Здесь же находилось и давнишнее письмо из Брюсселя. Ничего другого Марк держать дома не решался.Покончив с этим, он принес из кухни кусок сухой фланели, начисто вытер раму зеркала и толстое граненое стекло с пожелтевшей амальгамой, а ключ сунул в задний карман джинсов. Звонок в дверь застал его на полпути к телефону. Марк вернулся в прихожую и открыл, не заглядывая в глазок.— Принимай свой горкомовский буфет, — не здороваясь, проворчал с порога адвокат. — Все руки оборвал. Метро это еще чертово…— Ты все посчитал? — спросил Марк.— После, — махнул рукой Дмитрий Константинович, освобождаясь от вязаной куртки на «молнии». — У тебя попить есть?— Хочешь, чаю заварю? Есть английский, «Эрл Грей».— Вари. И погрызть чего-нибудь. А то я пока в этих казематах — у Витальевича твоего — околачивался, слюной изошел. Вот оно где, светлое-то будущее человечества, а я с утра ни маковой росинки.— Буженину будешь?— Буду, буду. Там еще помидорчик я где-то видел. И его давай. И потолще режь, не скупердяйничай.— Потолще этикет не велит. Да сядь ты, Митя, Бога ради, не мечись. Что это ты в таком ажиотаже?— Ну его все к монахам! Клиент у меня порезался. Долго они с ним торговались, кого он будет сдавать, кого нет, наконец вроде бы сошлись. Нет — смотрю, начали опять прессовать парня. Вчера перевели в камеру к самой отпетой сволочи, так он и до ночи не дотянул. Где-то в обуви, что ли, был у него обломок лезвия, он им себе все вены вдоль пораспускал. Ужас! Лежит в больничке в Бутырке, белый как бумага. Похоже, не жилец, кровопотеря неслыханная. Да ладно… Это у нас быт. Как у тебя? Звонили?— Нет пока.— Что-то серьезное?— Еще не знаю.— Послушай, Марк… — Дмитрий Константинович вонзил зубы в бутерброд, на который ушло полбатона и еще много всякой всячины, и на лице его отразилось чистейшее блаженство. — Блеск! Сахару мне не клади. Послушай, а что там у тебя с Линой?— Что ты имеешь в виду?— Сам знаешь.— Ничего особенного. Ты ее изучил лучше меня. Я ей сразу не показался.Так что — извини. Сваха из тебя никакая.— Странно… — Адвокат даже перестал жевать. — У меня сложилось совсем другое впечатление. Именно потому, что я ее знаю. Что-то ты не то говоришь.— Как бы там ни было, Митя, вряд ли стоит продолжать эту историю. Мне было сказано, что ничего, кроме антипатии, я не вызываю. Тут я пас.— Похоже на Полину. — Адвокат засмеялся и потянулся к чашке. — Говорить в точности наоборот тому, что думаешь. Надеюсь, ты вел себя достойно?— Спрашиваешь! Боюсь, недостаток демократичности меня и погубил.— Вот что… — Адвокат, насытившись, откинулся, глядя прямо перед собой. — Я все-таки не советую тебе спешить. Попробуй еще раз, что тебе стоит?Девушка она не простая.— Хватит, Митя. Это я и без тебя знаю. Но что сделано, то сделано. По собственной воле искать с ней встреч я не намерен.Адвокат удрученно кивнул, покрутил пальцем у виска и проговорил со вздохом:— Ладно, проехали. Раз так — пошли смотреть акварели. Вас обоих не переупрямить. Где там твой Врубель?..Следующие полчаса они провели, изучая содержимое папки Марка, пока Дмитрий Константинович не взглянул на часы. Схватившись за голову и проклиная все на свете, он кинулся в прихожую, сгреб куртку и портфель с бумагами, и двери за ним захлопнулись. А еще спустя некоторое время Марк обнаружил, что нетерпеливо расхаживает из угла в угол, поглядывая в окно. В этом одержимом кружении его вдруг настигло странное чувство — собственный дом, это комфортабельное и продуманное гнездо одинокого делового мужчины, обустройство которого потребовало немалых усилий, показался ему чужим. Комната, где он находился, — просторная, с отличным освещением, с голубовато-серыми, гладкими, ничем не заставленными стенами, где висели всего две работы, пейзаж Васильковского и набросок Шагала, — не принадлежала ему, как не принадлежали тяжелые дубовые полки со множеством редких и дорогих книг и гнутая приземистая мебель из желтой, как июньский мед, карельской березы, купленная у вдовы именитого писателя.Пытаясь избавиться от этого ощущения, Марк толкнул раздвижную дверь спальни. Все то же. Тяжелые шторы, причудливая кровать — павловский ампир, зеркало, поблекший гобелен, остановившиеся каминные часы… Вся квартира Лины и ее матери могла целиком поместиться в одной из комнат, но при чем здесь это?Разве это имело какое-то значение?Марк крепко растер лицо ладонями. Если бы в доме нашлись сигареты, он непременно закурил бы, но их не было.Лина позвонила в половине четвертого.Звонок заставил Марка вздрогнуть. Поднимая трубку, он на мгновение задержал ее в воздухе, чтобы успеть собраться с мыслями.— Слушаю, — проговорил он, не садясь.— Здравствуйте, Марк, — сказала Лина. Слышно было плохо, сухие щелчки перемежались шуршанием и скрежетом. — Я звоню вам, чтобы сказать, что согласна.— Повторите, Лина, я не понял. — Марк слышал себя сейчас как бы со стороны.— Я согласна! Я звоню, чтобы сказать — да. Да! Вы меня понимаете?— Конечно. Я очень рад, Лина. Почему у вас такой голос? Что-то случилось?— Ничего. Нам нужно увидеться, чтобы все решить окончательно. Через полтора часа я буду свободна.— Где мы встретимся?— Возле Савеловского вокзала. У касс.— Я приеду.Марк положил трубку и в течение минуты сосредоточенно размышлял.Времени, однако, оставалось в обрез. Засучив рукава, он прошел в кухню и взялся за дело. Предстояло соорудить ужин на двоих, потому что он твердо решил, что непременно привезет Лину сюда. Все должно быть скромно, но в то же время и изысканно. Спокойная, умиротворяющая обстановка, немного хорошей еды, фрукты. И обязательно — цветы. Из стенного шкафа Марк извлек пару золотисто-красных высоких бокалов французской работы, таких старых, что позолота на ободках почти стерлась, бережно протер, дыша на хрусталь, и отнес на маленький стол, располагавшийся у стены, противоположной окну, под картинами. Затем положил приборы и поставил широкие тяжелые дрезденские тарелки с монофаммой, к ним — салфетки в серебряных кольцах. Затем по всей поверхности стола живописно расположил холодные закуски вперемежку с зеленью, оставив в центре место для цветов. Напоследок окинув все критическим взглядом, Марк развернул хрустящую льняную салфетку и набросил ее поверх созданного натюрморта.Вымыв руки, он неторопливо и тщательно выбрал костюм, галстук, однако в последний момент передумал и вернул костюм на место, оставшись в джинсах и мягком исландском свитере. Поглядывая на циферблат, вынул из холодильника вино и отправил бутылку в нишу у батареи отопления — она успеет согреться. Куртка не просохла после вчерашнего, и ему пришлось влезть в старое долгополое драповое пальто, служившее ему в поездках. Не застегивая его, Марк вышел, вызвал лифт, но тот не шел, из шахты доносились глухие голоса. Тогда он открыл дверь на черную лестницу и, прыгая через ступеньки, поспешил вниз…Лину он заметил, когда такси описывало длинную дугу по площади вокзала.Девушка стояла как бы на полпути между кассами и автобусной остановкой. Сумерки уже начали сгущаться, ртутные фонари тлели вполнакала. Людской поток с подошедшей электрички обтекал Лину с двух сторон, она же сохраняла полную неподвижность.— Тормози, — сказал Марк, на ходу открывая дверцу и откладывая в сторону розы в хрустящей обертке. Машина притерлась к бортику.— По-быстрому, — буркнул водитель. — Здесь нельзя.— Лина! — окликнул Марк еще издали.Девушка плавно повернулась к нему и пошла навстречу, двигаясь странно замедленно, будто по пояс в воде. Марк отступил к машине, пропуская ее в салон и придерживая дверцу, затем сел сам. Лина сидела прямо, слегка откинув голову и прищурившись на затылок водителя. Едва они тронулись, Марк сказал:— Мы едем ко мне, если не возражаешь. Это удобнее всего.Лина равнодушно кивнула и хрипловато, не замечая его «ты», ответила:— Хорошo.Потом они надолго замолчал". Когда уже катили по проспекту, Лина пошевелилась и проговорила:— Здесь какие-то цветы. Я боюсь помять. Это твои?— Черт… — Марк улыбнулся в темноте. — Совсем забыл. Это тебе, извини.— Белые розы? — В голосе Лины звучала ирония. — Ты упрямый человек.Она отвернулась и стала глядеть в окно, словно отыскивая кого-то среди пешеходов на тротуарах.У дома Марка они вышли. Те несколько десятков метров, которые необходимо было пройти до подъезда, он бережно и твердо поддерживал ее под локоть, словно для того, чтобы этим прикосновением засвидетельствовать реальность происходящего.Лифт поднял их на двенадцатый этаж. В прихожей Лина стряхнула с плеч свой плащ, сняла шарф и, оставшись все в том же, уже знакомом Марку, платье с открытой спиной, вопросительно взглянула на хозяина.— А теперь — сюда. — Он толкнул матово-черную дверную ручку. Дверь бесшумно поехала в сторону и ушла в стену. Щелкнул выключатель.Не раздеваясь, Марк отнес в кухню цветы, там же избавился от пальто.Когда он вернулся, Лина, стоя посреди комнаты, рылась в своей плоской черной сумочке. Наконец она нашла то, что искала.— Садись же, — сказал Марк. — Устраивайся поудобнее.— Вот, — проговорила Лина, оглядываясь, и опустилась в низкое гнутое кресло. — Я подписала твои условия. Я готова исполнить все, о чем ты говорил.Возьми.Марк, не глядя, принял у нее сложенный вчетверо листок и небрежно бросил его в ящик письменного стола. Затем включил настенные светильники и погасил верхний свет, заливавший комнату слепящей белизной.— Чудесно, — сказал он. — Но об этом мы поговорим немного позже.Расслабься и давай поужинаем. Тебе необходимо поесть. Выпьем вина.Наклонившись, он выудил из ниши бутылку и поставил на подоконник.Лина коротко взглянула — за сплошной плоскостью стекла было совершенно черно, будто окно выходило в открытый космос, и внезапно сказала:— Так где же твоя живопись? Что-то я ничего не вижу.— Разве? — удивился Марк, пересекая комнату и придвигая кресла к столу, накрытому салфеткой.— Это? — Лина кивнула в сторону шагаловского наброска.— И это тоже. Шагал, между прочим. Хотя и неатрибутированный.— Что это значит?— Это значит, что работа не подписана и авторство нужно доказывать. Но я в этом не нуждаюсь.— Допустим. — Лина переменила позу. Теперь локти ее опирались на колени. — А где же остальные? Я знаю кое-каких художников, у них холсты от пола до потолка.— Это лишнее. — Марк снова вышел и вернулся с черной стеклянной вазой, в которой стояли цветы, сбросил салфетку с сервированного стола, скомкал ее и сунул за кресло. Откупоривая вино, он продолжал:— Все, что у меня есть, я храню не здесь. Таковы обстоятельства. Если когда-нибудь захочешь, я покажу тебе. Это стоящие вещи. Прошу!Повинуясь его жесту, Лина пересела к столу. Под салфеткой скрывалось продолговатое мельхиоровое блюдо, прикрытое сверкающим колпаком, а также с полдюжины хрустальных корытец с оранжево-розовой семгой, лоснящейся, как антрацит, икрой и паштетами. Марк разлил вино — себе на донце, Лине на два пальца.— Ну же! Смелее. Наш первый ужин, и надеюсь, не последний. Немного мяса, фруктовый салат… Все легкое…Он отломил хрустящую корочку калача, подцепил ею лепесток масла, зачерпнул ложечкой икры. Двумя пальцами сжал дольку лимона, ловя хлебом мутноватые капли сока, и с аппетитом зажевал, как бы приглашая поскорее присоединиться. Затем, сняв с блюда крышку, примерился и отсек пару ломтей холодной телятины, ловко перенеся один из них на тарелку Лины.Лина придвинула тарелку к себе, но взялась за бокал, пригубила вино и зябко поежилась.— У тебя холодно.— Топят скверно, — сказал Марк. — Высоко. Почему ты не ешь?— Я не хочу. Я не за этим сюда пришла.— Что ж… — Золотистые брови Марка сошлись к переносице. — Тогда давай выпьем. Могу даже сказать тост.— Не надо. Я не буду пить.— В мои планы вовсе не входит отравить тебя. На этот счет можешь быть спокойна.— Я не сомневаюсь, — не разжимая губ, проговорила Лина. — Скажи, почему ты все время рассматриваешь меня, словно какое-то насекомое? Со мной что-нибудь не так?— Все так, — сказал Марк с улыбкой. — Ты очень красива. Только сейчас я понимаю, насколько ты красива.— Это лишнее, — быстро возразила Лина. — Я всего лишь намерена исполнить все пункты нашего соглашения. Но я хотела бы получить гарантии.— Какие же? — спросил Марк.— Ты тоже должен поставить подпись. Марк негромко рассмеялся.— Будь по-твоему. Но ты должна знать, что, кроме моего слова, других гарантий нет.— Я знаю. Подпиши.Отставив бокал, Марк тщательно вытер кончики пальцев салфеткой, выдвинул ящик письменного стола, взял бумагу, крупно расписался и в нижнем углу проставил дату.— Этого достаточно? — спросил он. — Ты удовлетворена?— Да, — сказала Лина.— Ты все еще мерзнешь, — сказал Марк. — Может быть, что-нибудь горячее?Хочешь, я сделаю глинтвейн?— Нет. — Лина обхватила себя руками под грудью. — У тебя странный дом.Мебель эта, будто из старого кино…— Ты не видела спальню. Там у меня и подавно восемнадцатый век.Неловким движением Лина уронила вилку, и пока Марк поднимал ее, смотрела на его плечи, обтянутые пушистым свитером, на крупную, хорошей формы голову с жесткими золотистыми завитками за ушами и сдвоенной макушкой счастливчика.Выпрямившись, он отложил вилку и проговорил, слегка задыхаясь:— Ты не хочешь вина, не хочешь еды. Мне ничего не остается, как поцеловать тебя. — Усмешка его стала жесткой.Он обошел кресло, склонился над ней, подавшись всем телом вперед, и взял ее за подбородок. Затем коснулся губами уголка ее рта, чувствуя, как она не уступает. Пальцы его скользнули по теплому затылку девушки. Он ощутил запах ее волос, вкус губ, их припухлость, но ничто не раскрылось ему навстречу.Лина резко откинула голову и пробормотала:— О черт! Мы так не договаривались.— Разве? — Марк засмеялся, отступая. Лина опустила глаза, ее высокие скулы обозначились резче. — Так что же нам делать?Лицо девушки вспыхнуло, все ее чудесное, гибкое и сильное тело напряглось. В одно мгновение она оказалась на ногах.— Хорошо, — резко проговорила она, — идем! Чего тянуть? Покажешь мне свой восемнадцатый век.Марк стоял, слегка покачиваясь с пяток на носки к насмешливо глядя на нее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49