французы боялись ее обхода с юга, и на проходах к Базелю устанавливались тяжелые орудия. В середине августа Черчилль в сопровождении начальника французского генерального штаба Гамелена посетил «линию Мажино». И все это от внимания немцев, конечно же, не ускользнуло, как и от итальянцев.
Гитлер вполне сознавал риск и без обиняков произносил это слово в те дни в доверенном служебном кругу— перед генералами — часто. Тем не менее он вполне сознательно на этот риск шел.
Итальянцы же форсирования событий боялись…
15 августа бывший посол Германии в СССР, а ныне — ее посол в Англии Герберт фон Дирксен зашел к итальянскому послу в Берлине Аттолико, с которым был дружен еще со времени совместного пребывания в Москве. Зашел по-дружески, без предупреждения и застал у Аттолико посетителя…
— Обождите пару минут, Герберт, и я буду располагать неограниченным временем для беседы с вами, — попросил Аттолико.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98