Однако Дэнни Губер (фамилия его когда-то была гораздо длиннее и имела определенную этническую окраску, но он ее резво укоротил, как будто в Голливуде быть чересчур евреем постыдно: это все равно что, став звездой баскетбола, не хотеть быть чересчур негром) оказался недостаточно изворотливым, вероломным и двуличным подонком, чтобы справляться с руководством продюсерской фирмой. Дела шли не очень гладко, но говорить об этом вслух не полагалось. Во всяком случае, в присутствии Дэнни, потому что Дэнни заведовал агентством талантов и, будучи одним из самых изворотливых, вероломных и двуличных подонков Голливуда, был способен бешено мстить. По крайней мере, тем, кто ниже рангом.
Чэд Бейлис был рангом ниже Дэнни Губера. Чэд Бейлис стоял посреди конторы Дэнни, выглядевшей так, будто кто-то взял и выставил стол, телефон и факс в музее японского искусства; она так выглядела, потому что журнал "Детали" написал, что этот стиль сейчас в моде, а если это сообщил журнал "Детали", тогда, черт возьми, именно такая контора будет у Дэнни – хоть ты удавись. Он давился, он надрывался, как мог.
– Конечно, существует объясне... снение. – Чэд запнулся, пытаясь ответить на вопрос Дэнни. Чэд даже не до конца уразумел сам вопрос, он перебрал с кокаином и был слишком напуган, чтобы воспринимать целые предложения. До него доходили только ключевые слова: "деньги", "девались" и "куда".
Объяснение, как пытался сказать Чэд, существовало. Он попробовал придумать другое, чтоб его можно было выговорить, и продолжал:
– То есть такие деньги, они так просто не уходят. Ну что за вопрос – существует ли объяснение? Да. Да, объяснение существует.
Дэнни хранил молчание. Пройдя при помощи специального прибора тест на духовную непорочность в церкви "Христианской науки", он стал посещать ее, выяснив, что туда наведывается Джон Траволта, и должен же, черт возьми, подвернуться случай передать Джону этот сценарий, – он понял, что молчание иногда пробирает и страшит, как крик.
Чэду и было страшно. Но обдолбанного и перепуганного Чэда пробрало и устрашило бы, если бы Дэнни, допустим, начал ковыряться в ухе.
Чэд, Дэнни и весь мир некоторое время парили в безмолвии.
Потом Чэд вроде бы наконец уловил смысл немногословия Дэнни:
– Ах, вы хотите сейчас. Ну... хорошо. Я могу дать объяснение... сейчас.
Чэд стоял как вкопанный. Он ничего толком не объяснил, но умудрился еще раз взмокнуть от пота.
Дэнни устрашающе молчал.
– Знаете, вот что, я мог бы дать вам объяснение. Но я думаю... да, я думаю, что я лучше пойду к себе в офис и напишу бумагу, которая даст... и скажет вам... – Чэд не знал, как ему закончить мысль. Чэд не был уверен, сгодится ли эта несуществующая, на ходу выдуманная им бумага. – Вот почему я... в свой офис.
Чэд собрался с силами, вышел из конторы Дэнни и пошел в свой офис.
По-прежнему тихий, Дэнни какое-то время сидел, ничего не предпринимая. Потом потянулся к телефону и набрал номер 2-2-8.
Два-два-восемь был номер охраны.
* * *
Невозмутимо, как солидный человек – солидный человек, рыдавший теперь, подобно младенцу, которого только что отшлепали по попке, – Чэд прошел по коридору, миновал приемную, где сидела Джен, вошел в свой пустой кабинет, закрыл дверь, запер ее на замок и рухнул в стоящее возле стола кресло. Через несколько секунд его слезные железы заработали еще интенсивнее.
– О господи, господи. Я пропал. Что же мне... Я болен, вот что. Я себя плохо чувствую. Сделай так, чтоб я чувствовал себя лучше.
– Как ты хочешь себя чувствовать, Чэд? – спросила Анджела. Она, как всегда, здесь. Нежным дымком вьется ее голос.
– Я... я хотел бы себя чувствовать... – Как бы он хотел себя чувствовать? Если бы Чэд, прожив столько лет как акула в костюме, как скорпион, пытающийся выкарабкаться со дна ведра со змеями, прожив так, будто его сердце и душа были накрепко заперты где-то, а где, не вспомнить, мог иметь хоть одно чувство, которое он позволил бы себе назвать своим собственным, что это было бы за чувство? – Я хочу чувствовать себя как ребенок. Ты помнишь, что ты чувствовала, когда была ребенком?
– Помню, Чэд. – Руки Анджелы овеяли легким ветерком рукав Чэда, прежде чем расстегнуть его и закатать до локтя. Густые светлые волосы на руке Чэда взвились от прикосновения Анджелы. Вены набухли под кожаным жгутом.
– Ни о чем не волновался. Не знал, что значит волноваться, когда был ребенком. – Чэд парил в облаках. – И всегда есть кому о тебе позаботиться. Всегда.
Как вестник Господень, раскинувший крыла, Анджела указала на стол.
Чэд посмотрел.
На книге записей, между сигарами "Кохиба", которые Чэд курил, хотя и не любил их, и членской карточкой лос-анджелесского спортивного клуба размещались пузырек с жидкостью и шприц из нержавеющей стали – красивый шприц, блистающий даже во флуоресцентном свете.
Изящно-тонкий, тщательно проверенный, кончик шприца был вставлен в пузырек. Внутри раствор, готовый к употреблению.
– Я болен, Анджела, – сказал Чэд. – Я хочу, чтобы обо мне заботились. Ты будешь обо мне заботиться?
Каким бы жалостливым ни казался его голос, Анджеле не было жаль Чэда. Анджела не позволяла себе судить о людях, об их положении и месте в жизни.
– Ты знаешь, я позабочусь о тебе, Чэд. – В самом деле Анджела ко всем относилась одинаково заботливо.
Чэд поднес руку к ее губам. Губы Анджелы поцеловали его кожу. Помада оставила след, рубиново-алый след, напомнивший Чэду маленькую мишень.
– Обещаешь? Обещаешь заботиться обо мне?
В голосе Анджелы послышался смешок:
– Ах, Чэд. Это так потешно. Иногда, мне кажется, я люблю тебя. Иногда.
Игла вошла в сердечко, нарисованное помадой. Из Чэда вытекла кровь, смешалась с наркотиком, влилась обратно.
Через несколько секунд Чэд начал дергаться, корчиться и вертеться. В следующее мгновение он уже не двигался вовсе. Как облака на небо Канзаса, на лицо Чэда наплыло блаженство. Его голова поникла набок или, может быть, обернулась на звук, прозвучавший в сотне миллионов миль отсюда. Чэд, почувствовав, что направляется в ту сторону и уже набирает скорость, сумел выговорить:
– Боже мой. Прекрасно. Это прекрасно.
– Что прекрасно?
– Музыка... Гениальный парень. Я, наверное... наверное, ему скажу.
Вскоре Чэд увидел свой седьмой день рождения, на который ему не подарили игру "Биг Джим", хотя он так мечтал о ней. Потом Чэд увидел, как ему исполнилось тринадцать и он схватил за грудь девушку, попавшуюся ему в школьном коридоре. Он увидел себя тщательно одевающимся в первый день работы ассистентом в агентстве, готовым покорить весь мир. Ну не весь мир, так весь Голливуд. Чэд мог покорить Голливуд. Без всяких сомнений. Покорить его и победить.
Это было последнее, что видел Чэд Бейлис.
* * *
В роскошном лас-вегасском отеле на Стрипе, на двенадцатом этаже, по коридору от лифта, находился номер 12-101. Мини-люкс. Дверь была заперта, и на ручке висела табличка "Не беспокоить", которую, нисколько не постеснявшись, повесил Маркус. Он хотел белую девушку – Брайс, он пришел, чтобы выяснить, как ее зовут, – и хотел быть уверен, что его не отвлекут, что ему не помешают и его планы никто не нарушит в течение ближайших нескольких часов.
Маркус расстегивал рубашку, радуясь, что ночью нашел время посетить гостиничный тренажерный зал. Он не был культуристом, но мускулатуру имел внушительную.
Брайс пыталась найти мелодию, под которую можно оттянуться, и уже отмахала по шкале радио "Боуз Вэйв" туда-обратно. "Бенатар", но девок Брайс не переносила. Стинг. Мурлыканье Брайана Адамса из очередного саундтрека. Черт, придется слушать эти лакированные сопли Стинга. А что, нормальной музыки в Вегасе вообще не передают? Может быть, подумала Брайс, они крутят в номерах эту дрянь, чтоб людей в казино вытащить.
– Брось, – сказал Маркус.
– Хочу найти что-нибудь нормальное.
– Мне не нужна музыка.
– А мне нужна.
Брайс продолжала рыскать.
Дерьмо.
Снова дерьмо.
Джорни. Джорни? Это почти классический рок.
– Во, сойдет, – сказала Брайс. Она встала, обернулась, оглядела голую грудь Маркуса. Безволосую, но хорошо накачанную. С тех пор как Брайс кончила последний раз, прошли уже сутки. И ей стало даже жаль, что придется переделать этого парня в пепельницу.
Маркус бросил на Брайс взгляд типа "ты моя свиная котлетка, а я ох как голоден".
– Ни разу с белой телкой не трахался. (Он уже вот-вот штаны изнутри пропорет.) Не знаю почему. Со мной многие трахнуться хотели. А мне всегда казалось: что-то в этом не так.
Брайс отнеслась с пониманием.
– У меня есть хорошие новости. – Она запустила руку за спину. – И есть плохие. – Рука вынырнула, сжимая пистолет.
Появление пистолета вызвало у Маркуса короткий смешок:
– Что это, черт побери, значит...
– Ты, похоже, толковый парень, так что не будем терять времени. Где наркотики?
– Девочка, опомнись. – Маркус уже не смеялся. И даже не улыбался. – Спрячь свою игрушку, а то мне придется тебе кое-что сделать.
– И что ты думаешь делать?
– Что ты думаешь делать, мать твою? Застрелить меня? Ты собираешься прикончить меня из этой дурацкой пушечки?
Брайс выстрелила в Маркуса. Резко щелкнул курок, пуля ударила в плечо, изрядно помяв кость и разворотив мышцу. Крик Маркуса и хлопок револьвера почти заглушили друг друга.
– Еще будут вопросы? – утомленно спросила Брайс.
Маркус зажал рану: между пальцев сочилась кровь. Из глубин сознания доносился насмешливый голос: "Ты понял? Вот что бывает, когда западаешь на белых телок".
Несмотря на клокочущую рану и прочее, у Маркуса еще оставались силы. Он бросил их на то, чтобы занести руку и вмазать Брайс по физиономии. Она пошатнулась, выронила пистолет. Левой рукой Маркус схватил ее за запястье, правой – несколько раз двинул по голове. Так крепко, что зубы Брайс вспороли ей губы изнутри. У нее хлюпнуло в носу, который пока не хрустнул, но испустил кровавый фонтанчик. Маркус без передышки долбил Брайс по черепу, по челюсти и по виску.
– Господи Иисусе, – прошамкала Брайс, выпуская изо рта пурпурную слизь, – только не по лицу! – Она упала на колени и свалилась бы на пол, если бы ей не помешал Маркус, крепко сжимавший в кулаке пучок ее волос.
Обратный кадр. Бриджпорт. Долгая дорога домой. К Маркусу снова приходило ощущение, которое испытываешь, как ему казалось, только однажды, когда срабатывают инстинкт и непреодолимое желание выжить.
Нет.
Это была жестокость, заложенная с детства и оставленная на время для вызревания. Ненависть, полученная адресатом, приумноженная им и возвращенная обратно. Это было ощущение, приходившее, когда ты знал: если надо, если это действительно необходимо, ты способен убить. Все элементарно: тронешь меня – и тебе конец.
– Ты чего надумала, а? – В долю секунды между ударами Маркус осознал, что с самого начала побоища у него набухает член.
И вот что сделала Брайс: сжала пальцы в кулак и засветила кулаком – задействовав плечи, бедра, – в то место, которое было у нее прямо перед глазами – в раздувшуюся промежность Маркуса.
Шквальный порыв воздуха вырвался из легких Маркуса. Комета с горящим хвостом образовалась у него в паху и бешено пронеслась по всему телу. Он медленно, наподобие подрубленного дерева, начал оседать на пол, получив по пути от Брайс коленом по голове.
Брайс, поднявшись, нависла над раскоряченным Маркусом:
– У нас, у девчонок, так. Мы своих слабостей не афишируем.
Брайс доковыляла до пистолета, подняла его. Пошла в ванную. Напустила в таз холодной воды. Стала пригоршнями плескать воду в лицо. Вода ударила как кувалда. Брайс тщательно смыла кровь и подсчитала убытки. Ее нос распухал и останавливаться не собирался. Кость над щекой, под левым глазом, похоже, сломана. Хирургия поправит, но хирургия оставит шрам. Нижняя губа превращена в месиво; разодранная, она пунцовела и набухала. Брайс открыла рот. С десны свисал зуб. Терпя адскую боль, она схватила его, рванула и вытянула, выдрала с потоком крови.
Брайс изучала себя в зеркале довольно долго. Смотри сколько хочешь, ничего от этого не изменится. Ее точеное лицо больше не было таким уж точеным.
Брайс вышла из ванной, подошла к завозившемуся на полу Маркусу. Посмотрела на него и ухмыльнулась своей новенькой щербатой ухмылкой.
– О-о-о-ох, ну ты и огреб, попал, приятель.
* * *
На улице остановился "гремлин". Номер Париса и Нены – номер, в котором Парис жил с Неной за ее счет – в гостинице "Под дубом".
– Так что за Брансон? – спросила Нена.
– Дилер из "Плазы". Мой друг. Ну, типа друг. Знакомый. В тех местах Вегаса, где я тусуюсь, обязательно познакомишься с таким, как Брансон.
– Крупье? – спросила Нена упавшим голосом. – Неужели какой-то карточный дилер в каком-то заведении сумеет вытащить тебя из заварухи?
– У него есть связи, выходы на разных людей. Думаю, ему можно загнать кассету. По крайней мере, слупить с него денег на то, чтобы нам выбраться отсюда.
– Нам?
– Ага, нам.
Нена уставилась в ветровое стекло.
– Ты сказал "нам"?
– И что?
Нена повернулась к Парису:
– Ты серьезно? Ты правда хочешь, чтоб я выбралась отсюда вместе с тобой?
– Еще как серьезно. Я достану денег, и мы... – Куда. Куда им ехать? – Поедем во Флориду. Ты бывала во Флориде?
Нена покачала головой.
– Вот куда мы поедем – на Киз. Цепь островов, соединенных мостами. – Парис никогда там не был, но, рассуждая вслух, сам раззадорился. – Мы изъездим там все вдоль и поперек. Найдем местечко. Мы с тобой, вдвоем. Сумеем найти чего-нибудь. Дом, работу. Жизнь.
Нена опять уставилась в ветровое стекло, как будто то, что было за ним, заслуживало больше внимания, нежели то, о чем говорил Парис.
Она сказала, продолжая смотреть непонятно на что:
– Слушаешь твою болтовню и...
– Это не болтовня.
– Слушаешь тебя, и это так здорово звучит: быть с парнем, жить вместе с ним... Потом я вспоминаю, как ты сам говорил, что ты мечтатель, что у тебя все уходит в слова. Я могла бы жить с человеком, которому я нужна так же, как он мне. Я могла бы жить с человеком, который способен жить ради меня. – Нена перестала смотреть в ветровое стекло и опять взглянула на Париса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27