Только вера в Настю у Артемия Богдановича осталась прежняя: "Будешь гордым знаменем нашего колхоза!"
Вот уж воистину - беда не приходит одна: вчера ушел Кешка, сейчас спозаранок - новая напасть. Настя прошлась от матки к матке, вытащила из-под ног мертвых сосунков. Семь! За одну ночь! Вот оно - началось!
Вышла во двор за навозной тачкой, побросала всех, вывезла...
Сумеречная синева снегов стала прозрачней, воздух ясней, небо над дымчатым лесом порозовело, прижимал морозец. А в грязной тачке один на другом, как поленья, - поросята, окоченевшие пятачки, сквозь полуприкрытые веки влажная муть мертвых глаз, взъерошенная щетинка на острых хребтах... Вот оно... Болезнь, как пожар, займется, не потушишь - перекинется на откормочных, начнется повальный мор.
Настя стояла на морозе под розовым заревом и чувствовала - рассыпается жизнь. До сих пор хоть в одном была удачлива - в работе. Хвалили, слов не жалели и платили хорошо, в прошлом году пальто новое справила с мерлушковым воротником, больная мать ни в чем нужды не знала, загадывала летом купить Кешке мотоцикл. Теперь все разом покатится. Попреков не оберешься, поносить начнут, за падеж выплату скостят, не постесняются. Девки завидовали, то-то будут подхихикивать: "Гордое знамя..."
Но убиваться да плакать некогда: нужно отобрать больных поросят, согнать в отдельную клеть, полы, стены, переборки в стойлах надо вымыть, ошпарить, бежать на склады за дезинфекцией... Болезнь, как пожар, - успевай вовремя схватиться. А из-за стены слышен дружный визг - бунтуют голодные, чтоб им пусто было. Разводи огонь, крути картофелемойку. Изо дня в день одно и то же - корми да навоз выгребай. "В свином навозе тонуть не хочу..." Уехать бы вместе с Кешкой, бросить бы все - опостылело! Бросила бы, если б не мать.
Совсем рассвело. Под потолком блекло горели невыключенные электрические лампочки. Как всегда, с воли донесся скрип саней:
- Шевелись, необутая!.. Эй, пустынница, принимай гостя!
У деда Исая жиденькая бородка курчавится инеем, мятые щеки свекольного цвета, растер их рукавицей, кивнул на дверь облезлой шапкой:
- Урон, гляжу, у тебя. Целу тачку, на-кось, наворотила.
И снова закипели слезы на глазах:
- Будь все проклято! Толкнул меня, а я-то послушалась.
- Оно верно, послушный конь без копыт ходит.
- Ты сейчас в село, Исай? Захвати меня... Захвати с тем добром, что в тачке...
- А то зачем? Пока ни людей, ни поросят с того свету не возвращают. Не дано.
- Разложу у него на столе под носом, пусть любуется.
Исай хмыкнул:
- Ну, ктой-кого любоваться заставит. У плохого пахаря - кобыла-злыдня борозду криво ведет.
5
В старом ватнике, насквозь пропахшем свинарником, в резиновых, заляпанных навозом сапогах, платок сбился на шею, губы сведены в ниточку, в прищуре глаз злой блеск, прошла Настя мимо бухгалтерских столов, волоча грязный мешок за собой. Прямо к Артемию Богдановичу, носком отшибла легонькую дверь.
За ней, пряча остренькую ухмылочку в бородке, дед Исай - любопытно все-таки, как-то председатель поглядит на номер с поросятами, право, любопытно.
Отшибла ногой дверь...
Не только за гиблую затею, не только за то, что эта затея станет ее позором, влетит ей в копеечку, но и за ушедшего из дому Кешку, за хворую мать, которую нельзя покинуть, за всю свою нескладную судьбу - на тебе! Кто-то должен быть виноват, хоть тут, да отвести сердце, а то живут себе, ни до кого дела нет. Так - на тебе!
Без "здравствуй" вывернула мешок, об пол с тупым стуком ударились дохлые поросята, закоченевшие, тощие, запачканные нечистотами.
У Артемия Богдановича сидел Костя Неспанов, председатель сельсовета, просто покуривали перед началом хлопотливого дня.
Костя Неспанов - прост, жесткий зачес над чистым лбом, нос пуговицей, щеки в веснушках, глаза в прозрачную зелень и большие уши. Он вскочил со стула, раскрыл рот, ошалело глядел на поросят.
- Ты что... Что это?..
Артемий же Богданович, видать, в одну секунду сообразил все, как сидел за столом, круглый, домашне добродушный, напустив на ворот рубахи пухлую складку у подбородка, так и остался сидеть - не дрогнул бровью, не раздвинул прищур глаз, только под веками блеснула настороженная искорка.
- Видишь?.. - выдохнула на него Настя. - А это только почин. То ли будет еще!
Артемий Богданович пошевелил на столе переплетенными пальцами, покачал сокрушенно головой. Костя Неспанов растерянно переводил взгляд - с поросят на Настю, с Насти на Артемия Богдановича. А в распахнутых дверях прирос скулой к косяку дед Исай - любопытно.
- Что мигаешь? Ай не ясно? Дохнут твои зимние! Дох-нут!
- Как же ты? А? Не углядела? - мягко, сокрушенно вымолвил Артемий Богданович и снова пошевелил пальцами, и снова покачал головой.
- Я?! Это я-то недоглядела? Так и знала! Так и знала, что на меня все свалишь... Кто настаивал? Кто толкнул меня? Не я ль тебя отговаривала? Не ты ль меня уламывал?.. Рыбий жир, витамины!.. О-о!.. - И задохнулась.
Простодушное рыхловатое лицо, сдобная складка под подбородком, приглаженные набок редкие волосы, и в щелках век осторожный умненький блеск, и мягкость, и сокрушение - ничем это сокрушение не пробьешь. Криком кричи, волосы рви, а он будет сидеть поглядывать, перебирать пальцами по столу, качать головой, ждать. Настя задохнулась, опустилась на стул и закрыла лицо руками.
- Так что же ты хочешь? - мягко спросил Артемий Богданович. - Ась, красавица?
Настя вытерла глаза, отвернулась.
- Хочешь, чтоб я встал сейчас, пошел по улице, стал кричать: "Люди добрые! Сыроегина Настя не виновата, виноват я, подлец!" Так, что ли?
- Знаю, сам-то чист останешься, меня в грязь посадишь.
- Тебя? Я?.. Ой, Настя, не греши, голубушка. Кажись, до сих пор я не в грязь тебя садил, а подсаживал, что повыше куда.
- И подсадил... "Гордое знамя"...
- То-то и оно: хотел, чтоб - знамя, а ты мне - подарочек, да еще вон это добро, - Артемий Богданович кивнул на поросят на полу, - мне на шею вешаешь.
- Само собой, мне нынче одно осталось - умойся да молчи в тряпочку.
- Кричи, почему же, рот затыкать не буду! Кричи, сколько влезет, чтоб другие глупость твою видели.
- По твоей милости глупа, не по своей!
- Чужим умом жить хочешь. Ой, опасно, Настя.
- Ты ж руководитель наш! Как к тебе не прислушиваться? Иль ты, что крест на церковной маковке, для красы торчишь?
- Руководитель не пророк, голубушка. Моей лысиной ты свою голову не заменишь.
- Ох, да хватит!
- Вот тебе и "ох". Есть порядочек, он одинаков и для тебя, и для меня. Когда у меня в колхозе, скажем, кукуруза не выросла, я что - бегу в район и кричу там: "Вы заставили сеять, вы, мол, и отвечайте!" Нет, мне скажут: "С больной головы на здоровую не вали". И правы они! Надо было раньше мозговать. Поздний ум, что глупость - цена одинакова. Не сумел вовремя мозгами пошевелить - ответь.
Артемий Богданович встал из-за стола, невысок, широк, несмотря на полноту крепок телом, прочно стоит на коротких ногах, - такой вот встанет на дороге, лошадь с возом стороной обойдет.
- Ты в том виновата, - голос Артемия Богдановича отвердел, - что не настояла на своем тогда, когда нужно, не убедила меня. После драки, дружочек, кулаками не машут.
Настя сморщилась:
- Не настояла, не убедила... Ты - сила, а я кто? Ты всегда подомнешь.
- Вся и заковырка в жизни, что против силы надо идти, а с бессильным-то всяк справится. Против силы умом. Умный в гору не пойдет, умный гору обойдет. Так-то, святые слова.
Костя Неспанов, слушавший колхозного председателя с уважительным вниманием, с подавленной серьезностью, сурово заговорил:
- Подводишь ты нас, Настя. Мы на тебя большую надежду имели. Я вот хотел заметочку в районную газету послать. Вот, мол, какие у нас передовики, не бедней других в этом плане. Даже начало уже в голове шевелилось, эдакое лирическое... М-да, Настя, Настя...
В голосе его не только суровое огорчение, но и искренняя обида: подвела Настя, пропало лирическое начало.
- Эхе-хе, - вздохнул у дверей дед Исай.
- Тебе чего? - спросил его Артемий Богданович.
- Да ничего, - ответил Исай. - Говорю: кобыла-злыдня борозду криво взяла.
Артемий Богданович кивком указал Насте на кучу грязных поросят посреди кабинета:
- Бери-ка свой мешок да сваливай эту падаль.
6
"Умный в гору не пойдет, умный гору обойдет" - любимая присказка Артемия Богдановича.
Его выдвинули в председатели на укрупненный, разбросанный, отсталый колхоз в те дни, когда и в печати, и на собраниях, и в директивных бумажках вовсю славили торфоперегнойные горшочки.
Уже и тогда Артемий Богданович был в возрасте, отличался дородством, успел поработать в районе каким-то начальником средней руки - тертый калач, но попался, потому что всей душой наивно поверил: только торфоперегнойные горшочки могут поднять колхоз. Он с усердием, о котором сложена пословица "новая метла чище метет", перекроил посевы, пересмотрел планы, сократил должности, отставных бригадиров, замов, счетоводов заставил лепить горшочки. Их лепили колхозницы, их лепили школьники с учителями, раздобыли специальный станок и штамповали на нем - горшочки, горшочки, горшочки! Горшочками забили все склады, они стояли рядами в сельском клубе, в этих горшочках к весне капустная рассада зеленела даже на подоконнике кабинета Артемия Богдановича. Горшочки, горшочки, горшочки - залог будущего, начало изобилия!
В соседних колхозах к ним относились наплевательски, они лежали сваленные в кучи на морозе, смерзались, оттаивали в оттепели, к весне совсем развалились, их вывозили на поля, как навоз, - с глаз долой, из сердца вон.
Но Артемий Богданович уже тогда показал характер: ругал, умолял, сулил золотые горы, добился - почти все горшочки с капустной рассадой были высажены на поля. Не знал он, что это станет началом большой для него беды.
Горшочки, горшочки, горшочки!.. Нет, не зря их славили, рассада поднялась, Артемий Богданович не мог нарадоваться: "Только бы не побили заморозки... В прошлом году килограмм капусты стоил чуть меньше двух рублей, ну, ежели он опустится до рубля... За тонну - круглая тыща, а то и больше... Только бы не прихватило заморозками..."
Заморозков весной не было, к осени зрели тяжелые кочны.
Вместе с ними назревала беда...
Она грянула!
Много ли мало, капусту в торфоперегнойных горшочках посадили все. А областные заготовители не построили новых овощехранилищ - по смете не предусмотрено. На базаре капусту перестали покупать... Эх, горшочки! На этот раз сельский клуб забили до потолка белокочанной, на Артемия Богдановича писались жалобы: закрыл клуб, гноит овощи. За труд колхозников - лепили горшочки, рассаживали, поливали, таская на плечах воду за километры, - нужно платить, а чем? Бери капусту... Капустой все сыты. Эх, горшочки!
Колхозники клянут, из района, не шутка, стращают судом - погноил сотни тонн высококачественных овощей.
Брань колхозников на председательском загривке не висит, от суда Артемий Богданович увернулся, проработки, нагоняи вынес, получил лишь выговор с занесением в личное дело, похудел, издергался, но приобрел опыт, из колхозного руководителя-новичка сразу стал тем, кого обычно называют: "Хватаные". Кажется, в это время он и начал на все случаи жизни применять поговорку: "Умный в гору не пойдет, умный гору обойдет".
Долго висел выговор, но... "выговор не туберкулез, носить можно". Зато новое наступление - грозную кукурузу - Артемий Богданович встретил, как мудрый полководец.
Артемий Богданович любил громкие слова, поэтому, выступая на районных совещаниях, нисколько не хуже других славил "королеву полей". Сначала славил, потом громко каялся: вымерзла сразу, с ходу, пришлось, чтоб не пустовали поля, засеять овсом и ячменем. Но в районе слезам не верят: "Почему у тебя вымерзла, у других нет? Проверить! Припечатать!" Выехали проверять и... наткнулись - у самой дороги, так что любому ударит в глаза, - поле кукурузы, вовсе не мерзлой, раскустившейся, по району поискать такую. "А ты говорил: вымерзло?" Артемий Богданович вздыхает, разводит руками: "Только это и сберегли. Все силы бросили, чтоб остатки спасти. Видит бог - старались. Создали передовое звено кукурузоводов..." Артемий Богданович умолчал лишь о том, что все звено состояло из одного человека - Сашки Селезнева, если не считать тракториста Хохлова, который подвез навоз. "Все силы бросили, старались, спасли только пять га..." И опять Артемий Богданович немного преувеличивал - пяти га под кукурузой не было, двух, если измерить, не наберется. И все-таки ему дали новый выговор, чтоб впредь не вымерзало, но... "выговор не туберкулез, носить можно". Зато осенью были с хлебом, расплатились с колхозниками. Артемий Богданович не кичился, наоборот, прибеднялся, жаловался: того нехватка, там неудача, кругом прорехи. Не верили особо, но в передовые не посадили и зерна сверх плана не потребовали, хотя опять было пригрозили: "Вкатим выговор"... Эва, "выговор - не туберкулез". "А умный в гору не пойдет..."
По всей стране загремело "рязанское чудо", брали пример, выполняли и перевыполняли мясо на закуп, резали не только телят, не только дойных коров, но и коров стельных, быков-производителей. Артемий Богданович на совещаниях опять лез на трибуну: "Догоним и перегоним!" Но свой скот не спешил резать: "Догоним и перегоним по свинине!"
В те годы в свинарниках его колхоза сновали длиннорылые, длинноногие существа с острыми хребтинами, заросшие колючей щетиной. Они отличались неуемной прожорливостью и резвостью.
- На что мы корм изводим? - спрашивал Артемий Богданович своих. - На свиное мясо? Нет! На свиную энергию. С нашими поросятками только бы зайцев травить - не поросята, а борзые собаки.
И вот этих-то "борзых" Артемий Богданович давно хотел вывести, заменить породистыми, которые бы вместо проворства наделены были степенной ленью, нагуливали не только щетину, но и пуды сала и мяса.
"Догоним и перегоним по свинине!" "Борзые" подчистую шли под нож хряки, матки, сосунки. Мясо есть мясо лишь бы шло в зачет.
Правда, не так-то просто выехать на одних "борзых", тем более что соседний Блинцовский район выкинул лозунг: "Блинцы - вторая Рязань!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11