Но стать героем каторги он не успел - грянула февральская революция, и каторжников распустили по домам. Александр Кумок вернулся в Лукоморск и, не теряя времени, дождался Папу Папандопуло на морском берегу. О чем они спорили и сколько денег Кумок взял у него на этот раз, никто не узнал, но труп Папы нашли через два дня, когда в ушах и носу контрабандиста уже поселились маленькие крабы-бокоплавы. В городе и губернии к тому времени воцарился полный бардак, империя рушилась, в далеком Питере власть в свои руки взяли неведомые большевики, а Кумок ушел в банду екатеринодарского отчаянного экспроприатора Мишки Чепеля по прозвищу Сладкий Мальчик за его любовь к организации налетов на сахарные заводы. Было тогда Кумку девятнадцать лет, и он осознал нехитрую истину - всегда прав тот, кто стреляет первым.
Миша Чепель был слишком занят, чтобы обращать внимание на честолюбивого и слишком быстро взрослеющего юношу. И совершенно напрасно. В девятнадцать лет Сашка влюбился в актрису екатеринодарского театра Марию Семенову, которая молоденького поклонника ценила не слишком высоко, но обожала подарки, которые он ей делал. К тому же Кумок прилично говорил по-французски, и это поднимало его в глазах провинциальных артистов и завсегдатаев театра. Сценично обставив все, Мария отдалась молодому бандиту. Александр потерял голову, запустил руку в отрядную казну, чтобы свести как-то концы с концами, в одной из попоек после успешного грабежа очередного сахарного завода пристрелил потерявшего бдительность Чепеля и встал во главе банды. Красные постепенно набирали силу, и Сашка предпочел покинуть негостеприимные места и обосноваться в окрестностях Лукоморска. Актриса, к тому времени ставшая его капризной и жадной любовницей, также примкнула к отряду и вскоре зарекомендовала себя еще более безжалостной разбойницей, заслужив среди местного населения прозвище Паучиха.
Глава седьмая
Вернувшись, Антон Кторов обнаружил на столе кринку молока, заботливо прикрытую куском ноздреватого хлеба, и рядом - завернутый в чистую тряпицу добрый шмат лукоморского сала, которое еще год назад являлось бесценной валютой и имело хождение во всем крае наряду с самогоном и рулонами керенок. Керенки в отдельных купюрах ничего собой не представляли, но в рулоне имели определенную ценность - ведь счет девальвированной валюты уже шел на миллионы, В отличие от них сало с самогоном как материальные ценности имели не в пример большую стоимость - за фунт сала или бутылку самогона этих керенок было мотать и отматывать.
Антон, не чинясь, уплел все, запив молоком и справедливо рассудив, что голод не тетка.
Дал ему кот пищи для размышлений!
– Ты не отвлекайся, - строго сказал Баюн Полосатович. - Чеши давай! Я тебе кто теперь? Теперь я тебе кто-то вроде агента, даром, что подписку не давал. Был такой у царя человечек, Зубатов ему была фамилия. Так вот он говаривал, что для пользы дела жандарм должен любить своего агента, как члена семьи. Я на это не претендую, но чесать тебе еще учиться и учиться.
И с меня сразу всего не требуй. Тайна, брат, она тогда удовлетворение от разгадки дает, когда эта разгадка не сразу постигается. А ты думал: вени, види, вици? Как не так, Антон Георгиевич, как не так! Вот тебя завтра бойцы из ЧОНа с собой позовут. Как писателя, конечно. Ты, естественно, откажешься. И зря, хочу тебя предупредить. Многое узнаешь, многое увидишь, да и народец к тебе доверием проникнется. А ведь это главное - расположения да доверия добиться. Ты, главное, наган с собой возьми, я знаю, в нем у тебя пули особые - серебром пахнут.
– Не учи ученого, Баюн, - сказал Кторов строго. - Учитель выискался. Мало того что на колени забрался, ты еще и в душу пытаешься залезть. Ты мне вот что скажи: были события, о которых я тебя спрашивал, или бред это?
Кот обиженно сел; щурясь, разглядывал нового знакомого.
– Странный ты человек, Кторов, - сказал он. - Ты кого спрашиваешь? Ты ведь говорящего кота спрашиваешь, и тебе это даже странным уже не кажется. Думаешь, сейчас он все тебе выложит. Зря, зря. Понимать должен - это Лукоморск, тут тебе еще многое странным покажется. Помнится, здесь у нас Александр Сергеевич проездом бывал с родительницей своей. Милейший мальчишка - как разинул рот, так до отъезда его не закрывал. «Там чудеса, там леший бродит, русалка на ветвях сидит!»
– А это правда? - поинтересовался Антон.
– Поэтическое преувеличение, - довольно мурлыкнул кот, елозя мордой по кторовским коленям. - Что ты хочешь, ему еще двенадцати не было. Но путаться в Лукоморске ни с кем не советую. Чешуя да слизь еще полбеды, можно на настоящие неприятности нарваться. Солитера хватал когда-нибудь? То-то и оно! Выйди в полдень на берег, многое поймешь.
Кот снова сел.
– Разнежился я здесь с тобой, - сурово сказал он. - Но я в тебе, Кторов, не ошибся. В среду сюда приходи. В это же время. Валерьянки захвати, рыбки, лучше, конечно, речной, морская мне уже как кость в горле. Ты ведь радоваться должен - такие агенты не каждый день случаются, никто ведь на меня и подумать не может, а я существо наблюдательное, интересующееся, потому и потянуло к тебе, ведь ужас как поговорить захотелось. Тут ведь больше молчать приходится. Подашь голос - живо камнем голову пробьют, а то и на костре сожгут. Сам понимаешь - малороссы, еще Гоголь отмечал, что они в глубине души остаются язычниками.
– Так значит, завтра мне с ЧОНом лучше все же поехать? - вспомнив разговор, поинтересовался Антон.
– А то! - ответствовал кот, вытянулся, запустив когти в скамью, и для остроты ощущений подрал ее немного - не до свежих белых царапин, а так, чтобы сноровку и остроту когтей показать.

***
Проснулся Антон уже ночью - от голосов на улице.
Некоторое время он лежал, прислушиваясь к невнятному разговору за окном, постепенно разбирая голоса - говорили между собой Остап Котик и его мать Дарья Фотиевна.
– Вы поплавайте, поплавайте, мамо, - ласково говорил юноша.
– Я ж понимаю, трудно вам на берегу усидеть, сохнет все. А я утречком раненько с тележкой на берег приеду, чтобы вам не подсыхать долго.
– Так проспишь же ты, Ося, - грудным голосом отозвалась мать.
– Прошлый раз проспал, и вообще у меня на тебя надежда небольшая. Ну что ты в ней нашел, в этой своей чека? Не ровен час убьют, сколько ж разной погани по земле скитается. Та я ж все жданочки выплачу!
– Ой, мамо, - с некоторой резкостью сказал Остап. - Снова в тот же суп воду льете! Сколько ж можно? Стары вы уже, не поймете, в чем острота и цимес революции. А я вам так скажу, люди эти ваши отлучки тоже понять неправильно могут, скажут однажды - а куда это Дарья Фотиевна плавает по ночам? И кто ж тогда вам добро сделает, кто листком от непрошенного взгляда прикроет? Кто, если не сын родной!
– Так-то оно так, - соглашалась мать. - Да все равно боязно мне.
– А это уж обязательно, - вздохнул Остап. - Все боятся, и главное по нашей жизни - боятся всего. И человека незнакомого, и стука в дверь ночного… Жизнь такая, мамо, пошла. Не нам ее менять, сил у нас на то не хватает. - Он помолчал, потом сказал: - Так я вас провожу до берега? Время-то, мамо, ночное, опасное.
– Да проводи, - согласилась мать. - А утром не приходи, поспи лучше лишний часочек. Я у Дарькиной скалы отлежусь, пока в порядок все не придет. Там тихо, и людей никогда не бывает.
– Людей нет, - согласился сын. - А эти, из катакомб? Им ведь наши законы не писаны.
– Да на што я им, - вздохнула Дарья Фотиевна. - На што я им - мокрая да необсохлая? Это у Папы Папандопуло глаза сразу загорелись, драхмы в глазах светиться стали да доллары. Кабы не Кумок, искал бы ты меня, Ося, в самой Греции, если не дальше. Умыкнул бы да продал! А тут, пока он с Папандопуло разбирался, мне облегчение и вышло.
Хлопнула калитка, где-то неподалеку сонно брехнула собака - то ли на людей, то ли во сне чего-то нехорошее увидала. И вновь наступила тишина.
Голоса медленно удалялись.
Антон на ощупь пробрался к столу, нацедил в кружку из ведра воды и долго пил, посматривая на ночное небо с тенями цветущих деревьев на нем.
Вот и еще одна загадка встала перед ним. И трудно было понять - ждать от этой загадки каких-нибудь неприятностей или все происходящее к нему не имеет ни малейшего отношения, а значит, и беспокоиться Антону Кторову не о чем.
В бязевых белых подштанниках да с голым торсом Антон вышел во двор. Лишь ноги сунул в стоящие у порога высокие резиновые галоши, которые были бы впору любому, кто пожелал ими воспользоваться.
Нежно пахло абрикосовым цветом.
И ничего здесь не напоминало о какой-либо угрозе: мирный курортный городок, где и бандиты должны были выглядеть степенно и приветливо, обращаться к любому горожанину исключительно на «вы», а грабить так, чтобы и у обиженного обывателя оставалось достаточно средств, дабы залить свои обиды и печали стаканчиком превосходного хереса.
Глава восьмая
Утром Дарья Фотиевна суетилась по хозяйству, щебетала, играя ямочками на щечках и показывая жемчужные зубки, и вела с Антоном кокетливые разговоры, в которых неназойливое заигрывание перемежалось двусмысленными фразами и наивным, но откровенным желанием понравиться.
Приличия ради Антон посидел пару часиков за бумагами. На этот раз неожиданно сочинительство его увлекло, он на полном серьезе принялся излагать историю захвата уездного центра Джеберда и спохватился лишь тогда, когда время на его часах, подвешенных на гвоздик у стола, пошло на полдень.
– Снидать будете? - Аппетитно выглядела Дарья Фотиевна, слов нет, но для Антона Кторова она уже была старовата. Да и намеки кота не прошли бесследно.
– Без меня обедайте, - вежливо отказался Антон.
На городской набережной толпились любопытные. Чуть в стороне стоял духовой оркестр из а-пистон-корнета, баса-геликона, барабанщика и тромбона. Барабанщик был на удивление маленький - почти карлик, метущий черной бородой по земле, его за барабаном и видно-то почти не было.
Все началось около двенадцати и выглядело весьма эффектно.
Все началось ровно в полдень.
Вначале среди волн загорелись огоньки, движущиеся по направлению к берегу. По мере того как расстояние сокращалось, становилось видно, что не огоньки это, а солнце отражается на начищенных медных шлемах. Водолазы ровным строем выходили на берег. С резиновых их костюмов стекала вода. Водолазы встали в ряд и принялись свинчивать с себя водолазные шлемы - будто от голов хотели избавиться.
Все у них получалось синхронно, словно бы кто-то управлял ими со стороны.
Шлемы легли на песок рядом с водолазами, образовав еще один ряд, горящий лесным осенним пожаром, и стало видно, что все они одинаково белокуры, мордасты и веселы.
Оркестр заиграл «Ще не вмерла Украина», но тут же к музыкантам требовательно подскочил уже знакомый Кторову Павел Гнатюк, о чем-то переговорил с дирижером, показал ему маузер, и оркестр, нестройно оборвав ному, грянул «Вихри враждебные».
– Вы не правы, товарищ, - громко сказал толстяк в рубахе с расшитым воротом. - Это истинный волюнтаризм. Мы будем требовать обсуждения этого вопроса в ходе межпартийной дискуссии! Не для того мы свергали самодержавие, не для того проливали кровь за демократические свободы, чтобы посадить себе на плечи нового царька! - распалялся толстяк. - Мы будем требовать…
– Требуй, - ответствовал Гнатюк. - А лучше все-таки - проси!
– Отбой! - загомонили в собравшейся толпе. - Никак французы отошли?
– А и как им, батюшка, не отойти, - отвечал задавшему вопрос человеку звонкий голос. - Силища-то против них какая! Тридцать три богатыря!
Кторов посмотрел внимательнее.
– Что-то не пойму я, - сказал он. - Как же они в глубинах управляются? Ни шлангов нет, ни кислородных баллонов. Чем же они дышат в пучине морской?
– Ах, товарищ, оставьте, - сказал плотный толстячок, неистово аплодирующий вышедшей из морских глубин дружине. - Вам не понять, что такое революционный энтузиазм масс!
– Энтузиазм я понимаю, - сказал Кторов. - Не могу только понять, чем они в море дышат?
Рядом с ними уже стоял Павел Гнатюк. Стоял и внимательно прислушивался. Вокруг Кторова мгновенно образовалась пустота. Словно и не стоял никто рядом с ним.
Гнатюк вгляделся в лицо Кторова, обрадованно заулыбался.
– А-а, писатель! - с непонятной интонацией протянул он. - А я гадаю, кто у меня контрреволюционные заявления при людях делает! Ты, если что непонятно, меня спрашивай, я объясню!
– Вот я и спрашиваю, - сказал Кторов. - Чем ваши водолазы под водой дышат?
Гнатюк погрозил ему пальцем.
– Не вы первый… - сказал он. - Не вы первый, товарищ, подобные вопросы задаете. Вас ведь можно и за шпиона международной Антанты принять. Скажем так, революционный энтузиазм масс, помноженный на достижения пролетарской науки. Вы ведь, товарищ, и знать не знаете, что кровь и морская вода по своему составу весьма и весьма схожи. А если взглянуть на все, скажем, со стороны родословной наших богатырей, то никакого секрета и нет, надо только учесть определенные особенности…
– У вас чешуя в волосах, - сказал Антон.
– Где? - Гнатюк покраснел, обеими руками поискал в голове, посмотрел на мутные уже неживые рыбьи чешуйки. - Экий я неловкий, - сказал он после секундного замешательства. - Утром скумбрию чистил, а в зеркало посмотреть не удосужился.
На взгляд Кторова, для скумбрии чешуя была крупновата, но он промолчал.
Водолазы построились и зашагали вверх по улице. Впереди двигался оркестр.
Забавно было наблюдать, как потный лысый толстяк что-то показывал на пальцах дирижеру, а тот делал вид, что расстреливает его из указательного пальца.
Оркестр играл «Интернационал».

***
– А что, товарищ писатель, не желаете вылазку совершить, так сказать, на классового врага? - прямо спросил Гнатюк. - Я человек откровенный, юлить не умею, а вам бы такая поездка на пользу пошла - не каждый день мы местную легенду кончаем. А тут - сам Черный сотник, шутка ли?
О Черном сотнике Кторов уже слышал. Страшная легенда, слишком жуткая для того, чтобы быть сказкой, облетела все окрестные деревни и села, обрастая все новыми и новыми подробностями, которые может породить лишь человеческий страх.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18