— А это что значит? — не поняла Наталья Максимовна.
— Такой же, как и Яков Николаевич, — ответил Ященко и, махнув рукой, направился к столу, не желая дальше распространяться и объяснять.
Антон Фомич с ревностью и досадой следил, как Зубров, Пришелец лебезят перед Малярчиками. Это неспроста, за этим что-то кроется. Почуяли опасность, встревожены? Рассчитывают, если грянет гром, выйти сухими из воды? А ему ни слова, молчат. Его бросят как ненужный использованный хлам. Отдадут в руки правосудия. Сами могут и за рубеж бежать. А куда деваться Антону Ященко? Разве что на Колыму. Впрочем, Пришелец как-то проболтался, есть люди, которые за десять тысяч могут запросто переправить через границу с гарантией.
Ященко хорошо знал свою жену и был уверен, что ее равнодушие к Зуброву совсем не показное, что это не игра, рассчитанная ввести в заблуждение легковерных и наивных. Может, Зубров и притворяется, думал Антон Фомич, но Наташа — нет. Значит, увлечение прошло, кризис миновал, и слава богу. Недавняя их размолвка и объяснение дали свои добрые плоды. И аллаху — слава.
Мысли эти умиротворяли и обнадеживали, что восстановится семейный лад. Впрочем, Антон Фомич малость заблуждался, надежды на покой в семье Ященко были очень зыбкими, даже иллюзорными, ибо, пренебрегая Зубровым, Наталья Максимовна и не думала отказываться от поисков настоящего мужчины. На этот раз в ее объективе оказался не разгаданный Яков Николаевич Земцев, душа которого, как и прежде, для нее была застегнута надежными застежками: он казался ей непроницаемо-загадочным.
Внешностью своей такие мужчины, как Земцев, никак не могут обратить на себя внимание женщины, даже при всей элегантности их одежды, при вежливо-сдержанных манерах. Надо присмотреться, чтобы сказать себе: «А в нем что-то есть». Но что именно — остается загадкой со многими неизвестными.
Зубров-младший наконец заметил ее холодность по отношению к себе. Он то притворялся опечаленным, то раздражался по самому незначительному поводу. Распрощались они тоже необычно: с Любовью Викторовной Наталья Максимовна тепло по-приятельски расцеловалась, а ее мужа удостоила лишь холодного кивка.
Недовольство Зуброва-младшего Натальей Максимовной распространилось и на всех гостей, не оказавших ему достойного почтения. Особую неприязнь он питал к Малярчикам, которые высокомерным поведением демонстрировали свое превосходство над ним. Любовь Викторовна еще до отъезда гостей заметила, что муж чем-то недоволен, и попыталась отвлечь его разговором.
— А эти Ященко — симпатичные люди, — заметила она, наливая горячую воду в большой таз с грязными тарелками. — Особенно Наталья Максимовна.
— Зазнавшаяся кобра, сова, возомнившая себя жар-птицей, — с раздражением процедил Михаил. — Ты совсем не разбираешься в людях. — Налитые кровью осоловелые глаза его уставились на жену. Егору не понравился этот взгляд, он показался ему оскорбительным для Любови Викторовны. Он решил вмешаться, мягко заметив:
— А мне они тоже показались приятными. Особенно Антон Фомич. А вот Яков Николаевич не понравился. Глаз у него дурной, на колдуна похож либо на преступника.
— Антон — приятный?! — С вызовом воскликнул Михаил. — Ха! Психолог объявился, физиономист! Когда кажется, надо перекреститься. Вор твой Фомич, вор!
— Мой? Почему мой? Он твой. Если мне память не изменяет, вчера ты мне сказал, что соберутся у тебя самые близкие друзья, — задетый за живое криком брата, спокойно ответил Егор и язвительно прибавил: — Скажи мне, кто твои друзья…
— Ну договаривай, договаривай, чего ж остановился, — прошипел Михаил осевшим голосом.
— А что договаривать, и так все ясно: если Фомич вор, то остальные и подавно — жулье и казнокрады, — принял вызов Егор. — Не надо быть психологом, чтобы раскусить твоих приятелей.
— Не тебе их судить, — покраснев, угрюмо проговорил Михаил. — Кто ты по сравнению с ними? Комар перед тигром. Тебе б помалкивать надо, а ты полез в дискуссию: нетрудовые доходы, видите ли. Фи-ло-соф из бульбошиного царства.
Михаил понял, что сказал глупость, понял по лицу брата, вдруг побледневшему, по ставшим вдруг колючими глазам. Попытался поспешной вымученной улыбкой исправить глупость. Но было поздно: Егор «заводился» с полуоборота.
— Бульбошиное царство, говоришь? Да, Белоруссия наша богата бульбой. И еще много чем богата. Наша бульба выручала нас в годы гитлеровской, оккупации, Без бульбы мы, может, и не выжили бы. Оно правда — няма у нас черной и красной икры, не растет яна в бульбовым краю. Только насчет комара ты, братец, крепко ошибаешься. Не комары мы, хоть и умеем кусать разную погань. Ты называешь наш край бульбошиным царством. Ну, спасибо, что не забыл, вспомнил батьковщину. Хоть бульбой попрекнул — и то ладно.
— Брось демогогию, Егор, — перебил Зубров и поморщился. — Я свою родину никогда не забывал.
— А тебе нечего и забывать было, у тебе яе няма — батьковщины. И у нашей сямье ты чужий. Помнишь, як у детстве тебе звали? Не помнишь? Дык я напомню: выродком.
Любовь Викторовна в ужасе закрыла уши руками и выбежала из кухни. Взгляд Михаила застыл, одеревенел. Он смотрел на брата немигающими глазами, приоткрыв рот, словно намереваясь что-то сказать. Но не было голоса, язык не поворачивался. И он тяжело опустился на стул. В последний миг Егор сообразил, что в ярости сказал то, чего не следовало бы говорить, но продолжал приглушенным, каким-то не своим, срывающимся голосом:
— И фамилию нашу ты позоришь, тебе б не Зубровым, а Волковым называться надо, ты ж другой породы, як и яны, твае знатные приятели — тигры.
— Замолчи, бешеный, — прошипел Зубров. — Ты и родную мать готов оклеветать.
— Ты на маму не кивай, яна не виновата, что ты такой. Ты и яе не любил. Ты только себя любишь. Недаром народ говорыть: у сямье не без урода. И у Белоруси нашей тожа были и есть не одны партизаны и герои. Прохвосты и подлецы тожа были и есть, разной пароды выродки.
Выговорившись, Егор схватил свой пиджак и зашагал к калитке. Поздно вечером на Белорусском вокзале он сел в поезд Москва — Минск. Уже в пути вспомнил, что дорожный чемоданчик его остался на квартире брата и что не сделаны в Москве покупки, о которых просили жена и дочь. Вспомнил без досады и сожаления. Он думал о младшем брате и его «самых близких друзьях» и про себя называл их сомнительными людьми. Пусто было внутри, неприятный осадок лежал на душе, и Егор пытался ни о чем не думать, уснуть, чтоб отделаться от горьких воспоминаний. И он уснул скорым и крепким сном человека, привыкшего вставать до восхода солнца. Ему снились какие-то отвратительные хари, с диким хохотом преследующие его и указывающие на него грязными пальцами. «Сомнительные люди», — сказал он во сне, разбуженный проводником.
— Вставайте, на следующей вам выходить.
ГЛАВА ШЕСТАЯ

1
Анатолий Павлов жил теперь у Норкиных. Илья Маркович достал молодоженам путевки в Дом творчества кинематографистов, и в начале августа Белла и Анатолий собирались выехать в Пицунду фирменным поездом в вагоне «СВ»: Белла плохо переносила самолет. А что может быть лучше двухместного купе для путешествующей четы? Путевки уже были на руках, а достать билеты в «СВ» для Ильи Марковича при его-то связях даже в пик курортного сезона не представляло проблемы. Сам Илья Маркович с супругой по давно заведенному обычаю отпуск свой проводил осенью, и не на морском берегу, а на минеральных водах Кавказа. Летом Норкины жили на даче, впрочем, сам Илья Маркович на даче бывал только в субботу и воскресенье, а Белла предпочитала проводить выходные дни в Москве. Такой порядок диктовался и соображениями охраны квартиры. С недавних пор Илья Маркович поставил свою московскую квартиру на милицейский пульт охраны. Прежде чем принять такое решение, он долго колебался, советовался со знатоками, консультировался, взвешивал. Его смущал порядок, согласно которому вторые ключи от квартиры должны храниться в милиции. Недоверчивый и подозрительный ко всем и каждому, он опасался, как бы кто-нибудь из сотрудников милиции не сделал дубликаты. Поэтому на время летнего сезона все ценности, в том числе и кулон, Норкины вывозили на дачу. Где хранились эти вещи, Павлов узнал от своей молодой супруги.
В пятницу погожим утром Павлов с тещей на «Волге» выехали в Москву, оставив на даче Беллу. К вечеру они должны были вернуться втроем вместе с Ильей Марковичем. Теща сразу пошла по магазинам, чтобы закупить для дачи продуктов, а зять, как-никак студент, устроившись за письменным столом, продолжил работу над давно начатой курсовой. Часа через три теща пришла из магазина и застала Анатоля в расстроенных чувствах. Опечаленный и озабоченный, он держал в руках только что полученную телеграмму из Крыма, в которой сообщалось о тяжелом состоянии его матери. Павлов решил ближайшим рейсом лететь в Крым. В то же время, будучи любящим мужем, он считал своим долгом перед тем, как выехать в аэропорт, повидаться с Беллой.
Теща поняла и сыновью тревогу, и желание зятя повидаться с молодой женой перед дальней дорогой, и сочла своим долгом предупредить, чтобы ехал по шоссе осторожно, не превышая установленной скорости.
Спустя час Анатоль был уже в Абрамцеве, и Белла стала собирать мужа в дорогу. Вид у Анатоля был рассеянный и подавленный, он как неприкаянный слонялся по комнатам и по участку, не находя себе места. Белла понимала его состояние, сочувствовала и старалась утешить, как могла.
— Не надо, милый, принимать близко к сердцу. Может, все обойдется. Ну хочешь, я с тобой поеду?
— До аэропорта, — согласился Анатоль. — Нам надо поторапливаться: каждый час дорог, — и пошел к машине. Минут через пять, закрыв дачу на множество замков и спустив с цепи волкодава Чона, за калитку вышла Белла, и они с Анатолем сели в машину.
Надо было ехать. Но где же ключи зажигания? Анатоль пошарил по карманам: руки его дрожали. В карманах ключей не оказалось.
— Ты оставлял их в машине? — спросила Белла.
— Кажется, нет, я всегда держу их при себе, — машинально произнес Анатоль. — Да! Вспомнил! Посиди, я сейчас… — Он торопливо вышел из машины и побежал во двор дачи, отгороженной от улицы тесовым, крашенным в голубой цвет забором. Вернулся буквально через три минуты, позвякивая ключами.
— Где они были? — полюбопытствовала Белла.
— Возле туалета. Я обронил их, — виновато улыбнулся он.
Когда выехали на Ярославское шоссе, Анатоль вдруг сказал:
— Ты напрасно со мной поехала.
— Почему? Ты не хочешь, чтобы я тебя проводила?
— Не в этом дело. Родители будут недовольны: оставили дачу без присмотра.
— Ерунда. А Чон на что? За каких-нибудь четыре-пять часов ничего не случится. Папа в пятницу всегда раньше приходит.
— Оно, конечно, но знаешь, старики — у них свои понятия.
Анатоль оказался прав: Норкина не одобрила приезд дочери. И с немым укором посмотрела на зятя. Павлов поспешил отвести от себя вину:
— Я говорил ей — останься, но она меня совсем не слушается.
— Мамочка, да не волнуйся ты. Ничего не случится. Скоро приедет папа, и мы уедем.
— Ты дом хорошо закрыла, электричество отключила? Газ перекрыла? Сейчас участились пожары. Горят дачи, — тревожилась Норкина.
Павлов спешил в аэропорт. Заказывать такси по телефону было некогда, он поймал машину на улице и впопыхах, чмокнув холодными губами Беллу, уехал.
Но путь Анатолия Павлова лежал не в аэропорт, а на улицу Бронную. Пришелец ждал Павлова с нетерпеливым волнением, которое испытывают азартные игроки, предвкушая солидный куш. Они не виделись около месяца. За это время не только в реках много воды утекло, много вещей «утекло» из квартиры Пришельца, на что Павлов сразу обратил внимание. Но на недоуменный взгляд его Ипполит Исаевич не спешил с ответом.
Они стояли в столовой, где не было уже мебели из мореного дуба, а голые стены, где когда-то сверкали окладами иконы и золочеными рамами картины старых мастеров, придавали когда-то богатой комнате нежилой, заброшенный вид. И это запустение усиливала одинокая и пустая горка, за выпуклым хрустальным стеклом которой не было прежнего, привычного глазу Павлова фарфора и серебра.
— Ну? — кратко спросил Пришелец.
— Порядок, — ответил Павлов, небрежно, словно пуговицу или коробку спичек, вынул из кармана бриллиантовый кулон и протянул его Пришельцу.
Ипполит Исаевич искоса метнул холодный взгляд на Анатоля, отошел к окну, держа на ладони сверкающий радужными гранями алмаз.
Потом, положив в нагрудный карман замшевой куртки кулон, он обернулся к Павлову, ожидавшему благодарности. Но вместо этого тот услышал лишь:
— Рассчитаемся в Гамбурге или Париже.
Анатоль насторожился: в тоне Пришельца не было обычной для шефа холодной шутливости.
— Ты удивлен пустотой квартиры? Да, случилось непредвиденное. Я должен покинуть страну в ближайшие дни. Уезжаю по доброй воле, по собственному желанию. Я давно подал эмиграционные документы, но не предполагал, что все так быстро решится. А недавно получил официальное разрешение… — Шеф умолк, склонив голову, и сделал несколько шагов по комнате. Потом, приблизившись к Павлову вплотную, резко вскинул голову. — Я позаботился и о тебе. За добро я привык платить добром, ты это знаешь. Так вот, выслушай меня внимательно. Над тобой нависла серьезная опасность, гораздо серьезней, чем ты можешь думать. Я боюсь этого слова, но хочу быть с тобой откровенным, возможно, смертельная. Я располагаю точными сведениями: на днях тебя должны арестовать. Ты на крючке. Понимаешь?
Павлов подавленно молчал. И Пришелец, не давая ему опомниться, продолжал приказным тоном:
— Завтра ты вылетишь с группой туристов в ФРГ. В Бонне к тебе подойдет Миша Герц, помнишь, он тут у нас в героях дня ходил? — Павлов молча кивнул: помню. — Сам не ищи его, он найдет тебя в момент, когда сам сочтет нужным. Будешь жить у него до моего приезда. А потом мы развернем такое дело, что тебе и не снилось. Ты будешь хозяином отеля, войдешь в правление фирмы. При твоей-то смекалке, при уме в три года сколотишь капиталец.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38