Вичентие. Не беспокойся, не учи меня, как себя вести, это дело мое. Но слушай, я должен немного отдохнуть: продрог. Простудился, должно быть. Где это видано, чтобы человек с ревматизмом ловил рыбу!
Арса. Иди отдохни, почему не отдохнуть? Хочешь, выпей чаю или настойки из бузины. Сказать, чтобы приготовили?
Вичентие. Нет, не хочу. Я хочу только немного прилечь. У меня здесь болит…
Оба уходят.
V
Дамнянович, Душан.
Душан. Может, было бы неплохо съездить мне ненадолго в Белград. Как ты думаешь?
Дамнянович. Да. Неплохо бы. Хорошо у тебя в гостях, но мне хотелось бы, чтобы все это закончилось как можно быстрее.
Душан. Я слышал, твой родственник сказал, что ты, весьма возможно, будешь помилован, завтра подается прошение.
Дамнянович. Сказать тебе правду, не знаю почему, но мне сейчас очень хочется, чтобы меня помиловали.
Душан. Тогда я завтра еду в Белград; лучше оставить это до завтра.
VI
Никола, те же, затем Mицич.
Никола. Там какой-то господин пришел, ищет нашего хозяина.
Душан. Что это еще за гость? А где отец? Проси этого господина сюда!
Никола открывает дверь и пропускает Mицич а, а сам удаляется.
Мицич (провинциальный торговец, без галстука, с цепочкой на шее, в руках чемодан). Арса здесь?
Душан. Мой отец? Сейчас позову.
Мицич. А, ты его сын? Ну, здравствуй, здравствуй! Как поживаешь? Что делаешь? Ты, кажется, учился в школе с моим Влайко?
Душан. С каким Влайко?
Мицич. Я отец Влайко, Мицич из Ягодины.
Душан и Дамнянович (пораженные). Мицич?!
Дамнянович. Отец Влайко Мицича!
Душан. Из Ягодины!
Дамнянович. Этого не может быть!
Мицич. Как так не может быть! Что, я не знаю, что ли, кто я?
Душан. То есть, это может быть, но… Как вам сказать?… Прошу вас, садитесь, а… вы точно из Ягодины?
Мицич. Конечно, из Ягодины, откуда же мне еще быть? Арса пишет, что мой сын Влайко здесь в гостях, а Влайко в Ягодине, жив, здоров. В чем дело, не пойму, знаю только, как дважды два четыре, что Влайко в Ягодине. Спрашиваю у Влайко – не знает; посмотрю на Влайко – здесь он, в Ягодине. Что бы это могло быть? Тут дело нечистое!
Дамнянович (про себя). Боже мой, что делать?
Душан (про себя). Да хранит тебя бог. (Громко.) Действительно, есть тут одно дело… Пожалуйста, садитесь, садитесь, я вам все объясню, или лучше вот этот господин (показывает на Дамняновича), он вам все объяснит.
Дамнянович. Я! Я ничего не могу объяснить. Это просто загадка.
Мицич. Какая еще там загадка? Никакой загадки нет. Я хотел было пойти прямо в полицию, а потом решил съездить сначала к Арсе и узнать, что к чему.
Душан. Вы очень хорошо сделали, что сначала приехали сюда. Сейчас я вам все объясню. Итак, как вам известно, вашего сына зовут Влайко.
Мицич. Ну конечно, мне это известно.
Душан. Дальше. Ваш сын действительно сейчас в Ягодине… Это сущая правда.
Мицич. Знаю я это, но… где же Арса (Встает.)
Душан (испуганно). Прошу вас, будьте терпеливы, в конце концов все объяснится. Я позову отца, подождите. А сейчас, видите ли, из-за некоторого стечения обстоятельств этот мой друг ненадолго, или, лучше сказать, временно, является вашим сыном.
Дамнянович. Временно, понимаете?
Мицич. Что с вами, дети? Вы что, думаете, я дурак и не знаю, кто мой сын? И потом, зарубите себе на носу, никаких временных детей у меня нет.
Душан. Но потерпите, пожалуйста, немного, все в конце концов объяснится.
Mицич. Скажи, пожалуйста, где Арса? Я хочу объясниться с ним.
Душан. Все очень просто, вы только послушайте. Этот мой товарищ и я – лучшие друзья вашего Влайко, и мы – что самое главное – знаем и признаём, что он находится в Ягодине. А раз мы это признаем, все объясняется очень просто. Видите ли, этот мой друг осужден, осужден за политику… он писал, знаете, в газетах. Он пишет иногда – и все против правительства.
Мицич. Если ему нравится, пусть пишет.
Дамнянович. Вот видите. Браво! Вы настоящий мужчина!
Мицич. А что касается принципов, то я сам… (Бьет себя в грудь.) Я человек принципиальный!
Душан. Браво! Вот видите, теперь вы должны нам помочь! Пожалуйста, помогите нам из принципа!
Мицич. А как я могу вам помочь?
Душан. Сначала выслушайте, в чем дело. Мой друг, как я вам уже сказал, из-за своих писаний осужден на шесть месяцев тюремного заключения, которые и должен был бы отсидеть.
Мицич. Должен. Раз власти его осудили, должен отсидеть.
Душан. Итак, он готовится бежать.
Дамнянович. В Австро-Венгрию.
Мицич. Так? (Делает движение, как при беге.)
Душан. Да. Поэтому он будет жить у меня до тех пор, пока не будет подготовлен побег. А чтобы его здесь, у меня, не узнали, он взял имя своего лучшего друга, вашего сына. Вот и все.
Мицич. А вдруг что-нибудь не получится и мой сын сядет на шесть месяцев в тюрьму? Знаешь… принцип принципом, а…
Дамнянович. Но ведь власти об этом имени не знают. Я назвался так только здесь, в этой семье.
Душан. Это совсем невинно… это скорее шутка.
Мицич. Нет, это уже не шутка.
Душан. Мы вас просим, только здесь, у нас, не выдавать его; другими словами, вы должны временно признать его своим сыном. Вот и все. Вы должны сделать это хотя бы из любви к принципу.
Мицич. Оно, как вам сказать… я из-за этой любви к принципу многое уже претерпел. Но я не боюсь. Вот однажды из-за любви к принципу я поругался с женой, и…
Душан. Вот вы и сделали бы самое большое дело во имя принципа.
VII Арса, Мария, Зорка, Вичентие, Никола, те же.
Арса (вбегает первый и обнимает Мицича). Прости, прости, брат!
Вичентие. И меня прости. (Тоже обнимает его.)
Арса. Сейчас работник сказал, что кто-то приехал. Я сразу сообразил, что это ты. А где твой чемодан? (Находит его.) На, неси! (Дает чемодан работнику, тот уходит.)
Вичентие. Если б я знал, что ты приедешь с этим поездом, то пошел бы встречать на вокзал!
Mицич. Что ты!
Арса. Ну, как ты, как? А? Выглядишь хорошо. Подожди, я тебя сейчас познакомлю: моя жена, моя дочь, мой сын и Влайко, которого я тоже считаю своим сыном.
Мицич. То ест… (Пытается протестовать.)
Душан. Да, я уже говорил господину Мицичу, что его Влайко чувствует себя здесь, как дома.
Вичентие. Подумай только, какой был сюрприз, когда нам сказали, что это твой сын.
Мицич. Который?
Душан (Мицичу). Знаете, принцип важнее всего, другими словами, господин Вичентие говорит, какой это был для нас приятный сюрприз, мы были так рады, зная, что и вы обрадуетесь, особенно если подумать о принципе.
Мицич. Да, да, я очень рад! А как ты, Арса, как поживаешь? Как жена, дети? Здоровы, а? Я очень рад. А ты, Вичентие?
Вичентие. Я так…
Мицич. Очень постарел.
Вичентие. То есть как, почему ты так думаешь?
Мария. А как супруга поживает?
Арса. А это правда, бедняга, что у тебя, кроме Влайко, все дети умерли? Я об этом ничего не знал.
Мицич. Как? У меня, брат, шестеро детей.
Вичентие. Шестеро?! А Влайко говорит, что он у тебя один остался?
Мицич. Это который Влайко?
Душан. Извините, давайте разберемся. Ваш сын, Влайко… помните, что принцип – это самое главное, – он действительно сказал, что он единственный сын…
Мицич. Но у меня еще три сына дома!
Арса. Как?
Дамнянович (чувствуя себя совсем неловко). Да… нас трое братьев, я и еще двое.
Душан. Все это случилось вследствие непонимания, могущего произойти и из-за менее запутанных явлений, чем дети. Поэтому вследствие непонимания, о котором сейчас нельзя точно сказать, произошло ли оно из-за неправильно поставленного вопроса или неясного ответа, и родилось или, лучше сказать, получилось… Другими словами, мой отец очень рад вашему приезду, господин Мицич, и, так как ваш сын находится здесь, вы проведете в нашем обществе день-другой. Посмотрите, как у нас хорошо. Здесь действительно очень хорошо и… пожалуйста, хоть здесь человек должен быть принципиальным. Не правда ли?
Мицич. Да, дорогой, я не говорю, что не должен.
Зорка (Дамняновичу). Видите, какой мы для вас приятный сюрприз приготовили. Вы не знали, что мой отец пригласил вашего отца?
Дамнянович Вот уж действительно сюрприз!
Душан. А как он обрадовался! Вы бы видели, как они обнимались! Это поистине трогательная сцена, когда обнимаются отец с сыном.
Мицич. Кто это обнимался?
Душан. Знаете, я вообще говорю о любви сыновней и родительской.
Мария. Да что же это, Арса? Человек устал с дороги, а мы ему даже присесть не предложили!
Арса. Совершенно верно. Идем, Йованче, сюда, в эту комнату. Хочешь умыться? Здесь и вещи твои.
Мицич. Вот и хорошо. (Уходит, за ним все остальные, кроме Зорки, Дамняновича и Душана.)
VIII
Душан, Дамнянович, Зорка.
Душан (который было ушел, возвращается и становится возле Дамняновича). Я должен туда идти, помочь делу. Видишь, не все идет гладко.
Дамнянович. Пожалуйста, а то я ничего не могу поделать, только мешаю.
Душан. Не беспокойся! (Уходит.)
IX
Зорка, Дамнянович.
Зорка. Вам сейчас очень весело?
Дамнянович. Мне? Напротив!
Зорка. Но ведь к вам приехал отец?
Дамнянович. Отец? Да, он… приехал. Но мне все же грустно, я не могу быть веселым.
Зорка. А почему?
Дамнянович. В вашем присутствии я не могу быть веселым.
Зорка. В моем?
Дамнянович. Нет, я говорю неправду. Мне очень нравится, когда вы здесь, но все же…
Зорка. Но все же вам больше нравится, когда меня здесь нет. Ну скажите, скажите… Почему вы не договариваете?
Дамнянович. Да нет же, что вы! Как бы я мог говорить о том, чего нет, о том, что является неправдой.
Зорка. Что же тогда означает ваше «но все же»?
Дамнянович. Это означает, что ваше присутствие напоминает мне о моем тяжелом, невыносимом положении.
Зорка. Не понимаю.
Дамнянович. Вообразите себе человека, который должен подавить свое собственное я, должен не договаривать, спорить с самим собой, уступить свои собственные чувства другому, который вообще…
Зорка. Я все еще плохо понимаю…
Дамнянович. Верю вам. И вы меня поймете еще хуже, если я, например, скажу, что этот Дамнянович мне ужасно мешает.
Зорка. Дамнянович?
Дамнянович. Или, может быть, я не совсем точно выразился: я чувствую, что я ему мешаю.
Зорка. Что вы, поверьте, совсем нет. Дамнянович остается моим самым любимым поэтом, а ваше общество мне очень приятно потому, что вы тоже любите стихи Дамняновича.
Дамнянович. Только поэтому?
Зорка. Да… Не могу сказать, что только поэтому, но поймите, это делает ваше общество еще более приятным. (Долго смотрит на него, так как он мрачно опустил голову и замер.) Или, может быть, в душе вы не любите эти стихи, a читаете их со мной только для того, чтобы угодить мне?
Дамнянович. О, как я был бы счастлив читать их с вами всегда! Поверьте, эти стихи – крик моей души, это мои самые лучшие, самые искренние чувства. И поэтому вы можете понять, как меня восхищает, что они нашли отклик в такой прекрасной душе, как ваша.
Зорка. Ну вот, простите, вы снова начали говорить непонятно.
Дамнянович. Разумеется, я и сам вижу и чувствую, что говорю бессмыслицу! И все оно, это мое тяжелое положение, невыносимое положение, из-за которого я вынужден говорить ерунду. Вы сразу поняли бы, если б я мог вам открыто во всем признаться.
Зорка. Признаться? Ну и признайтесь, за чем же дело стало?
Дамнянович. Нельзя, сейчас никак нельзя. Может быть, завтра, или сегодня вечером, или через час, а может быть, через десять минут. Я не знаю, когда, но знаю, что должен покончить с этим невыносимым положением, должен если не ради чего другого, то для того, чтобы сказать вам…
Зорка. Что?
Дамнянович. Подождите! Сейчас я вспомнил, что среди стихов Дамняновича есть одно, которое может… которое… (Быстро перелистывает книгу.) Вот оно, вот. Прочтите, пожалуйста, прочтите! (Дает ей раскрытую книгу, указывая пальцем стихотворение.)
Зорка (читает).
Если б я смел, если б силы имел,
Пред тобой свое сердце раскрыть,
Но я только молчу,
Одного лишь хочу,
Чтобы взгляд мой умел говорить!
Дамнянович. Прочитали?
Зорка. Да!
Дамнянович. Прочтите, пожалуйста, еще раз!
Зорка. А я уже наизусть его знаю.
Дамнянович. Тогда скажите!
Зорка.
Если б я смел, если б силы имел,
Пред тобой свое сердце раскрыть,
Но я только молчу,
Одного лишь хочу,
Чтобы взгляд мой умел говорить!
Дамнянович. О, если бы я мог сказать вам это.
Зорка. А почему вы не можете?
Дамнянович. Право, мог бы, если б смел.
Зорка. А почему вы не смеете?
Дамнянович. Если б я смел, если б силы имел…
Зорка. Вот видите. Можете. Продолжайте.
Дамнянович.
Если б я смел, если б силы имел,
Пред тобой свое сердце раскрыть…
Зорка. Продолжайте.
Дамнянович. Нет. То, что я хотел сказать, я уже сказал и этим.
Зорка. И вы хотели сказать, именно это?
Дамнянович. Да!
Зорка. Сказать? Кому?
Дамнянович. Вам!
Зорка. Мне?!
Дамнянович. Да, сударыня. У меня нет сил, и я не могу найти слов; это действительно тяжело, по крайней мере для меня тяжело.
Зорка. Я вас понимаю все меньше.
Дамнянович. В этом-то и заключается вся трудность. Мне хотелось бы, чтобы вы мне разрешили не говорить этого.
Зорка. Чтобы я разрешила вам этого не говорить? Хорошо, я разрешаю.
Дамнянович. Нет. Если говорить правду, я не хочу, чтобы вы мне разрешали. Вы сами видите, я в ужасном затруднении и не знаю, чего хочу, а чего не хочу.
Зорка. Не знаете, чего хотите?
Дамнянович. Я знаю, знаю, чего я хочу, но, видите ли, я все больше затрудняюсь, все больше теряю способность сказать вам то, что хочу. У меня не хватает смелости сказать вам открыто, и если бы…
Зорка. А я всегда говорю открыто.
Дамнянович. Вот чему мне нужно было бы поучиться у вас. Вы мне открыто признались, что любите Дамняновича.
Зорка. Я вам в этом не признавалась.
Дамнянович. Признались. А впрочем, если бы и нет, я сам бы это увидел.
Зорка. Ну, а если бы я его действительно любила?
Дамнянович. Тогда и мне нужно было бы набраться смелости…
Зорка. Вам?!
Дамнянович. Да, потому что… я решил говорить открыто, потому что я вас люблю. Я не сумел сказать вам об этом красиво, у меня не хватило прекрасных слов. Я не сумел сделать это как-нибудь по-другому, я человек неискусный. Я прошу вас простить меня за то, что должен был так грубо, так просто сказать вам об этом.
Зорка. Но, господин…
Дамнянович. Теперь я уже раскаиваюсь, что сказал вам, не умея все это выразить как следует, я уже боюсь, что поспешил, я…
Зорка.
1 2 3 4 5 6 7