— Нет, конечно. Я позвоню ей.
— Только не говори, что ты у меня, Лучше потом, при встрече. Скажи, что ты у подруги ночуешь, — посоветовал Пришелец, наполняя рюмки.
— А я вообще могу не звонить, — решила Аля. — Я человек взрослый: и вполне самостоятельный. У мамы есть хорошая черта — она не опекает нас, дает полную свободу. Она вполне современная женщина.
— И правильно: опека — это цепи рабства, насилие над личностью, — одобрительно отозвался Пришелец.
— Папа, а ты как живешь? Ты о себе ничего не рассказал, — осторожно спросила Альбина.
— Будет время, наговоримся, — уклончиво ответил отец и снова потянулся к «Русскому сувениру», наполнил сначала ее рюмку, затем налил себе коньяку. Но до рюмки не дотронулся и продолжал неторопливо, с торжественными нотками в голосе: — В знак нашей встречи, нашего знакомства я хочу преподнести тебе не просто сувенир, а ценный подарок, точнее — драгоценный. — С этими словами он встал из-за стола и величественно ушел в кабинет. Аля ждала с нетерпеливым любопытством. Отец долго не возвращался. Она решила, что он переодевается: не совсем прилично при взрослой девушке, хотя она и дочь, сидеть в халате. Ей захотелось пройтись по квартире, осмотреть отцовские хоромы, но вставать было лень. Возбуждение сменилось тихим блаженством и умиротворенностью.
Пришелец вернулся все в том же халате и тапочках на босу ногу. На ладони вытянутой руки лежала зеленая бархатная коробочка. Открыв коробочку, Аля ахнула: на золотом колечке сверкнул игристым огоньком бриллиант. Она надела на тонкий палец колечко и с детской непосредственностью спросила:
— Настоящий?
В ответ он молча кивнул, хотя прекрасно знал, что алмаз был искусственный, созданный в лабораторных условиях и обладающий почти всеми качествами природного алмаза, и только специалисты могут отличить натуральный алмаз от фианита.
— Спасибо, папочка, можно тебя поцеловать? — Ее глаза светились восторгом.
«Конечно же, не только можно, но и нужно», — мысленно произнес он и приблизился к ней. Аля встала, обхватила его рукой за шею и хотела поцеловать в щеку, но он подставил губы и сам поцеловал ее, и совсем не по-родственному, а так, как целовал своих сожительниц. Его поцелуй несколько смутил Алю, и он почувствовал ее смущение и, чтоб как-то сгладить его, щедро пообещал:
— К этому колечку нужны такие же сережки. Комплект-гарнитур. Ты довольна? Будешь умницей, раздобудем и сережки.
Он смотрел на Алю пристально, изучающе, хотелось отыскать в ней свои черты, ну хотя бы черточка во внешности, в характере. Тонкие брови ее, точно росчерк пером, касались черных упругих волос, падающих жесткой челкой на узкий лоб. Глаза темные, блестящие, восторженно-смеющиеся. «Это не от Ольги и не от меня, — подумал Пришелец. — Ольга в ее годы была посерьезней. А эта дурочка или играет дурочку? И что все-таки она взяла от меня? Пожалуй, ничего. А может, и в самом деле она не моя дочь? Да мало ли… У Ольги были поклонники и до замужества и после».
— Ты одинок, папа, а? Совсем одинок? — Слова дочери были тягуче расслабленные, как и мысли. Он понимал нехитрый смысл вопроса, но ответил уклончиво:
— Чувство одиночества мне еще не знакомо. Оно — удел стариков. А я к ним не принадлежу. Я из породы тех, о ком говорят: мужчина в расцвете лет.
— Папа, дорогой, я о тебе ничего не знаю. Кто твои родители, откуда наш род? Мне это надо знать. Ну понимаешь, мне не для анкеты, для себя.
— Родословная твоя знаменитая. Мой отец, а твой дед был известным адвокатом. Мой дед по матери — генерал-майор, другой дед, по отцу — пермский соборный протоиерей. Да и другие предки не подкачали.
Экспромтом сочиненная родословная была воспринята Алей с восторгом и гордостью.
— А тот юноша? Ну, который был у тебя сейчас, твой сын?
Вопрос этот вызвал у Пришельца снисходительную улыбку.
— Мой секретарь. У меня есть дочь, единственная моя наследница, прекрасная Аля. За ее здоровье мы сейчас и выпьем.
— Папа, я уже пьяна. Может, хватит?
— Надо: за наследницу — и до дна.
Ну как не уважить такого отца? Наследницей объявил, наследницей такого богатства, всего вот этого, что мельком успела увидеть Аля, но уже догадывалась, какие сокровища собраны в этих апартаментах. И она лихо, по-мужски, выпила до дна.
В народе говорят: опасна последняя рюмка, пьянит она, сшибает с ног, лишает памяти — эта коварнейшая последняя рюмка. Не пить бы ее, и все было бы хорошо. Но как узнаешь, какая она последняя, как отличить ее от предпоследней, особенно когда тебе двадцать лет и ты только начинаешь познавать мир, в котором тебе все кажется разумным, добрым и вечным? А эти рюмки, узенькие, высокие, сверкающие гранями звонкого хрусталя, да они сами зовут и манят. И Аля пила и уже не понимала, что она пьяна, — ей все казалось погруженным в розовый туман, сквозь который бриллиантовыми блестками сверкал и струился хрустальный луч, да звучали весомые, полные глубокого смысла слова отца. Впрочем, в смысл его слов она не вникала, достаточно было голоса и тона, уверенного и твердого, чтобы дать волю хмельному воображению.
Пришелец смотрел на дочь. Темные хмельные глаза его светились хищными огоньками. В них не было и тени сомнения, был неукротимый азарт рыси, затаившейся на дереве и готовой к решающему неотразимому прыжку на свою жертву. Он считал себя высшим существом на этом свете, которому все дозволено. Он не мог, да и не хотел сдерживать свои инстинкты. «Хорошо» и «плохо» он понимал исключительно в личном плане: все хорошо, что доставляло ему радость и удовольствие, а все, что доставляло ему неудобства, что было противно ему, это относилось к категории плохого.
Аля выпила последнюю рюмку, когда в поллитровой бутылке оставалось совсем ничего, каких-нибудь сто граммов напитка.
…Ей снились кошмары: она падала в бездну, зажатую холодными скользкими скалами, на острых выступах которых сидели гигантские чудовища, похожие на жаб и крокодилов. Они издавали странные гортанные звуки, похожие на карканье ворон, и это карканье переходило в злорадный хохот, надрывное, дребезжащее эхо от которого раздавалось в темной глубине пропасти. То ли от ужаса, то ли от этого жестяного карканья Аля проснулась, однако не ощутила того внезапного: облегчения, которое обыкновенно наступает после пробуждения от кошмарных сновидений. Неприятные звуки продолжались и наяву, здесь, где-то совсем рядом с ней. Только теперь это был храп, резкий, глубокий, с завыванием и присвистом. Первое мгновение она не могла сообразить, где она находится. Ей хотелось закричать, но не было силы это сделать: состояние беспомощности и беззащитности сковало ее, лишив даже голоса. Не открывая глаз, инстинктивно натянула одеяло на голову и в ту же секунду поняла, что она совершенно нагая, и ощутила неизвестную ей ранее тяжесть своего тела, словно оно принадлежало не ей, а кому-то другому. Налитая свинцом голова, казалось, наглухо прикована к подушке. Во рту пересохло, и было ощущение чего-то отвратительного, мерзкого. И потом этот храп, чужой, непонятный, заставил ее, затаив дыхание, сжаться в комочек, не шевелиться. Страх парализовал ее. Мысль лихорадочно металась в поисках ответа на единственный и главный вопрос: где она и как здесь оказалась? Память выхватывала отрывочные бесформенные эпизоды, вернее, оборванные части эпизодов, Аля торопливо силилась как-то связать их, склеить в цельную картину, но жуткий храп мешал сосредоточиться, пугал и подавлял волю. Тупая, ноющая боль ощущалась во всем теле, беспомощном, чужом. Природный инстинкт стыдливости заставил ее дотронуться до своей груди, и вдруг она почувствовала прикосновение чего-то постороннего. «Кольцо!» — мелькнуло в сознании. И опять провал в памяти. Ей было плохо, да, ее тошнило, она была в ванной, судорожно держалась за края раковины и думала, что умирает. Первый раз в жизни ее тошнило, можно сказать, все нутро выворачивало. Потом ей стало легче, ее уложили в постель, помогли раздеться. Кто был тот добродетель? Ив ответ на ее мысленный вопрос она слышит дребезжащее «Хррр-си…». Он, отец!?
Аля решительно сдернула с лица одеяло. Слабый свет ночника колко ударил в глаза. Пришелец лежал на спине, заложив за голову обе руки. Взгляд ее остановился на мраморной скульптуре полуобнаженной девушки. Ей показалось, что девушка эта вырвалась из лап двуногого животного и, полураздетая, убегает из мерзкого дома, пропитанного отвратительным запахом тления. «Это я, это было со мной!» — пронзила страшная мысль, к горлу подступил комок. Закрыв ладонями лицо, Аля зарыдала, забилась в истерике. Стон ее разбудил лежащего рядом на широкой постели Пришельца. Он протер глаза, натягивая на себя одеяло, с деланным участием и недоумением спросил:
— Что с тобой, детка? Что случилось? Ты уж извини… Тебе не надо было пить… моя вина: я должен, был сказать «стоп!». Я не сказал, тоже был пьян, увлекся на радостях. Голова трещит. — Он театрально схватился обеими руками за голову и закрыл глаза. Потом мельком взглянул на Алю и продолжал: — Я понимаю, тебе было плохо. Это пройдет. Сейчас выпьем крепкого кофе, и все пройдет. Все будет хорошо. Ничего страшного. В жизни всякое случается…
Его невозмутимый тон почему-то вызвал у нее страх.
— Уйди! — закричала девушка.
И в слове этом Пришелец услышал ненависть и презрение. Он встал с постели и, прихватив шерстяной спортивный костюм, ушел в ванную. Пока он умывался, ; обдумывая, как вести себя дальше, пока облачался в спортивный костюм, Аля оделась, и Пришелец только услышал, как щелкнул замок и хлопнула входная дверь.
— Ушла, — выйдя из ванной, облегченно вздохнул он. Не было у него ни сожаления, ни угрызений совести, лишь холодная пустота там, где сердце, да неприятная горечь, решил — от коньяка. И вспомнил о бриллиантах, о тайнике, где они хранились и который ему вчера пришлось вскрывать, чтобы извлечь кольцо для дочери. Он зашел в спальню убедиться, оставила Аля его подарок или взяла с собой. Ни на туалетном столике, ни на тумбочке возле кровати кольца не было. «Ну и пусть, — без особого сожаления подумал он и тут же прикинул в уме: — Хотя семьсот двадцать пять рублей на дороге не валяются».
2
Весь день Пришелец не мог избавиться от смешанного чувства досады и беспокойства. Это чувство ему было хорошо знакомо, он испытывал его всякий раз, когда, слишком увлекшись и потеряв над собой контроль, допускал промах, который мог впоследствии закончиться серьезными неприятностями. Такое на него находило довольно часто, иногда он даже не мог докопаться до причины. На этот раз был страх. Его беспокоило подаренное дочери кольцо с фианитовым бриллиантом, то, что именно это, а не какое другое кольцо, оказалось у дочери. А вдруг она сдаст его в комиссионный магазин, и тогда оно может оказаться той ниточкой, по которой следствие «неизбежно выйдет на него».
При этой неприятной мысли Пришелец вспомнил своего приятеля Зуброва Михаила Михайловича, с которым судьба повязала их одной веревочкой. С Зубровым они познакомились во время антикварной деятельности Ипполита Исаевича. Зубров коллекционировал иконы и вообще предметы старины. Смекалистый Пришелец быстро сообразил, что такой человек, как Михаил Михайлович, может при случае пригодиться, и для начала оказал ему кое-какие услуги. Это был своеобразный аванс с дальним прицелом. Зубров как-то в шутку назвал Пришельца промысловиком и при встрече обычно спрашивал улыбаясь:
— Так чем теперь промышляет наш промысловик?
— Наш промысловик ведет скромный образ жизни представителя творческой интеллигенции, — в тон ему отвечал Ипполит Исаевич.
Давно прошло то время, когда Пришелец промышлял иконами и разного рода антиквариатом, самолично присвоив себе титул искусствоведа. Тот промысел помог ему сколотить твердый капитал, своего рода финансовую базу, на которой можно было с широким размахом заняться более солидным бизнесом. И Пришелец занимался с вдохновением и. азартом, во всю силу таланта предпринимателя. После икон и антиквариата, занятия которыми едва не довели Ипполита Исаевича до скамьи подсудимых во второй раз, пришлось срочно переквалифицироваться на меха. Дело это оказалось весьма выгодным, меха с каждым годом набирали в цене, и Пришелец, занимаясь посредничеством между продавцом и покупателем, в течение года прибавил к своему антикварному капиталу еще кругленькую сумму. (Тогда-то он и познакомился с Ильей Марковичем Норкиным.) Продавцами были не только знакомые директора меховых магазинов и ателье, но и заурядные алчные браконьеры. Последние и отпугнули Ипполита Исаевича от мехового промысла. Лишенные чувства осторожности, зарвавшиеся бесшабашные хищники, они вскоре попали в поле зрения следственных органов и потянули за собой Пришельца. Для новоявленного меховых дел мастера все могло кончиться весьма печально, не приди на выручку Зубров. Благодарный Ипполит Исаевич не остался в долгу: четыре собольих шкурки самого высшего сорта он вручил своему спасителю, сказав при этом:
— Надеюсь, супруга ваша будет довольна.
Супруге Зуброва не довелось увидеть и оценить этих действительно отменных соболей: их хозяйкой в тот же день стала Наталья Максимовна — жена доктора технических наук, профессора Антона Фомича Ященко. Надо сказать, что Михаил Михайлович особой щедростью не отличался, и Наталье Максимовне пришлось расплачиваться за соболей искусственными алмазами, к которым, используя свое служебное положение, имел доступ ее предприимчивый супруг. Фианиты Зубров принял от своей возлюбленной без особого восторга: он не представлял, каким образом их можно пустить в дело, и вообще не видел ценности в этих необработанных минералах — продукте технического прогресса. Однажды как бы случайно он заговорил о них с Пришельцем. Ипполит Исаевич выслушал своего приятеля с вниманием, но особого интереса не проявил. Впрочем, попросил один «камешек», чтобы проконсультироваться со специалистами. Он, конечно же, имел в виду знакомого ювелира Бертулина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38