– продолжал тот. – Все вы тут против меня – и офицеры и матросы. Но я найду на вас управу, будьте уверены! – Он повернулся к плотнику. – Еще одно слово, и я запорю тебя до смерти, – пригрозил Блай и, повернувшись на каблуках, рявкнул: – Мистер Самьюэл! Немедленно на палубу!
Самьюэл подбежал с подобострастным видом, и Блай обратился к нему:
– Украдены две головки сыра. Проследите, чтобы выдачу сыра прекратили, офицерам в том числе, пока недостача не будет восполнена.
Я заметил, что Фрайер, хотя ничего и не сказал, был глубоко оскорблен; что же до Кристиана, человека натуры весьма благородной, то чувства его вообразить нетрудно.
Матросы прекрасно поняли, в чем дело, и в ближайший постный день, когда им подали одно масло, есть его отказались, считая, что согласиться на масло без сыра значило молчаливо признаться в краже. В кубрике один из матросов, Джон Уильяме, открыто заявил, что лично отвозил две головки сыра, бочонок уксуса и кое-что еще Блаю домой.
Через некоторое время дополнительная провизия, которою мы запаслись в Спитхеде, стала подходить к концу, и нам пришлось довольствоваться лишь корабельным рационом.
Наш хлеб только начинал червиветь и был еще туда-сюда, хотя мои зубы и не всегда с ним справлялись, но солонина просто не поддавалась описанию. Как-то утром я встретил Александра Смита, и он показал мне кусок мяса прямо из бочонка – темный, отвратительного вида, твердый как камень ломоть, на котором блестели крупинки соли.
– Взгляните-ка, мистер Байэм, – сказал Смит. – Интересно, что это? Не свинина и не говядина, это уже точно! Как-то раз, когда я служил на «Антилопе», – это было года два назад, плотник нашел на дне бочонка три подковы! – Смит покачал головой и бросил за щеку большой кусок жевательного табака. – Вы никогда не бывали, сэр, на продовольственных складах в Портсмуте? Ночью вы можете услышать там лай собак и ржание лошадей. И скажу вам еще кое-что, чего вы, молодые джентльмены, не знаете, – он огляделся вокруг и прошептал, – если туда ночью попадет черномазый, это может стоить ему жизни! Засунут в бочонок – и готово! – И Смит выразительно прищелкнул пальцами.
Смит относился к Старику Бахусу с большим почтением, поскольку знал его по службе на других кораблях, и несколько дней спустя, протянув мне небольшую деревянную коробочку, произнес:
– Это для врача, сэр. Передайте ему, пожалуйста.
Это была табакерка, затейливо вырезанная из какого-то темного дерева, напоминавшего красное, и снабженная изящной крышкой, – красивая вещица, изготовленная с истинно моряцким искусством. В тот же вечер я улучил минутку и зашел к врачу.
В каюте кроме хозяина сидели Нельсон и Пековер, свободный в это время от вахты.
– Заходите! – вскричал врач. – Сейчас устрою для вас сиденье.
Он удивительно легко встал и толкнул в мою сторону небольшой бочонок. Из другого бочонка Пековер вынул втулку, и вино полилось в оловянную кружку. Я отдал табакерку и с кружкой в руке уселся на бочонок.
– Говорите, от Смита? – спросил Бахус. – Очень славно с его стороны, ей-богу! Я знаю Смита еще по службе на доброй старой «Антилопе». Помнится, я иногда прописывал ему глоток грога. А почему бы и нет? Для жаждущих людей сердце мое открыто. – Он самодовольно оглядел свою каюту, заставленную бочонками со спиртным. – Слава Богу, в этом путешествии ни я, ни мои друзья от жажды не умрут!
Нельсон взял табакерку и стал с любопытством ее рассматривать.
– Я всегда удивляюсь искусности наших матросов, – заметил он. – Такая вещица сделает честь любому мастеру на берегу. А какой красивый кусок дерева и как отполирован! Явно красное дерево, хотя волокна и не совсем такие.
Бахус бросил загадочный взгляд на Пековера, и тот ухмыльнулся.
– Дерево? – переспросил врач. – Что ж, я слышал, как этот материал обзывали и похуже. Дерево, которое когда-то мычало, и ржало, и лаяло, если верить россказням. Попросту говоря, мой дорогой Нельсон, ваше дерево – обычная солонина!
– О Господи! – воскликнул Нельсон, с изумлением оглядывая табакерку.
– Вот так-то, старина! Не хуже красного дерева и почти такая же прочная. Говорят, кто-то предложил обшивать ею днища наших кораблей, что ходят в Вест-Индию, для защиты от древоточца!
Я взял у Нельсона коробочку и принялся рассматривать ее с новым интересом. Старик Бахус засучил рукав и насыпал понюшку табаку на свое гладко выбритое предплечье, потом шмыгнул носом, и табак исчез у него в ноздрях. Бахус чихнул, оглушительно высморкался в огромный носовой платок и наполнил свою кружку вином.
– Стаканчик вина, джентльмены, – произнес он и одним духом осушил кружку.
Пековер с восхищением взглянул на приятеля.
– Знаешь, Пековер, – сказал врач, заметив его взгляд, – ничто так не возбуждает жажду, как кусочек солонины. По мне, так кусок постной, хорошо вымоченной вареной солонины во сто раз лучше всяких там бифштексов и котлет. Ей-богу! А теперь представьте, что мы потерпели кораблекрушение и оказались на необитаемом острове без всякой пищи. Я достану табакерку и хоть разок, да поем, а вы все будете сидеть голодными!
– Так и будет, доктор, так и будет, – улыбаясь ему во весь рот, проговорил Пековер своим громовым басом.
Глава IV. Жестокость
Однажды душным вечером, когда мы шли, влекомые юго-восточным пассатом, Блай пригласил меня к себе на ужин. Поскольку командирская каюта была предназначена для саженцев хлебного дерева, наш капитан занимал помещение на нижней палубе позади грот-мачты. Я тщательно оделся и, придя в каюту, обнаружил, что Кристиан тоже приглашен. С капитаном обычно столовались врач и Фрайер, однако Старик Бахус на этот раз извинился и не пришел.
Блюд и тарелок стояло на капитанском столе довольно много, но, когда с них сняли крышки, я увидел, что капитанская еда немногим отличалась от того, что ели матросы. На столе была та же солонина, правда неплохая и в большом количестве, скверное масло и совсем уж скверный сыр, квашеная капуста, которая, как считалось, предохраняла от цинги, и блюдо гороховой каши, называемой на флоте «собачьим мясом».
Мистер Блай, весьма умеренный в употреблении вина, набросился на пищу с аппетитом, какого не выказывал ни один из офицеров. Даже Фрайер, старый неотесанный моряк, вел себя за столом намного приличнее своего капитана, а Кристиан, несколько дней назад бывший лишь помощником штурмана, ел с большим изяществом, несмотря на грубость пищи. Кристиан сидел справа от капитана, Фрайер слева, а я разместился напротив. Разговор шел о команде «Баунти».
– Черт бы их всех взял! – с набитым ртом ругался Блай. – Шайка ленивых, безруких негодяев! Не команда, а сущее проклятье! Кабацкое отребье! Взять хоть этого малого, которого я вчера выпорол, – как бишь его, мистер Фрайер?
– Беркитт, – ответил, слегка покраснев, штурман.
– Да, Беркитт, наглый пес! Да и остальные не лучше. Будь я проклят, если они могут отличить галс от шкота!
– Позволю себе не согласиться с вами, сэр, – произнес штурман. – Я бы сказал, что Смит, Куинтал и Маккой – первоклассные матросы, и даже Беркитт, хотя он и виноват…
– Наглый пес! – яростно перебил Блай. – При малейшем неповиновении я снова его накажу. Но тогда уже будет две дюжины!
Кристиан поймал мой взгляд.
– Если мне будет позволено высказать свое мнение, – спокойно проговорил он, – то я бы сказал, что с такими людьми, как Беркитт, нужно действовать скорее добротой, чем битьем.
– Ну-ну, мистер Кристиан, – резко и зловеще рассмеялся Блай. – Вас бы учителем в пансион для благородных девиц. Добротой, как же! – Он хлебнул зловонной воды и принялся за капусту. – Хороший же капитан из вас выйдет с такими дурацкими представлениями! Доброта! Да наши матросы понимают в доброте не больше, чем в греческом языке! Страх – это они понимают! Без него в морях царили бы разбой да пиратство!
– Верно, – согласился с сожалением Фрайер. – Что верно, то верно.
– Не могу согласиться, – покачав головой, вежливо возразил Кристиан. – Наши матросы ничем не отличаются от других англичан. Одних нужно держать в страхе, это так, но есть и другие, более деликатные люди, которые за добрым, справедливым и бесстрашным офицером на смерть пойдут.
– И есть у нас на борту такие ангелочки ? – насмешливо спросил капитан.
– По-моему, сэр, есть, и немало, – учтиво ответил Кристиан.
– Ну-ка, назовите хоть одного!
– Мистер Перселл, плотник. Он…
На этот раз Блай смеялся долго и громко.
– Дьявол меня раздери! – воскликнул он. – Хорошо же вы разбираетесь в людях! Это ж упрямый тупоголовый жулик! Доброта! Нет, уж это слишком!
Кристиан вспыхнул и, с трудом сдерживая себя, произнес:
– Насчет плотника вы не согласны, сэр, ладно. Ну а Моррисон?
– Моррисон? Этот помощник боцмана, прикидывающийся джентльменом? Овечка в волчьей шкуре? Да, этот добренький…
– Но он отличный моряк, сэр, – хрипло вмешался Фрайер. – Был мичманом, да и вообще он из благородных.
– Знаю, знаю! – презрительно перебил его Блай. – Это вовсе не поднимает его в моих глазах. – Он повернулся ко мне и изобразил любезную улыбку: – Я не имею вас в виду, мистер Байэм, но к черту всех мичманов! А что до Моррисона, то пусть он будет начеку! – язвительно обратился капитан к Кристиану. – Я давно за ним слежу и вижу, что он не очень-то доверяет плетке. Не будь он из благородных, то всю бы шкуру Беркитту спустил! Пусть поостережется! Раз я приказываю, он должен работать плетью как следует, а не то проучу его самого!
Ужин продолжался. Я заметил, что Фрайер терпеть не может своего командира и что случай с сырами он не забыл. Блай явно платил ему той же монетой, а своего презрения к Кристиану и не пытался скрыть.
Я не удивился, когда несколько дней спустя Старик Бахус сказал, что Кристиан и штурман отказались столоваться вместе с капитаном. Это произошло как раз, когда мы пересекли экватор.
На Тенерифе мы запаслись большим количеством тыкв, которые на южном солнце уже начали портиться. Поскольку большинство из них были слишком велики, чтобы их подавать к капитанскому столу, Самьюэл приказал выдавать их матросам вместо хлеба. Матросы решили, что фунт тыквы вместо двух фунтов хлеба – это недостаточно. Узнав об этом, Блай в ярости выскочил на палубу и приказал созвать всю команду.
– Ну, кто там отказывается есть тыкву? – завопил он. – Наглецы! Клянусь всевышним, я заставлю вас землю грызть!
После этого все, включая и офицеров, от тыквы не отказывались. Матросы и офицеры роптали, но на этом все бы и закончилось, если бы не пошли разговоры, что бочонки с соленой говядиной и свининой весят меньше положенного. Об этом поговаривали уже давно, причем Самьюэла никак не удавалось заставить взвесить мясо, когда открывали новый бочонок. Наконец недостача стала столь очевидной, что матросы пожаловались Фрайеру, умоляя его разобраться и возместить то, чего им недодали. Блай снова собрал команду на палубе.
– Так вы жаловаться мистеру Фрайеру? Вы недовольны! Ей-богу, лучше бы вы одумались! Мистер Самьюэл делает все по моим приказам, – понятно? Моим! А жаловаться прекратите – все равно ничего не получите! Мне это надоело, черт бы вас всех подрал! Кто еще раз пожалуется, отведает плетки!
После этого случая матросы поняли, что им ничего не добиться, и роптать перестали. Когда мы находились примерно в ста лигах от побережья Бразилии, ветер сменился на северный и северо-восточный и «Баунти» на двое суток попал в штиль. Матросы сразу же принялись за рыбную ловлю; многие жертвовали своей ничтожной порцией солонины в надежде поймать одну из акул, которые так и шныряли вокруг корабля.
Люди сухопутные терпеть не могут акульего мяса, но для матроса, соскучившегося по свежей пище, небольшая акула – истинный деликатес. Большие акулы воняют тухлятиной, однако мясо маленьких, нарезанное на небольшие порции, обваренное кипятком и зажаренное с большим количеством соли и перца вполне съедобно и вкусом напоминает треску.
Именно тогда, у бразильского побережья, я впервые отведал акульего мяса. Стоял мертвый штиль, паруса тряпками свисали с реев и лишь изредка чуть покачивались на слабой зыби. Джон Миллз, помощник канонира, стоял на носу перед брашпилем с бухтой прочного троса в руке. Мне этот сорокалетний, высокий, костлявый и угрюмый морской бродяга не нравился, но я с интересом наблюдал, как он забрасывает наживку. Два его приятеля, Браун и Норман, стояли рядом, готовые в любую секунду прийти на помощь.
Маленькая полосатая рыбка, похожая на макрель, мелькнула возле наживки.
– Рыба-лоцман! – воскликнул Норман. – Внимание: сейчас пожалует акула.
– Заткнись и не дергайся, как обезьяна, – отпугнешь, – проворчал Миллз.
В голубоватой воде показалось уродливое желтое пятно – акула приближалась к наживке. Все затаили дыхание. Зверюга повернулась набок, открыла пасть и заглотнула кусок солонины.
– Попалась, ей-богу! – заорал Миллз, туго натягивая трос. – Взялись, ребятки!
Матросы принялись усердно выбирать трос, и через несколько мгновений бьющаяся рыбина перевалилась через фальшборт и шлепнулась на палубу. Миллз схватил топор и с размаху ударил ее по голове. Мгновенно с полдюжины матросов с ножами наготове оседлали извивающуюся акулу. Зрелище было весьма забавное. Миллз, которому по праву принадлежала голова, сидел спереди; остальные старались усесться как можно дальше от головы, чтобы увеличить тем самым свою часть, и принялись резать рыбину поперек как можно ближе к сидящему впереди. Послышались возгласы:
– Эй, там, поосторожнее!
– Сиди спокойно, не то отхвачу тебе кусок мягкого места!
Минуты через три акула была разрезана на столько кусков, сколько на ней сидело матросов. Палубу скатили. Миллз начал вырезать себе лучшие куски, когда на палубе появился мистер Самьюэл.
– Хороший улов, дорогуша, – заметил он покровительственно. – А мне кусочек?
Как и все на «Баунти», Миллз не переносил писаря. Тот не пил ни рома, ни вина; подозревали, что он копил спиртное, чтобы потом продать его на берегу.
– Значит, хочешь кусочек? – проворчал Миллз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28