Харбин повернулся к Глэдден:
— Выйди в коридор.
— Нет, — отозвалась Глэдден.
— Отправляйся, — сказал Харбин. — Выйди и подожди в коридоре.
— Я останусь здесь. — Глэдден дрожала мелкой дрожью.
Бэйлок одарил девушку хмурым взглядом:
— Почему тебе не нравится то, что он тебе говорит?
Глэдден повернулась всем телом к Бэйлоку:
— Черт побери, заткни свою поганую глотку!
Харбин почувствовал, как что-то внутри его начинает набирать обороты, что-то там начинает завариваться. Он знал, что это было. Такое случалось и раньше. Он не хотел, чтобы это случилось снова. Он старался подавить это, но оно продолжало движение и уже подбиралось к горлу. Бэйлок сказал:
— Утверждаю, что завтра нам надо отправляться. Я утверждаю...
— Отвали! — Голос Харбина разрезал комнату. — Отвали, отвали...
— Эй, Нэт... — начала Глэдден.
— И ты тоже!
Харбин вскочил со стула и взял его в руки. Стул взлетел в воздух, затем просвистел мимо стены, задев по пути кухонный шкаф и наполовину пустую бутылку с пивом, и шлепнулся на пол. Дыхание Харбина напоминало треск сломанного механизма. Он умолял сам себя остановиться, но остановиться уже не мог. А они стояли и смотрели на него, как смотрели уже много раз, когда такое случалось. Они не двигались. Они стояли и ждали, когда все кончится само собой.
— Вон отсюда! — прокричал Харбин. — Вы все, убирайтесь!
Он бросился на койку Бэйлока, его ногти насквозь прошли через простыню, потом зацепили матрац, пальцы разрывали и простыню и матрац так, словно пытались разодрать постельные принадлежности на нитки.
— Вон отсюда! — выкрикнул он. — Убирайтесь и оставьте меня одного!
Компаньоны по очереди осторожно покинули комнату.
Он стоял на коленях над одеялом, раздирая простыни, разрывая их до тех пор, пока они не превратились в мелкие клочья. Он несколько пришел в себя, скатился с одеяла, пнул стол так, что тот повалился набок, и драгоценные камни рассыпались по полу.
Он лежал на полу среди изумрудов, камни впивались ему в тело, но он этого не чувствовал. Он прикрыл глаза и прислушался к голосам в коридоре. Самым громким был голос Доомера, он звучал так громко, что перекрывал голос Бэйлока. Глэдден пронзительно кричала что-то, чего он не мог разобрать, но он знал, что произошло. Ему хотелось остаться лежать на полу и дать этому наконец случиться. Но он поднялся с пола и, слушая вопли Глэдден, пошатываясь, двинулся через комнату к двери.
И вот он уже был в холле, уже бросился между Доомером и Бэйлоком, обхватил руками колени Доомера, тесно прижавшись плечом к его бедру, сильно упираясь в пол ногами. Затем он переместил руки еще немного ниже и рванул так, что Доомер вместе с ним оказался на полу.
Глаза Доомера его не видели. Доомер смотрел сквозь него, на Бэйлока. На лице Бэйлока наблюдалось достаточно явное выражение печали. Левый глаз Бэйлока вздулся и был лилового цвета, а бровь рассечена.
Медленно поднимаясь на ноги, Харбин произнес:
— Ну ладно, все кончено.
— Ничего не кончено, — всхлипнул без слез Бэйлок.
— Если ты так полагаешь, — сказал Харбин, — не стой здесь и не раздумывай. Доомер вот он — прямо перед тобой. Если ты хочешь его ударить, давай начинай.
Бэйлок не удостоил ответом Харбина. Доомер поднялся на ноги и теперь стоял, потирая лоб так, словно у него началась дикая головная боль. Несколько раз он открывал рот, собираясь что-то сказать, но, похоже, был не в состоянии подобрать нужные слова.
Глэдден зажгла сигарету. Она наградила Харбина осуждающим взглядом:
— Все это — твоя вина.
— Я знаю, — отозвался Харбин. Не глядя на Бэйлока, он пробормотал: — Может быть, если бы некоторые люди перестали меня доводить, этого бы не произошло.
— Я тебя не доводил, — всхлипнул Бэйлок. — Я только высказал то, что думаю.
— Это не то, что ты думаешь, — возразил Харбин. — Это твоя старая песня. — Он посмотрел на Глэдден и жестом указал в сторону ванной: — Перевяжи его.
Глэдден повела Бэйлока в ванную комнату. Харбин развернулся, двинулся в спальню и принялся наводить там порядок.
В дверном проеме Доомер потирал костяшки пальцев.
— Не знаю, что на меня нашло.
Харбин поднял стол на ножки. Поставил стул на место. Собрал рассыпавшиеся камешки. Когда все они были аккуратно собраны и лежали на тряпке, расстеленной на столе, он повернулся к Доомеру и сказал:
— Ты добавил мне головной боли.
— Бэйлок добавил тебе головной боли.
— Бэйлок добавил мне воспаления мозга. А ты — головной боли.
— Я не хотел этого делать. — Доомер пошел на попятную. — Клянусь, на самом деле я не хотел его ударить.
— Именно это и есть моя головная боль. Пока ты делаешь то, что собирался сделать, ты при деле. Но когда ты теряешь голову, тебе грош цена.
— Ты сам потерял над собой контроль.
— Когда я выхожу из-под контроля, — возразил Харбин, — я молочу кулаками воздух, но не бью в лицо. — Он указал на изорванные простыни. — Я испортил это. Но я не попортил лица никому из тех, с кем работаю. Посмотри на свои кулачищи. Ты мог убить его.
Доомер шагнул в комнату и сел на краешек одеяла. Он продолжал потирать костяшки своих кулачищ:
— Почему такие вещи вообще начинаются?
— Нервы.
— Нам надо бы от них избавиться.
— Мы не можем, — сказал Харбин. — Нервы — это маленькие проволочки внутри тебя. Они всегда там находятся. И когда они натягиваются слишком туго, то лопаются.
— Это нехорошо.
— Но с этим ничего не поделаешь, — объяснял Харбин. — Разве что попробовать верно их направить, когда такое случается. Это то, что пытаюсь сделать я. Я пытаюсь их направить в определенную сторону. Вместо того чтобы направить свою руку на Бэйлока, ты должен был направить ее в стену.
— Я — слишком большой. — Доомер стоял посреди комнаты и был очень мрачен. Он смотрел на Харбина с самым умоляющим видом. — Ты должен мне верить, Нэт, я ничего не имею против Бэйлока. Он всегда был ко мне добр. Он поддерживал меня чаще, чем я могу вспомнить. А посмотри, что я взял и сделал. Я дал ему в глаз. Вот этой самой рукой. — И он протянул вперед правую руку, отодвинув ее от себя так, словно предлагал отрубить.
Харбин видел, что широкие плечи Доомера опустились, большая голова поникла и он охватил ее руками. Нечто среднее между стоном и рыданием вырвалось из глотки Доомера. Было очевидно, что Доомер предпочел бы остаться наедине со своим раскаянием, и Харбин вышел из комнаты и прикрыл дверь.
Он прошел в ванную комнату, чтобы посмотреть на Бэйлока. Его голова была наклонена над раковиной. Глэдден нежно прижимала к лицу Бэйлока антисептический карандаш. Затем она подставила белый грифель под струю воды и снова приложила его к физиономии потерпевшего. Бэйлок слегка взвизгнул.
— Это ужасно, — сказал он. — Словно огнем жжет.
— Дай посмотреть. — Харбин подошел поближе, чтобы осмотреть глаз. — Не такая уж глубокая рана. Даже швы накладывать не надо.
Бэйлок угрюмо уставился в пол:
— Почему он меня ударил?
— Он ужасно сожалеет о том, что сделал.
— У него тоже подбит глаз?
— Он хотел бы, чтобы было так. Он страшно расстроен.
— Это сильно поможет моему глазу, — прохныкал Бэйлок.
Харбин зажег сигарету. Затем, после пары затяжек, он посмотрел на Глэдден:
— Иди вниз и сделай нам что-нибудь поесть. Позже я поведу тебя куда-нибудь выпить.
— Мне следует нарядиться? — спросила Глэдден. — Я так люблю наряжаться.
Харбин молча улыбнулся ей.
— Меня по-настоящему заводит, когда я вся наряжена. Больше всего мне нравится платье с серебряными блестками. Тебе оно нравится, Нэт? Желтое платье с блестками?
— Оно очень милое.
— Прямо умираю, как подумаю, что я его надену сегодня вечером, — сказала Глэдден. — У меня просто зуд по телу начинается, как подумаю, что я беру это платье и надеваю его. А потом мы пойдем куда-нибудь с тобой, и я буду в этом платье.
— Здорово, — поддержал ее Харбин. — Действительно здорово.
— Это всегда здорово, когда я одета в платье, от которого я без ума, а от этих блесток я вообще без ума. Я надену его, и я буду в нем, когда мы пойдем куда-нибудь, и оно будет на мне, и я буду чувствовать себя здорово. Только я об этом подумаю — и мне уже по-настоящему хорошо.
Глэдден вышла. Они слышали, как она добралась до верхней ступеньки лестницы, говоря сама с собою вслух:
— Только подумать об этом!
Они слышали, как она спустилась вниз по лестнице.
— Это и есть кое-что, — сказал Бэйлок, — с чем я ничего не могу поделать.
Он позабыл о своем подбитом глазе и смотрел на Харбина очень прямо, задумчиво и испытующе. Он сказал:
— Это не я действую тебе на нервы. Это девчонка. Девчонка всегда действует тебе на нервы. Эта девушка — гиря у тебя на ногах, и ты знаешь, что она — обуза. Я думаю, пришло время что-то с этим делать.
— Ну хорошо. — Харбин отмахнулся устало. — Прекратим это.
— Она — обуза, — продолжал Бэйлок. — Она — просто обуза.
— Почему бы тебе не заткнуться?
— Ты же знаешь, что я ничего не имею лично против Глэдден. Она неплохая девушка, но дело не в этом. Дело в том, что она — обуза, и ты знаешь это так же, как и я. Разница лишь в том, что я говорю об этом открыто, а ты прячешь это внутри. Ты сам себя обманываешь, и именно потому ты сорвался с катушек. Я не мог даже думать, что это зашло так далеко, но это обещает зайти еще дальше.
— Но разве мы не можем оставить все как есть?
— Разумеется, мы можем, — отозвался Бэйлок. — А еще мы можем просто прикрыть лавочку.
— Ты ходишь по лезвию ножа, Джо. Мне не нравится то, что ты говоришь.
— Я говорю об очевидном факте. Я хочу быть с тобой, когда ты проворачиваешь свои дела. Доомер тоже. Но с девушкой получается совсем другое кино. Все, что она делает, она делает потому, что ты говоришь ей. При помощи собственных мозгов она не могла бы сдвинуться с места на сантиметр, а уж тем более двинуться в нужном нам направлении. Это большое несчастье, и рано или поздно тебе придется столкнуться с ним лицом к лицу. И не говори мне, что ты не предвидишь, что такой день наступит.
Харбин широко открыл рот, потом захлопнул его, стиснув зубы, потом открыл снова:
— Ты пытаешься меня напугать?
— Ты уже напуган.
И тут голос Харбина понизился почти до шепота:
— Будь осторожен.
Интонация Бэйлока резко изменилась.
— Какого черта, в чем дело? — заныл он. — Могу я хотя бы не согласиться с чем-то? Если ты делаешь шаг, а я считаю, что ты выбрал неверное направление, есть у меня право хотя бы указать тебе на это? Разве нет?
— Вечно одно и то же, — отрезал Харбин. — Что бы я ни говорил, ты всегда говоришь «нет». Всему на свете — «нет».
— Я не могу соглашаться, если я на самом деле не согласен.
— Отлично, Джо.
— Ничего не могу поделать, — сказал Бэйлок. — Так уж устроен.
— Отлично.
— Я не хочу показаться занудой, но я продолжаю беспокоиться об этой девчонке. Она оказывает на тебя плохое влияние, и дело идет к тому, что все это отразится на твоей шее. — Он подвинулся ближе к Харбину. — Отпусти ее. — Он придвинулся еще ближе и понизил голос. — Почему ты не хочешь ее отпустить?
Харбин отвернулся. Он втянул в себя немного затхлого воздуха и с усилием сглотнул, что причинило ему определенную боль.
— Мы — организация. Единственное, чего я не позволю, — это раскола организации.
— Это не будет расколом. Если ты скажешь ей уходить, она уйдет.
— Куда она пойдет? — Голос Харбина снова стал громким. — Чем ты ей предложишь заняться?
— С ней все будет в порядке, — настаивал Бэйлок. — А я могу сказать тебе только одно. Если она уйдет, ей будет гораздо лучше, чем сейчас.
Харбин снова отвернулся. На мгновение он зажмурился, представляя себе, что все это ему приснилось и что он очень далеко отсюда.
Но Бэйлок снова был рядом.
— Знаешь, как это с тобой происходит? Как будто ты находишься где-нибудь в суде и жизнью клянешься позаботиться о ней.
— Черт побери вас всех! — не выдержал Харбин. — Оставь меня в покое.
И он вышел из ванной.
Он зашел в комнату, где Доомер сидел на покрывале, опустив свою большую голову и закрыв ее руками. Через несколько секунд появился и Бэйлок. Они оба стояли и смотрели на Доомера.
Доомер медленно поднял голову. Он посмотрел на них, тяжело вздохнул и принялся трясти головой.
— Я сожалею, я сожалею, Джо.
— Все в порядке. — Бэйлок позволил себе на мгновение коснуться рукой плеча Доомера. А затем он быстро перевел глаза, взглянул на Харбина и добавил: — Я хочу, чтобы все было в порядке.
Харбин изо всей силы прикусил губу. Он почувствовал, как дернулась его голова. Он просто не мог смотреть на них обоих.
Глава 3
В ночном клубе, членская карточка в котором стоила пять долларов в год, бледно-зеленый свет ламп заливал каскад волос Глэдден. Сияние касалось верхушки ее головы и там расплывалось пятном. Глэдден склонилась над высоким стаканом, в котором был ром со льдом, и Харбин смотрел, как она пила его маленькими глотками, и улыбался, когда девушка поднимала голову и смотрела на него.
Они сидели за маленьким столиком подальше от центра и от суеты до абсурда маленькой танцплощадки, с краю которой располагались трое музыкантов-негров, игравших без единой паузы. Заведение находилось на втором этаже ресторана на Кенсингтон-авеню, свет здесь всегда приглушен, а посетители всем довольны. Это было довольно-таки хорошее местечко.
— Они дали нам приличную выпивку, — сказала Глэдден.
— Тебе нравится музыка?
— Слишком быстрая.
— А какую ты предпочитаешь?
— Гая Ломбарде.
— Вообще-то я играю на скрипке, — сказал Харбин.
— Не может быть!
— Нет, играю, — настаивал он. — Пять лет я брал уроки игры на скрипке. У нас по соседству была консерватория. Время от времени они набирали двадцать мальчишек. Мы все стояли в маленькой комнатке, а перед нами находился парень. Он орал на нас во всю силу своих легких — словно мы находились в миле от него, и он хотел, чтобы мы все расслышали. Он был маньяком, этот парень. Интересно, он еще жив?
— Расскажи мне, — попросила Глэдден. — Расскажи мне, как ты жил тогда.
— Я рассказывал тебе тысячу раз.
— Расскажи снова.
Он подхватил со стола низкий стакан и глотнул немного виски.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19