Там я открыла дверцу шкафчика и достала початую бутылку армянского коньяка. Зубами выдернула пробку, нашаривая на полке стакан. Налила треть стакана. Потом, недолго думая, долила почти до краев.Поднесла стакан ко рту, непроизвольно зажмурилась и тут-то на меня все и нахлынуло. Все, что произошло вчера ночью и о чем я тщетно старалась не думать с момента своего пробуждения десять минут назад.Напрасно утверждают, что истерики без свидетелей или зрителей не бывает. Еще как бывает.Я открыла глаза и и меня прорвало.Я швырнула стакан о стену. Я заорала. Я завыла в полный голос, заметалась по комнате, слепо натыкаясь на мебель. Одним движением руки я снесла с журнального столика вазу с цветами, пепельницу и блюдо с крекерами; я сорвала портьеру, попыталась ее разодрать, вцепившись в нее ногтями и зубами. Я завертелась волчком, схватила себя за волосы и упала на пол. Я выла и билась что было силы головой о паркет. И мне было совершенно не больно.Сколько это продолжалось, я не знаю. Может быть несколько минут, а может быть и несколько часов. Не знаю, время для меня остановилось, исчезло. А потом, свернувшись в калачик, я натянула на голову портьеру и затихла на полу. Я не плакала, правда. Я только шептала, уткнувшись в плотную ткань, пахнувшую пылью:— Я хочу умереть… Я хочу умереть… Я хочу умереть…А потом я почувствовала, что с моей головы стаскивают портьеру, поднимают с пола, и я увидела совсем близко перепуганное лицо Сережи. Он подхватил меня на руки и понес к дивану. Я вцепилась в Сережу и продолжала бормотать, не в силах остановиться:— Я хочу умереть…Он сел на диван, не выпуская меня из своих объятий. Он гладил меня по голове, по спине, что-то шептал, обдавая мою щеку теплым дыханием. Я не могла понять смысла его слов: наверное он шептал что-то нужное и хорошее. Наверное. Он осторожно взял меня за подбородок, поднял мое лицо вверх. Заглянул мне в глаза и осторожно поцеловал в уголок губ.И только тогда я заплакала.А он гладил меня по голове, словно ребенка и шептал, шептал, шептал какие-то нежные и ничем не помогающие сейчас мне слова. * * * Тонкие струи воды били по моему телу, словно сотни мелких иголок. Я стояла под душем в ванной, в том самом месте, где полчаса назад чуть не совершила очередную глупость в своей жизни. Если это можно назвать глупостью. Я яростно терла тело жесткой губкой, смывая мыло, как будто это могло мне помочь. Как будто я могла смыть с себя, со своего тела это.Я выключила шелестящий душ и, тяжело дыша, вылезла из ванной. Протерла запотевшее зеркало полотенцем. Посмотрела на свое отражение — ничего не изменилось. Я выглядела точно так же, как и двенадцать часов тому назад. Не появились седые волосы и новые морщинки у глаз.Словно ничего и не произошло.Когда я, надев халат, вернулась в кабинет, все, что я натворила, уже было прибрано. Даже портьера висела на своем месте. Только пятно от коньяка темнело на обоях раздавленным гигантским клопом.С кухни доносилось звяканье посуды. Я налила себе в маленькую рюмку коньяка и залпом выпила. Прихватив с собой бутылку и рюмку, я поплелась на кухню.Сережа возился у столика, делал бутерброды с ветчиной и сыром. Пиджак он снял, а поверх ослепительно-белой рубашки и жилета на нем красовался мой фартук в цветочках. Рукава рубашки были аккуратно подвернуты.Он повернулся на звук моих шагов. Заметил бутылку, но ничего не сказал. Я уселась за стол и брякнула перед собой бутылку. Налила рюмку. Сережа снял засвистевший чайник, сел напротив меня. Поставил передо мной блюдо с бутербродами, налил чаю в две кружки. Закурил.— Есть будешь? — спросил он.— Нет, — ответила я и залпом выпила коньяк.Он опять ничего не сказал. Только поморщился — легко и неодобрительно. Потом он спросил:— Сколько лет мы с тобой знакомы? Десять, если мне не изменяет память?..Я пожала плечами:— Какое это сейчас имеет значение? Хоть двадцать. Давай, изрекай.— Я хочу, чтобы ты меня внимательно выслушала. На правах… Ну, скажем так — на правах старого знакомого.— Я готова.— И сделала так, как я тебя попрошу.— В смысле? — не поняла я его и налила себе снова. — Коньяка хочешь?— Я за рулем.— Ох, я забыла. Так что я должна сделать?Он помолчал.— Я хочу сказать… То, что произошло…— А я не хочу об этом говорить, — перебила я его.— Надо, Оля.— Нет — и все.Он не обратил внимания на мой ответ.— Тебя вызовут в милицию, — сказал он, глядя мне прямо в глаза. — И ты должна все рассказать. Во всех подробностях, к сожалению. И сама написать заявление. И они сядут. Это однозначно, я уже все выяснил. Я хочу…— А я не хочу, чтобы ты лез в мои дела, — резко ответила я. — Даже, предположим, из самых благородных побуждений. Я же в твои никогда не вмешивалась, когда мы были вместе? Ты меня слышишь?Он отвел глаза и уставился на включенное бра. Оно освещало его худощавое лицо, нос с горбинкой и плотно сжатые тонкие губы.— Я не лезу. В твои дела, — сказал он раздельно. — Но я считаю, что справедливость должна восторжествовать. И подонки должны сидеть в тюрьме, а не разгуливать по улицам. Все должно встать на свои места.Я, не глядя на него, снова налила и быстро выпила.— Ты бы хоть бутерброд съела, что ли, — сказал он. — Развезет ведь тебя.— Знаешь, почему я тогда от тебя ушла? — пробормотала я, вертя в пальцах тонкую ножку рюмки.Он исподлобья посмотрел на меня.— Почему же?— Потому что ты жил исключительно по правилам, — сказала я. — Ты всегда безукоснительно подчинялся им. Хотя правила эти не всегда были для тебя хороши и устанавливали их другие люди. Потом эти правила менялись и ты тут же тоже менялся согласно этим, новым правилам. И ты, Сережа, к сожалению всегда был слишком правильным для меня, непутевой и не правильной женщины.Он загасил сигарету, раздраженно смяв фильтр в пепельнице в комок.Я усмехнулась:— И еще меня всегда раздражала твоя привычка вот так изничтожать в пепельнице фильтры от докуренных сигарет. По-моему, это первый признак неврастении.— Могла бы мне сказать об этом и раньше, — пробурчал он обиженно.Как мальчишка, ей-Богу. Я налила себе еще коньяка. Хлопнула рюмку, взяла бутерброд и стала жевать, не чувствуя вкуса ни ветчины, ни хлеба.— Ну, так как же, Оля?— Закрыли тему, Сережа, — сказала я. — Закрыли.Он насупился, вытащил из кармана жилета четыре упаковки каких-то таблеток.— Я ничего не буду принимать, — сказала я, опережая его слова.— Я врач, Оля.— Ты не врач. Ты хирург. Пусть даже очень хороший, — с этим я согласна. Но в колесах ты, парень, ни хрена не просекаешь, — хихикнула я.Коньяк уже во всю действовал. Еще бы — на голодный-то желудок столько выхлестать.— Что? — изумленно спросил он. — Что ты говоришь?— Никогда таких слов не слышал? Так наша огневая молодежь изъясняется — «в колесах». Это означает — в таблетках, — пояснила я. — Ты не разбираешься в таблетках.— Это Женя мне дала.— Ты что, все ей рассказал?!— Что ты, о чем ты говоришь, Оля? — даже чуть-чуть испугался он.— Все равно не буду, — упрямо сказала я.— Будешь, — неожиданно жестко сказал он. — Вот эти, сонапакс, — три раза в день по одной таблетке. А эти — на ночь. Одну таблетку. В крайнем случае две. Но не больше. Тебе будет лучше. Но только ни в коем случае, — он покосился на бутылку, — их нельзя принимать вместе со спиртным.— Ну, спасибо, барин, научили. — Я привстала и поклонилась ему. — Премного вам благодарны, барин. Позвольте вас в плечико поцеловать, барин?Он как-то странно посмотрел на меня. Но ничего не сказал.— Я хочу побыть одна, — сказала я.Он помялся и пробомотал, снова глядя мимо меня:— Я могу спать в кабинете, на диване.— Спасибо, Сережа. Но не надо лишних жертв. Мы не на войне, милый…Я дотронулась до тонкого обручального кольца на безымянном пальце его правой руки.— Подумай о своей жене, — криво усмехнулась я. — Кстати, я опять запамятовала, как ее зовут. Помню только, что какое-то пейзанское имя. Аграфена, что ли? А?..— Глафира, — мрачно буркнул он.— Во-во. Глафира-Кефира. Йогуртовна.Он поднялся и пошел в прихожую, на ходу вылезая из фартука. Широкоплечий, высокий мужчина, который когда-то очень хотел, чтобы я стала его женой. А сейчас, по-моему, хочет еще больше. Или это коньячок подсказывал мне такие мысли?..Я, не поднимаясь с места, смотрела из кухни, как он одевается в прихожей.— Я еще позвоню тебе сегодня вечером, — сказал он.— Позвони, — пожала я плечами и чуть не выпустила из пальцев полную рюмку. Когда я успела ее налить? Это навсегда осталось для меня загадкой.— А завтра приеду, — добавил он. — Во второй половине дня. Ты не против, надеюсь?Я не ответила. Он положил ключи от моей квартиры на столик в прихожей и уже взялся за ручку двери, когда я его спросила:— Сколько они получат, если я напишу заявление?— Не меньше десятки.— Ага, — глубокомысленно кивнула я.— До свидания, — сказал он.Дверь хлопнула и я осталась одна.Я выдавила из пачки таблетку сонапакса. И запила ее коньком.— Плевать, — громко сказала я. * * * Я сидела на диване, тупо уставившись в экран телевизора. Телевизор был включен, только звук я убрала. Шла какая-то очередная тошнотворная политическая передача: все те же жадные лживые морды, беззвучно открывающиеся рты, льющие патоку и грязь, потом замелькали кадры демонстрации, кого-то лупили резиновой дубинкой по голове, кто-то орал — шахтеры, чернокожие, солдаты, танки, политики; некто в бороде с дебильным выражением лица вещал, наверное, о близящемся конце света.Я напряженно размышляла.Бутылку я почти что приговорила. Но это не мешало мне думать, даже наоборот — мысль стала более резкой и ясной. Я уже почти составила план действий — оставалось уточнить кое-какие детали. Распечатала новую пачку сигарет, но закурить не успела. Запиликал звонок телефона. Я сняла трубку.— Это я, Оля, — послышался голос Сережи. — Как ты?— Все олл"райт, босс, — ответила я.Он помолчал.— Правда, все нормально, Сережа, — сказала я.— Что-нибудь-нужно?— Нет.— Если ты вдруг, не дай Бог почувствуешь себя хуже… Ну, что-то будет не так… Ты звони. В любое время суток. Хорошо?— Хорошо.— Ты знаешь, что я приеду, как только ты скажешь… Ты меня слышишь, Оля?Я почувствовала, что сейчас разревусь. Я кусала губы, словно героиня жуткой латиноамериканской мыльной оперы и ощущала себя точь в точь такой же — то есть полной и непроходимой сентиментальной дурой. И очень-очень одинокой почти что тридцатилетней бабой.Он сказал негромко:— Все будет хорошо, Оля… Вот увидишь, — все будут хорошо. Ты меня слышишь?— Конечно. Спокойной ночи.Я брякнула трубку на стол. Допила остатки конька из рюмки, встала и меня ощутимо повело в сторону.— Ого! — восхитилась я. — Хэллоу, мистер кайф!..Я цапнула будильник с полки. Непослушными пальцами поставила его на восемь часов утра.Я уже знала, что я завтра буду делать. Глава 4. УЖЕ ПРЕСЛЕДОВАТЕЛЬ. Утро было такое же унылое и хмурое, как вчера. Дождь мелко барабанил по оконному стеклу.Свое старое тренировочное кимоно и макивару и я с трудом нашла на антресолях в коридоре — в том месте, куда я их засунула года полтора назад, когда бросила тренировки. И бросила я их, честно говоря, не из-за хронической нехватки времени, а скорее просто из-за лени-матушки. Теперь я решила слегка припомнить подзабытое. Хотя в глубине души я надеялась, что эти навыки мне не пригодится.Натянув кимоно, я отжималась на кулаках от пола, считая вслух:— Пятнадцать… шестнадцать… семнадцать…Капли пота падали со лба и кончика носа на паркет.На двадцатом отжимании я заставила себя не просто встать, а вскочить — именно так, как меня учили. Сделала упражнение для восстановления дыхания.Подошла к макиваре, повешенной на глухую стену кабинета, встала в боевую стойку и начала, ритмично выдыхая воздух, наносить по ней удары. Каждый удар отдавался болью в костяшках кулаков, но я продолжала по ней лупить, что было силы. Это было хорошо, потому что я не думала ни о чем, кроме того, как правильно ударить. Неважно кого — лишь бы точно и сильно.Спустя пол-часа я закончила, содрала с себя мокрое от пота кимоно и прошлепала в ванную.Я только и успела, что включить воду, как услышала звонок телефона. Чертыхнувшись, я вылезла из ванной и побежала в комнату, оставляя на паркете мокрые следы. Схватила трубку и сказала, слегка задыхаясь:— Я слушаю.— Можно Ольгу Матвеевну Драгомирову? — послышался незнакомый мужской голос.Я насторожилась.— А кто это? — поинтересовалась я.— Это говорит старший оперуполномоченный уголовного розыска. Моя фамилия Дементьев. Так можно Ольгу Матвеевну?Выругавшись про себя, я сказала:— Я вас слушаю.— Ольга Матвеевна, мне необходимо сегодня с вами встретиться.— Зачем? — спросила я, заранее все зная.— По известному вам делу, — голос его был серьезен.Началось.Я молчала. «По известному делу» — славная формулировка. Но все это начинается слишком рано, слишком в неподходящий для меня и того, что я задумала, момент. И судя по всему, к этому приложил руку Сережа. Или Виталик. Или оба вместе, старые дружки-приятели.— Вы меня слышите? — спросил он.— Что? — я старалась выиграть время. — Говорите, пожалуйста громче, что-то я вас плохо стала слышать.В трубке что-то щелкнуло и его голос действительно стал слышен яснее.— Мне необходимо с вами встретиться. Сегодня. Сейчас вы меня слышите?— Да.— Вы не могли бы сегодня зайти к нам, в районное управление внутренних дел?— Это обязательно?— Мне бы хотелось увидеться с вами сегодня.— Сегодня я не могу, — отрезала я. — Завтра я, пожалуй, смогла бы выкроить время.Он помолчал, а потом спросил:— Завтра в девять вас устроит?— Лучше позже. У меня очень много дел с утра.— Хорошо. Тогда в двенадцать?— Да. Подходит.— Моя комната номер десять. На втором этаже. Я буду ждать вас, Ольга Матвеевна. Вы знаете, где мы находимся?— Кто ж не знает, — ухмыльнулась я.— Тогда до встречи, Ольга Матвеевна. Всего доброго.— До свидания.Я нажала кнопку отбоя.Я не могла понять — правильно ли я сделала, что согласилась на эту встречу, или мне надо было его сразу послать куда подальше. Дескать, знать ничего не знаю и ведать не ведаю. Как это говорят — «уйти в несознанку», во-во. Ладно, с этим я решу попозже.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31