– Ничего подобного он делать не собирается, – возразила Верона раздраженно. – Кроме тебя, он не встречался ни с кем из нашего круга. И он… восхищен тобой… Он ничего не понимает в скульптуре, но считает, что та бронзовая статуэтка, которую ты мне подарила, великолепна. И, я думаю, тебе Форбс тоже понравился. Ты с удовольствием говорила при первой встрече с ним.
– Я посчитала его очень симпатичным, типичным армейским офицером.
– И что в этом плохого?
– Ничего. Он просто не говорит на моем языке, а я не говорю на его. Но теперь я начинаю думать, что ты не настоящий художник.
– Может и нет, – произнесла Верона и вдруг села и закрыла лицо руками. – Может, я обыкновенная девушка, которая хочет вести простую жизнь. Но ты не должна говорить, что я не любила Стефана, – твердо добавила она, – потому что я… О, я любила его!
После этого тишину в комнате нарушали только рыдания Вероны. Затем Маргарет бросилась к подруге, встала перед ней на одно колено и прижала ее голову к своему плечу.
– Дорогая, не плачь. Верона, дорогая, прости меня. Я не хотела причинять тебе боль. Я постараюсь понять все, связанное с Форбсом. Это сильный шок для всех нас. Ты знаешь, как нежно я отношусь к Стиву. Не могу видеть его страдающим.
– Я совсем не хочу ссориться с тобой, – сказала Верона. – И даже… Стефан… обещал остаться моим другом.
Маргарет подняла брови.
– Не думаю, что твоя новая жизнь даст тебе возможность видеться со Стефаном или с кем-либо другим из нашей компании.
– Уверяю тебя, я не хочу отрываться от вас. Пожалуйста, не веди себя так, будто наша дружба подходит к концу, и не пытайся убедить меня, будто я совершаю ошибку, выходя за Форбса.
– Я желаю тебе огромного счастья с твоим солдатом, дорогая, и обещаю с сегодняшнего вечера сделать все, что в моих силах, чтобы порадоваться за твое замужество, за твою хорошую жизнь, за чудесный дом и прекрасных детей. А теперь выпей еще чашечку чая, перестань плакать, и давай не будем больше говорить о прошлом. Подумаем о будущем.
Ни одна из них больше не упоминала о Стефане Бесте.
Глава 5
Накануне свадьбы Верона поехала на ланч со своим женихом в Дорчестер. Теперь это было любимое место Форбса, потому что, по его словам, он здесь впервые обедал и танцевал с Вероной. Он утверждал, что именно в тот вечер решил жениться на ней.
Форбс повторял эту историю во время ланча, находясь в романтическом настроении, и смотрел на Верону очень нежно. Она глядела на него из-под своих длинных ресниц, которые он находил восхитительными и волнующими.
– Мне нравится, как ты говоришь, что все решил, даже не спросив меня – сказала Верона несколько недовольно.
– О, я думал, ты чувствовала примерно то же самое, и как-то понял, что нам суждено пожениться, – ответил Форбс в своей приятной, уверенной манере.
Верона подумала, что с завтрашнего дня до самой ее или его смерти они будут сидеть друг напротив друга за столом, она будет принадлежать ему, вся ее жизнь будет поглощена его жизнью.
Она делила свое время между Кемберли и Лондоном, все нежнее относилась к матери и сестре Форбса и с каждым днем чувствовала все большую нежность к жениху. Он никогда не расстраивал ее, всегда был учтив, приятен и корректен. Эта корректность стала долгожданным облегчением после тяжелой атмосферы Челси, в которой Верона жила в окружении искусства.
Они с мамой устроили настоящую оргию трат. Верона купила себе несколько восхитительных платьев.
Венчание должно было пройти в маленькой церкви неподалеку от дома Вероны в Хэмпстеде. К счастью, сам дом подходил для приема, поскольку две комнаты на первом этаже имели створчатые двери и легко превращались в одну большую. Местная обслуживающая фирма готовила еду, а дорогой папа закупил шампанское и прилагал огромные усилия, очень оцененные Вероной, чтобы устроить своей дочери настоящую свадьбу.
До сих пор все, казалось, шло как по маслу. Сегодня у Форбса начинался отпуск. Они летели в Париж на неделю, как на часть своего медового месяца, затем возвращались в Англию, чтобы провести Рождество в Кемберли. Самой большой мечтой миссис Джеффертон было то, чтобы ее сын и его молодая жена провели Рождество в семье, в доме Форбсов. Сам Форбс охотно согласился, заявив с присущей ему благосклонностью, что там будет забавно с маленьким Никки и Филиппой, а миссис Форбс даже пригласила родителей Вероны провести Рождество вместе, чтобы две семьи окончательно объединились.
Вероне все это казалось идеальным, но дальше этих пунктов планы будущих супругов не шли. Форбс ждал нового назначения и понятия не имел, где окажется после Нового года.
Для Вероны неопределенность была изнурительной, но она понимала, что должна привыкать к подобным вещам.
– Плачу пенни за одну твою мысль, ангел, – сказал Форбс.
Верона улыбнулась ему с робостью, которая всегда порождала в нем чувство защитника.
– Я просто задумалась, Форбс.
– А я думал, ты устала после хлопот, покупок и простуды на прошлой неделе. Верона кивнула.
– Сейчас со мной все в порядке, и я рада, что все случилось на прошлой неделе, а не на этой. Для невесты, должно быть, ужасно входить в церковь, чихая и кашляя.
– Я все равно хотел бы жениться на тебе даже с красным носом и насморком, – засмеялся Форбс.
«Милый Форбс», – подумала Верона. Он был таким приятным. Она любила смотреть, как он курит сигару, словно лорд. Форбс надел сегодня отлично пошитый серый костюм и «артиллерийский» галстук. Верона была уверена, что все, кто смотрел на ее спутника, безошибочно узнавали в нем военного. На Форбсе словно стоял армейский штамп.
Он никогда не терял чувства юмора. Верона понимала, что выходит замуж за очень доброго, веселого и нежного человека. Форбс был невероятно внимателен к ней, когда она слегла с ужасной простудой, присылал массы цветов, книг и приезжал дважды из Алдершота навестить ее.
Любой девушке трудно было пожелать более преданного кавалера.
Как Верона могла хоть мгновение сомневаться? Она не знала и не осмеливалась спрашивать себя об этом.
За шесть недель Верона не видела Стефана и ничего о нем не слышала.
Обещанная к свадьбе картина не пришла.
Маргарет тоже не вспоминала о Стефане, а Верона больше ни с кем из их компании не встречалась.
Иногда ночью Верона просыпалась и вспоминала дни, когда впервые полюбила Стефана. В то лето он был ее жизнью.
Забавно, что все кончилось, и теперь она ведет жизнь, в которой Стефан не играет никакой роли, в которой преобладает Форбс.
Ланч закончился, и Форбс повез Верону домой. Ему нужно было поехать в Управление повидаться кое с кем, как он сказал. Теперь они встретятся только завтра. Великий День.
В такси Форбс обнял Верону, просунул руку под ее меховой жакет и положил ладонь на ее плоскую, гибкую спину.
– До завтра, моя дорогая, дорогая Верона, – произнес он с необычным волнением.
Верона прильнула к нему неожиданно страстно.
– О, Форбс, милый. Я постараюсь стать тебе хорошей женой.
– Не сомневаюсь, мой ангел. Тебе не нужно даже стараться. И я сделаю все, чтобы ты была счастлива.
Что-то заставило ее сказать:
– Ты не возражаешь, если я возьму с собой все необходимое и немного порисую в Париже?
Форбс поцеловал Верону, затем сел прямо, тщательно стер носовым платком помаду со своих губ, приятно улыбнулся и пригладил прекрасные блестящие волосы.
– Не думаю, что у тебя там будет время для этого, дорогая. Но посмотрим.
Она хотела бы, чтобы Форбс не говорил этого. Словно холодный палец прикоснулся к ее сердцу. Верона так хотела, чтобы будущий муж одобрял ее занятия живописью. А теперь она чувствовала себя несчастной из-за уже упакованных красок и кистей, из-за мечты о том, как они станут ходить по Монмартру в поисках подходящего вида. Чем же им заниматься всю неделю? Ходить по театрам и кинозалам? Какие бесполезные траты, как сказал бы Стефан. Однако, напомнила себе Верона, она выходила замуж не за Стефана.
Быстрым движением Верона поймала руку Форбса и прижала ее к своей щеке.
– Попроси такси подождать и зайди ко мне на несколько минут, когда мы приедем, – попросила она.
– Зачем, дорогая?
– Не знаю… Просто я хочу побыть с тобой на несколько минут подольше.
Форбс взглянул на часы. Гораздо позже это его действие стало очень тревожить Верону. Форбс все делал по часам – следствие военного воспитания. Все действия были строго расписаны по времени.
– Хорошо, – произнес он, – у меня есть несколько свободных минут. Я заскочу и поздороваюсь с твоими родителями.
– Я хочу не этого. Тем более родителей все равно нет дома. Я просто хочу, чтобы ты на несколько минут обнял меня, – сказала Верона.
Форбс вдруг увидел, что она бледна и взволнована. Он не понимал причин, но любил ее до сумасшествия и был готов обнимать хоть сутки.
Форбс попросил таксиста подождать и прошел в дом вместе с Вероной.
Первое, что она увидела в холле, была большая посылка, обернутая коричневой бумагой и прислоненная к столику. Верона сразу по форме и размерам определила под упаковкой картину. Форбс снял шляпу, перчатки и потер свои замерзшие руки.
– Еще подарок? – спросил он.
– Да, думаю, да, – ответила Верона, глядя на посылку так, будто та ее напугала.
– Какая огромная штука, – сказал Форбс. – Что там?
Верона не успела остановить его. Он взял посылку и понес в гостиную.
– Давай посмотрим…
Вероне хотелось сказать: «Нет, не сейчас… Подожди, я хочу, чтобы ты поцеловал меня…» Но слова не произносились. Она стояла и смотрела зачарованными глазами, как большие, сильные руки Форбса развязывают веревки. Верона чего-то боялась, но это был безымянный страх. Когда оберточная бумага упала с полотна, она сразу поняла, почему ей не хотелось, чтобы Форбс увидел картину.
Посылка пришла от Стефана. Обещанный свадебный подарок – портрет самой Вероны. Один из тех, которые он сделал прошлым летом. Голова и плечи. Типичный Стефан Бест, показавший свою способность воссоздавать жизненность и характер рисуемого человека.
Верона в зеленом платье, в сатиновом плащике, спадавшем с плеч и оставившем их обнаженными. Ее голова была откинута назад, а глаза полузакрыты. Поза выглядела любопытно томной – полузакрытые глаза и красные губы, словно тянущиеся для поцелуя. Длинные каштановые волосы падали немного беспорядочно и прикрывали одну бровь. Их красно-коричневый цвет резко контрастировал с жемчужным оттенком кожи.
Верона смотрела на портрет, и ее сердце, казалось, сначала дико забилось, а потом едва не остановилось. Почему Стефан прислал именно эту картину? Он клялся, что никогда с ней не расстанется. Она висела на стене напротив его кровати в студии. Верона помнила очень хорошо, как позировала, как Стефан отбросил кисти, подошел к ней и обнял ее.
– Ты славное существо, моя Верона, – сказал он. – Когда ты в зеленом платье, в тебе есть что-то языческое. Знаешь, ты язычница под налетом цивилизации.
Потом они с дикой страстью целовались. Верона была напугана чертой, которую Стефан называл «языческой» и которая, как это не парадоксально, воспринималась как строго пуританская. Страсть и борьба тех дней, духовная и физическая, вернулись теперь пылающим потоком воспоминаний к девушке, собиравшейся замуж за Форбса Джеффертона. Верона словно приросла к полу, глядя на сказочный портрет, ненавидя его, себя и Стефана, за то, что он прислал его.
Форбс читал карточку, приложенную к посылке.
«Я не могу создать ничего лучшего, чем эта работа. Поэтому посылаю тебе ее с искренними пожеланиями счастья.
Стефан.»
– Боже мой! – воскликнул Форбс, оторвавшись от карточки и снова взглянув на портрет. – Какая жуткая штука. Это ужасно похоже на тебя, однако, я не знаю, нравится мне картина или нет… Ты здесь как… Даже не знаю, как сказать.
Он рассмеялся и посмотрел на Верону. Она пыталась тоже рассмеяться, но выглядела смущенной и была странно бледна.
– Я знаю, что ты имеешь в виду… Мне здесь подходит определение «язычница», я полагаю.
– Да, – согласился Форбс. – Думаю, да, – и добавил:
– Мне не нравится.
– А ты не считаешь меня язычницей, Форбс?
Он посмотрел на Верону, не понимая ни ее смеха с истерическими нотками, ни намеков, коробивших его.
– Нет, это не то слово, которым можно тебя описать. Ты совсем другая.
Верона сжала руки, испугавшись своей дрожи. Форбс имел о ней самое высокое мнение. Для него она была совершенством, а для Стефана нет, разве только что в физическом смысле. Но хорошо ли Форбс знает ее? Узнает ли он когда-нибудь ее по-настоящему? Стефан буквально видел ее насквозь.
– Кто этот парень, Стефан Бест? – спросил Форбс.
Верона услышала свой голос, как бы со стороны:
– Ты знаешь. Я рассказывала тебе о нем как-то… Один из… Из моей компании художников. Лучший художник из всех. Когда-нибудь он станет знаменитым. Так все говорят. Этот портрет может оказаться очень ценным, – Верона нервно усмехнулась.
Форбс, нахмурившись, словно его что-то беспокоило, снова посмотрел на холст. Он всегда видел Верону в ангельском свете, и никогда не замечал в ней чувственную молодую женщину, нарисованную этим человеком, Стефаном Бестом. Форбс был человеком естественных, здоровых инстинктов, без воображения или чувственности. Однажды затвердив у себя в голове какую-либо идею, он становился невероятно упрямым. Ничто не могло заставить его поверить, будто Верона могла на самом деле выглядеть, как эта девушка на картине.
Воцарившееся между молодыми людьми молчание было почти неловким. Оба тревожно смотрели на портрет, не высказывая своих мыслей.
Произошла еще одна вспышка воспоминаний. Как-то Верона сидела перед Стефаном. Он только что закончил рисовать ее и сказал… Она помнила, как Стефан снял очки, потер пахнувшей краской рукой глаза и вдруг посмотрел на нее немного насмешливо.
– Этот портрет не понравится никому, кроме меня и критиков, потому что никто тебя так не воспринимает, мой ягненок. Видишь ли, для мира ты, главным образом, розочка, которую нужно рисовать с лилией в ручках. Девушка, которой Суинберн адресовал бы эти слова:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25