Джером СЭЛИНДЖЕР
НАД ПРОПАСТЬЮ ВО РЖИ


1
Если вам на самом деле хочется услышать эту историю, вы, наверно,
прежде всего захотите узнать, где я родился, как провел свое дурацкое
детство, что делали мои родители до моего рождения, - словом, всю эту
давидкопперфилдовскую муть. Но, по правде говоря, мне неохота в этом
копаться. Во-первых, скучно, а вовторых, у моих предков, наверно,
случилось бы по два инфаркта на брата, если б я стал болтать про их личные
дела. Они этого терпеть не могут, особенно отец. Вообще-то они люди
славные, я ничего не говорю, но обидчивые до чертиков. Да я и не собираюсь
рассказывать свою автобиографию и всякую такую чушь, просто расскажу ту
сумасшедшую историю, которая случилась прошлым рождеством. А потом я чуть
не отдал концы, и меня отправили сюда отдыхать и лечиться. Я и ему - Д.Б.
- только про это и рассказывал, а ведь он мне как-никак родной брат. Он
живет в Голливуде. Это не очень далеко отсюда, от этого треклятого
санатория, он часто ко мне ездит, почти каждую неделю. И домой он меня сам
отвезет - может быть, даже в будущем месяце. Купил себе недавно "ягуар".
Английская штучка, может делать двести миль в час. Выложил за нее чуть ли
не четыре тысячи. Денег у него теперь куча. Не то что раньше. Раньше,
когда он жил дома, он был настоящим писателем. Может, слыхали - это он
написал мировую книжку рассказов "Спрятанная рыбка". Самый лучший рассказ
так и назывался - "Спрятанная рыбка", там про одного мальчишку, который
никому не позволял смотреть на свою золотую рыбку, потому что купил ее на
собственные деньги. С ума сойти, какой рассказ! А теперь мой брат в
Голливуде, совсем скурвился. Если я что ненавижу, так это кино. Терпеть не
могу.
Лучше всего начну рассказывать с того дня, как я ушел из Пэнси. Пэнси
- это закрытая средняя школа в Эгерста-уне, штат Пенсильвания. Наверно, вы
про нее слыхали. Рекламу вы, во всяком случае, видели. Ее печатают чуть ли
не в тысяче журналов - этакий хлюст, верхом на лошади, скачет через
препятствия. Как будто в Пэнси только и делают, что играют в поло. А я там
даже лошади ни разу в глаза не видал. И под этим конным хлюстом подпись:
"С 1888 года в нашей школе выковывают смелых и благородных юношей". Вот уж
липа! Никого они там не выковывают, да и в других школах тоже. И ни одного
"благородного и смелого" я не встречал, ну, может, есть там один-два - и
обчелся. Да и то они такими были еще до школы.
Словом, началось это в субботу, когда шел футбольный матч с
Сэксон-холлом. Считалось, что для Пэнси этот матч важней всего на свете.
Матч был финальный, и, если бы наша школа проиграла, нам всем полагалось
чуть ли не перевешаться с горя. Помню, в тот день, часов около трех, я
стоял черт знает где, на самой горе Томпсона, около дурацкой пушки,
которая там торчит, кажется, с самой войны за Независимость. Оттуда видно
было все поле и как обе команды гоняют друг дружку из конца в конец.
Трибун я как следует разглядеть не мог, только слышал, как там орут. На
нашей стороне орали во всю глотку - собралась вся школа, кроме меня, - а
на их стороне что-то вякали: у приезжей команды народу всегда маловато.
На футбольных матчах всегда мало девчонок. Только старшеклассникам
разрешают их приводить. Гнусная школа, ничего не скажешь. А я люблю бывать
там, где вертятся девчонки, даже если они просто сидят, ни черта не
делают, только почесываются, носы вытирают и хихикают. Дочка нашего
директора, старика Термера, часто ходит на матчи, но не такая это
девчонка, чтобы по ней с ума сходить. Хотя в общем она ничего. Как-то я с
ней сидел рядом в автобусе, ехали из Эгерстауна и разговорились. Мне она
понравилась. Правда, нос у нее длинный, и ногти обкусаны до крови, и в
лифчик что-то подложено, чтобы торчало во все стороны, но ее почему-то
было жалко. Понравилось мне то, что она тебе не вкручивала, какой у нее
замечательный папаша. Наверно, сама знала, что он трепло несусветное.
Не пошел я на поле и забрался на гору, так как только что вернулся из
Нью-Йорка с командой фехтовальщиков. Я капитан этой вонючей команды.
Важная шишка. Поехали мы в Нью-Йорк на состязание со школой Мак-Берни.
Только состязание не состоялось. Я забыл рапиры, и костюмы, и вообще всю
эту петрушку в вагоне метро. Но я не совсем виноват. Приходилось все время
вскакивать, смотреть на схему, где нам выходить. Словом, вернулись мы в
Пэнси не к обеду, а уже в половине третьего. Ребята меня бойкотировали всю
дорогу. Даже смешно.
И еще я не пошел на футбол оттого, что собрался зайти к старику
Спенсеру, моему учителю истории, попрощаться перед отъездом. У него был
грипп, и я сообразил, что до начала рождественских каникул я его не увижу.
А он мне прислал записку, что хочет меня видеть до того, как я уеду домой,
Он знал, что я не вернусь.
Да, забыл сказать - меня вытурили из школы. После рождества мне уже
не надо было возвращаться, потому что я провалился по четырем предметам, и
вообще не занимался, и все такое. Меня сто раз предупреждали - старайся,
учись. А моих родителей среди четверти вызвали к старому Термеру, но я все
равно не занимался. Меня и вытурили. Они много кого выгоняют из Пэнси. У
них очень высокая академическая успеваемость, серьезно, очень высокая.
Словом, дело было в декабре, и холодно как у ведьмы за пазухой,
особенно на этой треклятой горке. На мне была только куртка - ни перчаток,
ни черта. На прошлой неделе кто-то спер мое верблюжье пальто прямо из
комнаты вместе с теплыми перчатками - они там и были, в кармане. В этой
школе полно жулья. У многих ребят родителя богачи, но все равно там полно
жулья. Чем дороже школа, тем в ней больше ворюг. Словом, стоял я у этой
дурацкой пушки, чуть зад не отморозил. Но на матч я почти и не смотрел. А
стоял я там потому, что хотелось почувствовать, что я с этой школой
прощаюсь. Вообще я часто откуда-нибудь уезжаю, но никогда и не думаю ни
про какое прощание. Я это ненавижу. Я не задумываюсь, грустно ли мне
уезжать, неприятно ли. Но когда я расстаюсь с каким-нибудь местом, мне
надо п_о_ч_у_в_с_т_в_о_в_а_т_ь, что я с ним действительно расстаюсь. А то
становится еще неприятней.
Мне повезло. Вдруг я вспомнил про одну штуку и сразу почувствовал,
что я отсюда уезжаю навсегда. Я вдруг вспомнил, как мы однажды, в октябре,
втроем - я, Роберт Тичнер и Пол Кембл - гоняли мяч перед учебным корпусом.
Они славные ребята, особенно Тичнер. Время шло к обеду, совсем стемнело,
но мы все гоняли мяч и гоняли. Стало уже совсем темно, мы и мяч-то почти
не видели, но ужасно не хотелось бросать. И все-таки пришлось. Наш учитель
биологии, мистер Зембизи, высунул голову из окна учебного корпуса и велел
идти в общежитие, одеваться к обеду. Как вспомнишь такую штуку, так сразу
почувствуешь: тебе ничего не стоит уехать отсюда навсегда, - у меня, по
крайней мере, почти всегда так бывает. И только я понял, что уезжаю
навсегда, я повернулся и побежал вниз с горы, прямо к дому старика
Спенсера. Он жил не при школе. Он жил на улице Энтони Уэйна.
Я бежал всю дорогу, до главного выхода, а потом переждал, пока не
отдышался. У меня дыхание короткое, по правде говоря. Во-первых, я курю,
как паровоз, то есть раньше курил. Тут, в санатории, заставили бросить. И
еще - я за прошлый год вырос на шесть с половиной дюймов. Наверно, от
этого я и заболел туберкулезом и попал сюда на проверку и на это дурацкое
лечение. А в общем, я довольно здоровый.
Словом, как только я отдышался, я побежал через дорогу на улицу
Уэйна. Дорога вся обледенела до черта, и я чуть не грохнулся. Не знаю,
зачем я бежал, наверно, просто так. Когда я перебежал через дорогу, мне
вдруг показалось, что я исчез. День был какой-то сумасшедший, жуткий
холод, ни проблеска солнца, ничего, и казалось, стоит тебе пересечь
дорогу, как ты сразу исчезнешь навек.
Ух, и звонил же я в звонок, когда добежал до старика Спенсера!
Промерз я насквозь. Уши болели, пальцем я пошевельнуть не мог. "Ну,
скорей, скорей!" - говорю чуть ли не вслух. - Открывайте!" Наконец
старушка Спенсер мне открыла. У них прислуги нет и вообще никого нет, они
всегда сами открывают двери. Денег у них в обрез.
- Холден! - сказала миссис Спенсер. - Как я рада тебя видеть! Входи,
милый! Ты, наверно, закоченел до смерти?
Мне кажется, она и вправду была рада меня видеть. Она меня любила. По
крайней мере, мне так казалось.
Я пулей влетел к ним в дом.
- Как вы поживаете, миссис Спенсер? - говорю. - Как здоровье мистера
Спенсера?
- Дай твою куртку, милый! - говорит она. Она и не слышала, что я
спросил про мистера Спенсера. Она была немножко глуховата.
Она повесила мою куртку в шкаф в прихожей, и я пригладил волосы
ладонью. Вообще я ношу короткий ежик, мне причесываться не приходится.
- Как же вы живете, миссис Сперсер? - спрашиваю, но на этот раз
громче, чтобы она услыхала.
- Прекрасно, Холден. - Она закрыла шкаф в прихожей. - А ты то как
живешь?
- И я по ее голосу сразу понял: видно, старик Спенсер рассказал ей,
что меня выперли.
- Отлично, - говорю. - А как мистер Спенсер? Кончился у него грипп?
- Кончился? Холден, он себя ведет как... как не знаю кто!.. Он у
себя, милый, иди прямо к нему.

2
У них у каждого была своя комната. Лет им было под семьдесят, а то и
больше. И все-таки они получали удовольствие от жизни, хоть родной ногой и
стояли в могиле. Знаю, свинство так говорить, но я вовсе не о том. Просто
я хочу сказать, что я много думал про старика Спенсера, а если про него
слишком много думать, начинаешь удивляться - за каким чертом он еще живет.
Понимаете, он весь сгорбленны и еле ходит, а если он в классе уронит мел,
так кому-нибудь с первой парты приходится нагибаться и подавать ему.
По-моему, это ужасно. Но если не слишком разбираться, а просто так
подумать, то выходит, что он вовсе не плохо живет. Например, один раз, в
воскресенье, когда он меня и еще нескольких других ребят угощал горячим
шоколадом, он нам показал потрепанное индейское одеяло - они с миссис
Спенсер купили его у какого-то индейца в Йеллоустонском парке. Видно было,
что старик Спенсер от этой покупки в восторге. Вы понимает, о чем я? Живет
себе такой человек вроде старого Спенсера, из него уже песок сыплется, а
он все еще приходит в восторг от какого-то одеяла.
Дверь к нему была открыта, но я все же постучался, просто из
вежливости. Я видел его - он сидел в большом кожаном кресле, закутанный в
то самое одеяло, про которое я говорил. Он обернулся, когда я постучал.
- Кто там? - заорал он. - Ты, Колфилд? Входи, мальчик, входи!
Он всегда орал дома, не то что в классе. На нервы действовало,
серьезно.
Только я вошел - и уже пожалел, зачем меня принесло. Он читал
"Атлантик мансли", и везде стояли какие-то пузырьки, пилюли, все пахло
каплями от насморка. Тоску нагоняло. Я вообще-то не слишком люблю больных.
И все казалось еще унылее оттого, что на старом Спенсере был ужасно
жалкий, потертый, стары халат - наверно, он его носил с самого рождения,
честное слово. Не люблю я стариков в пижамах или в халатах. Вечно у них
грудь наружу, все их старые ребра видны. И ноги жуткие. Видали стариков на
пляжах, какие у них ноги белые, безволосые?
- Здравствуйте, сэр! - говорю. - Я получил вашу записку. Спасибо вам
большое. - Он мне написал записку, чтобы я к нему зашел проститься перед
каникулами; он знал, что я больше не вернусь. - Вы напрасно писали, я бы
все равно зашел попрощаться.
- Садись вон туда, мальчик, - сказал старый Спенсер. Он показал на
кровать.
Я сел на кровать.
- Как ваш грипп, сэр?
- Знаешь, мой мальчик, если бы я себя чувствовал лучше, пришлось бы
послать за доктором! - Старик сам себя рассмешил. Он стал хихикать, как
сумасшедший. Наконец отдышался и спросил: - А почему ты не на матче?
Кажется, сегодня финал?
- Да. Но я только что вернулся из Нью-Йорка с фехтовальной командой.
Господи, ну и постель! Настоящий камень!
Он вдруг напустил на себя страшную строгость - я знал, что так будет.
- Значит, ты уходишь он нас? - спрашивает.
- Да, сэр, похоже на то.
Тут он начал качать головой. В жизни не видел, чтобы человек столько
времени подряд мог качать головой. Не поймешь, оттого лион качает головой,
что задумался, или просто потому, что он же совсем старикашка и ни хрена
не понимает.
- А о чем с тобой говорил доктор Термер, мой мальчик? Я слыхал, что у
вас был долгий разговор.
- Да, был. Поговорили. Я просидел у него в кабинете часа два, если не
больше.
- Что же он тебе сказал?
- Ну... всякое. Что жизнь - это честная игра. И что надо играть по
правилам. Он хорошо говорил. То есть ничего особенного он не сказал. Все
насчет того же, что жизнь - это игра и всякое такое. Да вы сами знаете.
- Но жизнь д е й с т в и т е л ь н о игра, мой мальчик, и играть надо
по правилам.
- Да, сэр. Знаю. Я все это знаю.
Тоже сравнили! Хорошая игра! Попадаешь в ту партию, где классные
игроки, - тогда ладно, куда ни шло, тут действительно игра. А если попасть
на д р у г у ю сторону, где одни мазилы, - какая уж тут игра? Ни черта
похожего. Никакой игры не выйдет.
- А доктор Термер уже написал твоим родителям? - спросил старик
Спенсер.
- Нет, он собирается написать им в понедельник.
- А та сам им ничего не сообщил?
- Нет, сэр, я им ничего не сообщил, увижу их в среду вечером, когда
приеду домой.
- Как же, по-твоему, они отнесутся к этому известию?
- Как сказать... Рассердятся, наверно, - говорю. - Должно быть,
рассердятся. Ведь я уже в четвертой школе учусь.
И я тряхнул головой. Это у меня привычка такая.
- Эх! - говорю.
1 2 3 4