Проникая в подъезды, в подвалы. Поднимаясь на крыши. Спускаясь вниз по пожарным лестницам. Подслушивая голоса из-за неплотно закрытых дверей: пустая застольная болтовня, переговоры с поставщиками, шумные ссоры, нежное воркование, детский плач. Расшифровывая историю домов по обрывкам подслушанных разговоров.
Гуляю по городу, зачарованная частотой, с которой меняется атмосфера. Через каждые несколько футов — наплыв совершенно другой текстуры, запаха, вкуса. Настойчивый натиск. Голод. Город — он тоже вампир, гигантский сосущий вихрь. Он кормится тобой, выманивая на улицы. Еще один призрак в машине. Шепот на экране радара. Невидимая звезда, что пронзает галактику, выдуманную мертвецом.
14
С Джонни мы познакомились через общих друзей. Он приехал на выходные из Санкт-Петербурга, штат Флорида. В компании своей школьной зазнобы, похабной и наглой блондинки, которая не умела нормально произносить слова, а все только сюсюкала, одевалась, как малолетняя школьница-проститутка, и бесила меня до того, что хотелось на стенку лезть. Под конец их визита я все же не выдержала и сцепилась с этой блядищей, расколошматила ей губу и подбила глаз, а его выебала в туалете — в том же баре, где мы с ней подрались. Таким образом, я закрепила свою победу над поверженной соперницей. Все-таки я отстояла его для себя. И это, блядь, был еще тот трофей. Полнокровный румяный ирландец, рабочий-металлист, законченный алкоголик с явными психическими отклонениями и в продвинутой стадии нарциссизма — в общем, тяжелый случай. Воображал себя этаким Марлоном Брандо. Все, что он делал, он делал как будто отыгрывал эпизод перед камерой, застрявший в своих голливудских грезах. Поэтому было почти невозможно не обращать на него внимания. В плане показательный выступлений — шоу одного актера — он переплюнул даже меня. Я должна была его заполучить.
Джонни отправил Дженни обратно во Флориду. Вбил себе в голову, что у нас с ним любовь века — что мы классическая влюбленная пара в традиции Бартон-Тейлор. Он уболтал одного из своих санкт-петербургских приятелей — какого-то гомика-антиквара, — пустить нас пожить к нему на пару месяцев, пока он не найдет работу, и мы не сможем устроиться сами. В крошечной комнатушке, где места хватало только на раскладушку и тринадцатидюймовый черно-белый телик. По вечерам мы шатались по барам, играли на деньги в пул. В клинике на 2-й авеню всегда можно было разжиться секоналом. Мы запивали его дешевой водкой, играли еще пару партий, разводили какого-нибудь дурака на деньги, а потом возвращались к себе в конуру и трахались часами — ждали, пока на экране в углу не появится серый снег, и только тогда забывались тяжелым сном.
Бильярд позволял не экономить на выпивке и сигаретах, но у нас не было денег, чтобы платить за комнату — предполагалось, что мы должны за нее платить, — и, разумеется, мы не могли ничего отложить, чтобы снять квартиру. Джонни внес рацпредложение: что я могла бы немного поблядствовать. Делать почти ничего не надо, а денег получится больше. Если мне только не жалко своей пизды. Я не стала ему говорить, что эта мысль приходила мне тоже, и что я ее всячески воплощаю. Что у меня уже есть пара-тройка «знакомых», которые мне платят за секс. Джонни был очень ревнивый. Если он сам предлагает — это нормально. Но он бы взбесился, если бы вдруг узнал, что я справляюсь самостоятельно.
У нас осталось пятнадцать баксов. Как раз хватило на пару сэндвичей, маленькую бутылочку «Smirnoff» и пачку «Marlboro». Решили смотаться в Мидтаун.
Подняла большой палец. Три машины проехали мимо, четвертая остановилась. Черный дедулька за шестьдесят, сам весь потрепанный, и машина такая же. Я соврала и сказала, что нам нужен угол 2-й и Сент-Маркс, надеясь договориться с ним по пути. Очень скоро мы согласились на пятидесяти баксах и выбрали место — один дешевый мотель в Джерси. Дедуля достал парочку косяков очень пристойной ямайской дури, которые мы раскурили на той стороне туннеля Холланд. Приехали в этот его мотель. Называется «Капище». Жалко тех идиотов, которые приезжают сюда, чтобы просто поспать. Три номера из десяти сотрясались от стонов и сдавленных воплей из чьих-то кошмаров. Я тоже была на подходе к своему собственному кошмару. Несмотря на траву и водку, я была трезвой, как стеклышко. Вот и счастье.
В тусклом номере пахло лизолом и спреем от тараканов. Слабый запах плесени в ванной мешался с резким ароматом дезинфицирующих средств. Но хотя бы белье на кровати было чистое. Лоскутное покрывало с цветочным узором в коричневых тонах смотрелось, как будто его притащили с какой-нибудь гаражной распродажи, где его так никто и не купил. Дедулька тут же рванул к телевизору. Прихлебывая водку прямо из горлышка, он долго сношался с антенной, пытаясь настроить антикварный черно-белый ящик на старый мультик про кота Феликса. Потом он уселся на продавленную кровать и подмигнул мне, приглашая сесть рядом. Я одарила его самой невинной улыбкой, какую только сумела изобразить, и протянула ему раскрытую ладонь. Он вложил мне в руку смятый полтинник и загнул мои пальцы в кулак. Галантно приложился к моему запястью своими пухлыми влажными губами цвета спелого баклажана. Прижал меня к своему пузу, которое с каждым вдохом раздувалось, как перекачанный надувной мяч. Огромный твердый живот, о который ты будешь биться при каждом толчке. Сухие толстые пальцы сгребают мягкие ягодицы. Густой баритон шепчет ободряющие слова, выдает инструкции. Глаза, хоть и налитые кровью, искрятся.
Я сняла с него туфли и поставила их у кровати. Помогла ему вылезти из штанов, которые аккуратно сложила и повесила на пластмассовый стул у окна. Он заслуживал, чтобы его слегонца побаловать. Пожилой человек, образование восемь, всю жизнь впахивает от зари до зари, света белого не видит, чтобы все-таки вырваться из трущоб Трентона; жил впроголодь вместе с женой, все экономил, откладывал, и открыл-таки собственную химчистку в Ньюарке на склоне лет. Очередная история злоключений, но с умеренно счастливым концом. Теперь иной раз позволяет себе снять девочку, потому что жена уже не выдерживает его пыла. Артрит. Я едва не расплакалась. Вывалила на него весь арсенал всяких приятственных штучек, которые только знала. Сосала его и сношала, пока интимное место себе не натерла, всячески ублажала его заслуженный член. Но он все не кончал. Старый хрен хотел получить по максимуму за свои денежки.
До конца его часа оставалось всего три минуты. Последние двадцать минут Джонни яростно сдрачивал, наблюдая за тем, как я скачу на клиенте. Я стояла на четвереньках у него между ног, задрав задницу кверху, и вылизывала его здоровенные яйца — их смешанный запах пряного африканского мускуса, детской присыпки и горькой травы сводил меня с ума. Головокружительный аромат, чьи пьянящие испарения заполнили все пространство. От него пахло совершенным сексом.
Он обхватил пальцами свою фиолетовую головку и оттянул крайнюю плоть. Кожа под ней оказалась нежно розовая. Он безжалостно терзал свой внушительный черный член, распухший от возбуждения. Дрочил так, что казалось, его лоснящийся причиндал сейчас задымится, и наконец издал низкий утробный стон сквозь плотно сжатые зубы — предвестник близящегося оргазма. Он кончил, залив мне все лицо и волосы, громогласно взывая к Иисусу, Марии и святому Иосифу. Его клейкое белое молофье пахло отбеливателем для белья. Пустынным просоленным пляжем. Джонни тоже кончил, развернув меня лицом к себе, так что вторая порция морских брызг пролилась мне на губы.
Дедуля отвез нас обратно в город. Дал мне свою визитку с телефоном химчистки. Сказала, чтобы я не стеснялась звонить, когда будет туго с деньгами. Но на следующий раз мы договорились сразу. В ближайшую пятницу. Я даже уговорила его выдать мне небольшой аванс. Я нашла квартиру на 12-й стрит. Всего семьдесят пять баксов в месяц. Но оплата — вперед. Дед проникся. Выдал еще четвертной. Очень даже неплохо за вечер.
Квартира располагалась в замызганном доме в глубине двора. Оба въезда во двор были завалены кучами обгорелого хлама, который остался здесь после большого пожара в этом шестиэтажном кирпичном сортире для неимущих. Поджог с целью получить страховку. Квартира долго пустовала. Никому не хотелось вселяться в эту унылую сумрачную пещеру, где последний жилец совершил самоубийством посредством разряда электротока из развороченного телевизора. Обнаружили его не сразу. Тело гнило в запертой квартире несколько дней. Его собака — бешеная немецкая овчарка — объела хозяину все лицо. Странно, что она не сожрала его всего. Наверное, поначалу она пыталась себя сдержать, но потом голод все-таки взял свое. Искра из телевизора прожгла дыру в почти собранном паззле-раскраске с изображением сцены из жизни африканских туземцев. Пятно, оставшееся на полу после того, как здесь долго лежало гниющее тело, проступало даже сквозь два слоя новой краски. Ничто не могло перебить запах смерти, который периодически возникал сам по себе с неровными интервалами. Особенно он был силен под вечер, когда солнце клонилось к закату. Разбухал, видимо, вместе с солнцем. В испанской гомеопатической лавке на Авеню В мне посоветовали одно средство в крошечном стеклянном пузырьке с черепом и костями на этикетке и размашистой надписью «ЯД» кроваво-красными буквами детским почерком. Согбенная старуха-хозяйка божилась на ломаном английском, что да, от этой волшебной отравы улетучится даже запах смерти — если капать ей по три капли, три раза в день, в течение трех дней подряд. Она оказалась права. Отрава действительно помогла. Это было единственное спасение.
У Джонни тоже появились свои «клиенты». Он устроился в одно агентство по оказанию интимных услуг для геев с садомазохистским уклоном. Но длилось это недолго. Однажды он слишком увлекся с клиентом-мазо, который решил, что ему будет приятно, если его исколошматят до полусмерти. А когда получил, что хотел, его вдруг осенило, что ему это не нравится. Устроил в конторе скандал, даже грозился пожаловаться в газеты, но побоялся открыть свое имя широкой публике. Работал охранником в Суде. За подобные откровения его могли попереть с работы. Не трогай дерьмо — оно и не будет пахнуть. В общем, дяденька взял больничный по поводу смещения ключицы и держал рот на замке. Но Джонни лишился работы. Вернулся к своим обычным занятиям: вымогательство, мелкое воровство, шантаж — тоже по мелочи. Выцеплял какого-нибудь старичка или старушку, устраивал с ними невинные шалости и вытягивал из них достаточно информации, чтобы они искренне захотели ему заплатить, лишь бы он молчал. В общем, как-то мы жили. Иногда даже оплачивали счета. Периодически ели, регулярно выпивали, постоянно накачивались секоналом. А что еще было делать?
Его свирепая сексуальность не раз выходила мне боком. Приходилось даже обращаться в больницу. Однажды мы с ним лежали в постели и тихо перепирались по поводу Кони, моей тогдашней подружки. Джонни вопил, что я хочу ее трахнуть, что я уже ее трахнула. Он чувствовал на мне ее запах. Я сказала, что хватит мечтать, что он неисправимый романтик; и вообще, — говорю, — отъебись, какое ТВОЕ-то, блядь, дело, с кем я трахаюсь, а с кем — нет?! Если, чтобы платить за квартиру, я подставляю все дырки престарелым озабоченным негритосам — это пожалуйста. Это можно. Но при всем том мне нельзя позабавиться со своей подругой. Тут он обиделся. И ударил меня в живот. Как бы между прочим. Как банку с пивом открыть. Просто размахнулся и врезал. Я даже не видела, как это произошло. И вообще ничего не почувствовала. И только потом, когда он заметил, что у меня кровь, до меня потихоньку дошло. Он ударил меня в живот слева. Кулаком. Но в кулаке был тонкий стилет. А я ничего не почувствовала. Глупая вспышка ярости омылась трагическим пафосом. Он протянул мне нож. Слабая улыбка на искривленных губах. У меня был шанс. Могла бы покончить с ним прямо тогда, на месте. И мне ничего бы за это не было. Самозащита. Жестокое обращение. Преступление по страсти — есть такой юридический термин. Непреднамеренное убийство. Оправданное обстоятельствами. У меня был шанс узнать, какова его смерть на вкус. Но я им не воспользовалась, идиотка.
Я заткнула кровавую дырочку у себя в животе — в трех дюймах левее пупка — белыми хлопчатобумажными трусиками. Они тут же окрасились ярко красным цветочным узором. Мы оделись и прошли пешком двадцать с чем-то кварталов до Беллевью, потому что у нас не было денег на тачку. Печально пустые жестянки дребезжали свою тошнотворную песню. Единственный звук, нарушавший жутковатую предрассветную тишину. За несколько кварталов до больницы я вдруг заметила, что за мной тянется след из кровавых слезинок. Интересно, подумала я про себя, а воробьи будут клевать мою кровь, когда им захочется пить? Мне представились отпечатки собачьих лап, измазанные моей кровью — беспорядочная цепочка по 2-й авеню. Мы прибавили шагу. С вечера мы хорошо накачались секоналом, и до сих пор прибывали в ступоре. Вот причина нашего обоюдного затишья. После бури.
В приемной не было никого, что необычно для Беллевью. Обветшалое здание, кишащее тараканами. Отчасти — дурка строгого режима, отчасти — бесплатный хостель для бедных, последний оплот неприкаянных душ. С трудом различаешь, кто тут врач, кто — пациент. И те, и другие бессмысленно бродят по лабиринту запутанных коридоров в маниакальном оцепенении от наркоты. Я раньше частенько сюда наведывалась. Навещала друзей, которые добровольно сдавались, чтобы накачиваться колесами на законном основании и в непомерных количествах, или лечились после антидепрессантов от затяжной депрессии. Или просто ложились сюда на профилактическое обследование, прежде чем продолжать медленно убивать себя дальше — и себя, и других. В то время в Беллевью всегда можно было рассчитывать на бесплатную медицинскую помощь, с чем бы ты ни обратился. Другое дело, что качество этой помощи было сомнительным, в лучшем случае.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21