https://wodolei.ru/catalog/sushiteli/elektricheskiye/dizajnerskie/
Мне было слышно, как в зале Сказитель повествует о славных подвигах умерших королей — как они раскалывали чьи-то головы, сносили напрочь какими-то драгоценными мечами вместе с ожерельями, — его арфа подражала взмахам мечей, торжественно звенела вместе с-благородными речами, мягко вздыхала, вторя мертвым героям. Каждый раз, когда он останавливался, подбирая фразы для того, что хотел сказать дальше, все разом начинали кричать, хлопали друг друга по спинам и пили за здоровье Сказителя, желая ему долгих лет жизни. Под сенью дворца и возле пристроек мужчины, насвистывая или мыча себе под нос, сидели и правили оружие: прилаживали бронзовой лентой наконечники к ясеневым древкам копий, смазывали лезвия мечей змеиным ядом, наблюдали, как золотых дел мастер украшает рукоятки боевых топоров. (Золотых дел мастера были в почете. Одного из них я помню особенно хорошо: тощий, самодовольный, высокомерный человек среднего возраста. Он никогда не говорил с остальными, лишь изредка посмеивался: «Хе, хе, хе».) Затем внезапно птицы на ветвях подо мной смолкали, и вдалеке за полем я слышал скрип кожаной упряжи. Дозорные и их собаки останавливались и замирали, словно пораженные молнией; собаки начинали лаять, и в следующее мгновение двери с грохотом распахивались и из дворца с безумным видом, спотыкаясь, выбегали люди. Вражеские кони с топотом вылетали на возделанные участки, перепрыгивали через ограды, разгоняя мычащих коров и визжащих свиней, и обе группы людей бросались в атаку. На расстоянии двадцати шагов они становились друг против друга и обменивались бранными криками. Предводители сторон потрясали копьями в высоко поднятых руках, завывая во всю силу легких. Ужасные угрозы, судя по тем словам, которые мне удавалось разобрать. Что-то об их отцах и отцах отцов, что-то о справедливости, чести и законном возмездии — на шеях вздувались жилы, глаза выкатывались из орбит, как у новорожденных жеребят, пот стекал по плечам. Затем начиналось сражение. Летели копья, звенели мечи, стрелы дождем сыпались на окна и стены дворца и долетали до края леса. Кони вставали на дыбы и опрокидывались, метались вороны, как охваченные огнем летучие мыши; люди шатались, яростно жестикулировали, выкрикивали оскорбления, умирали или прикидывались умирающими и уползали в сторону. Иногда нападавших оттесняли назад, иногда они брали верх и сжигали дворец, иногда они захватывали в плен короля округи и отбирали у его людей оружие, золотые кольца и коров.
Все это было непонятным и пугающим, и я никак не мог в этом разобраться.
На дереве я был в безопасности, и дерущиеся люди были для меня ничем, за исключением того, конечно, что говорили на языке, похожем на мой, и это означало — невероятно, — что между нами есть какая-то связь. Если что и вызывало у меня отвращение, то это их расточительность: все, что они убивали, — коров, лошадей, людей — они оставляли гнить или сжигали. Я собирал все, что мог, и пытался делать запасы, но моя мать ворчала и морщилась от дурного запаха.
Сражения продолжались все лето и следующим летом начались вновь, и так же было на третье. Иногда те, кто оставался в живых после набега, шли от сожженного дворца к другому, безоружными вползали на чужой холм и, простирая руки, умоляли принять их. Они отдавали чужим все оружие, свиней и скот, который им удавалось спасти, и хозяева отводили им хижины на отшибе, давали самую плохую еду и немного соломы. После этого обе группы выступали как союзники, хотя время от времени предавали друг друга, один стрелял соседу в спину по какой-то причине, или как-нибудь в полночь воровал золото, принадлежащее другим, или оказывался в постели с чьей-то женой или дочерью.
/ Год за годом я наблюдал за ними. Бывало, устроившись на высоком утесе, я видел мерцавшие огни сразу всех селений на окрестных холмах — будто свечи или отражения звезд. Когда мне везло, я видел мягкой летней ночью не меньше трех пожаров сразу. Но такое, конечно, случалось редко. И стало случаться еще реже, когда способ ведения войны изменился. Хродгар, который поначалу едва ли был сильнее других, начал их опережать. Он разработал теорию о том, для чего нужна война, и после этого никогда больше не воевал с ближайшими шестью соседями. Он показал им силу организации и в дальнейшем, вместо того чтобы воевать, примерно каждые три месяца посылал к ним людей с большими повозками и заплечными мешками — собирать дань своему величию. Соседи грузили фургоны золотом, кожами, оружием и, встав на колени перед посланцами Хродгара, произносили длинные речи, обещая защищать его от любых безрассудных разбойников, если те осмелятся напасть. Посланники Хродгара отвечали заверениями в дружбе и увалили человека, которого только что ограбили, словно он сам все это придумал, затем увязывали наполненные мешки, нахлестывали своих волов и отправлялись домой. Это был трудный путь. Узкие лесные тропинки тормозили движение тяжелых повозок, высокая шелковая трава на лугах запутывалась в спицах колес и оплетала воловьи копыта; колеса вязли в жирной черной земле, на которой только ветер сеял и собирал урожай. Волы выкатывали глаза, бестолково барахтались и мычали. Люди бранились. Они подкладывали под колеса длинные дубовые жерди и хлестали животных до тех пор, пока спины тех не покрывались сетью кровоточащих рубцов, а из ноздрей не шла розовая пена. Иногда вол одним судорожным усилием обрывал постромки и бросался в кусты. Один из всадников скакал за ним, ломясь через сплетения хлещущих ветвей орешника и боярышника, колючие шипы вонзались в тело лошади, и она, шалея от боли, артачилась и упрямилась; и порой, когда воин находил вола, он выпускал в него несколько стрел и оставлял волкам на съедение. А иногда, найдя вола, он просто садился перед ним, смотрел в его глупые мутные глаза и плакал. Бывало, лошадь, увязнув по брюхо в грязи, отказывалась двигаться дальше и просто стояла, свесив голову, словно ожидая смерти, а люди орали на нее, хлестали бичами или молотили кулаками, швыряли камнями, пока в конце концов один из них не приходил в себя и не успокаивал остальных, и тогда они, если получалось, вытаскивали лошадь с помощью веревок и колес от повозок, либо бросали ее, либо убивали — предварительно сняв седло, уздечку и красиво украшенную сбрую. Случалось, когда фургон безнадежно увязал в болоте, люди шли в чертог Хродгара за помощью. Возвратившись, они вытаскивали все золото и поджигали фургон — иногда это были люди из племени Хродгара, хотя чаще из других, — а лошадей и волов оставляли подыхать.
Хродгар собрал совет, много дней и ночей они пили, беседовали и молились странным, вырезанным из дерева изображениям и наконец пришли к решению. Они начали прокладывать дороги. От королей, с которых раньше брали дань товарами и ценностями, теперь потребовали платить людьми. Затем люди Хродгара и его соседей, нагруженные, как муравьи на долгом марше, шаг за шагом, день за днем пробирались через топи, торфяники и леса, укладывая плоские камни в мягкую землю и траву, а по сторонам выкладывая камни помельче, пока, как мне казалось с высоты, очертания владений Хродгара не стали похожи на кривобокое колесо с каменными спицами.
Теперь, когда враги с отдаленных холмов нападали на кого-нибудь из королей, называвших себя друзьями Хродгара, из дворца выскальзывал гонец и скакал через ночь к главному собирателю дани, и через полчаса, пока враждующие отряды еще вопили друг на друга, еще размахивали своими копьями и перечисляли, ка-тше ужасы они учинят врагу, — лес наполнялся топотом копыт всадников Хродгара. Он побеждал пришельцев: его войско увеличилось, и, поскольку богатство Хродгара позволяло ему проявлять щедрость в знак благодарности, его воины бросались на врагов, как шершни. Новые дороги извивались, точно змеи. Новые дворцы платили дань. Сокровищница Хродгара полнилась, пока весь дворец по самую крышу не оказался забит ярко разрисованными щитами, изукрашенными мечами, кабаньеголовыми шлемами и золотыми кольцами, так что людям пришлось оставить его и спать в пристройках. Тем временем данникам Хродгара самим уже приходилось нападать на далекие холмы, чтобы собрать золото для него — и чуть-чуть утаить для себя. Его власть простерлась над миром от подножия моего утеса до северного моря и непроходимых лесов на юге и на востоке. Вокруг центральных чертогов они все дальше по кругу вырубали деревья; крестьянские хижины и скотные загоны как волдыри усеяли землю, так что лес вскоре стал похож на старого пса, умирающего от чесотки. Они истребляли дичь, убивали для развлечения птиц, по неосторожности устраивали пожары, которые пылали целыми сутками. Их овцы поедали молодые побеги, начисто уничтожали траву на полянах, их свиньи подрывали каждый корень, который мог дать ростки. Племя Хродгара строило лодки, чтобы пробраться дальше на север и на запад. Ничто не могло остановить продвижение людей. Огромные кабаны спасались бегством, заслышав скрип повозок. Волки в долинах съеживались от страха, как жалкие лисицы, едва почуяв мертвящий людской запах. Меня переполняло смутное, невыразимое желание убивать.
Однажды вечером во временный чертог Хродгара пришел слепой человек. У него была с собой арфа. Я наблюдал за ним, скрываясь в тени коровника, поскольку на этом холме не было деревьев. Стражники у дверей скрестили перед ним свои алебарды. Он ждал, глупо улыбаясь, пока посыльный пошел внутрь. Несколькими минутами позже посыльный вернулся, что-то хрюкнул слепцу, и — осторожно ощупывая землю перед собой босыми ступнями, словно исполняя странный ритуальный танец, с глупой улыбкой, застывшей на лице, — старик вошел. Из сорняков у подножия холма выскользнул мальчик, сопровождавший арфиста. Его тоже впустили внутрь.
В зале стало тихо, и через мгновение заговорил Хродгар, голосом размеренным и низким от надрывного крика во время ночных набегов.
Певец что-то ответил, и Хродгар заговорил снова. Я бросил взгляд на сторожевых собак. Они по-прежнему сидели молча, как древесные пни, их пасти были замкнуты моими чарами. Я подполз ближе к залу, чтобы послушать. Какое-то время было шумно, люди приветствовали певца, предлагали ему мед, отпускали шуточки, затем опять заговорил белобородый Хродгар. Зал смолк.
Молчание затягивалось. Люди покашливали. Из арфы словно сами собой полились удивительные звуки, почти слова, и в следующее мгновение голосом, заставившим всех вздрогнуть, арфист начал песнь.
Истинно! Издавна ведома доблесть
Донов — властителей мира и королей их,
в битвах славу добывших.
Скальд Осевши часто громил вражьи рати,
с бражных скамей их сорвавши
и ввергнув конунгов в ужас.
Найденыш, отверженный — за страданья
вознаградил он себя.
Под небом возрос он и, славы добившись,
вражьи народы склониться заставил.
Дорогой катов из-за моря принудил
дань привозить себе. Славный король!
Так он пел — или говорил нараспев под звуки арфы, — связывая воедино, как связывают веревки моряки, обрывки и строки лучших старых песен. Люди притихли. Притихли даже окрестные холмы, будто уменьшившись перед словом. Он знал свое дело. Он был королем Сказителей, королем всех теребящих струны (мохобородый, вдохновляемый ветром). Вот что привело его через пустоши и дикие леса, через время и пространство узкими тропами слепца к знаменитому чертогу Хродгара. Он пел славу деяниям Хродгара, превозносил его мудрость и за плату побуждал его людей к еще большим подвигам.
Он рассказывал, как Скильд хитростью и оружием возродил из пепла древнее Датское королевство, которое до его прихода долгие годы оставалось без вождя и было легкой добычей для любой кочевой банды; рассказывал, как укрепил и усилил мощь королевства силой своего ума сын Скильда, человек, которому были понятны все людские страсти — от похоти до любви — и который умел использовать свое знание для того, чтобы сковать королевство в огромный стальной кулак. Он пел о битвах и свадьбах, о похоронах и казнях, о хнычущих поверженных врагах, о прекрасных охотах и урожаях. Он пел об убеленном сединами Хродгаре и о величии его разума.
Когда он закончил, в зале наступила гробовая тишина. Я тоже молчал, плотно прижавшись ухом к бревенчатой стене. Даже мне — невероятно — его песнь показалась исполненной истины и красоты. Затем поднялся страшный шум: общий выдох перерос в гул голосов и завершился воем, хлопками и топотом людей, опьяненных искусством. Они были готовы во имя Хродгара переплыть океаны, достичь самых далеких звезд, разыскать самые глубокие подземные реки! .Мужчины плакали, как дети; дети сидели оцепенев. Безумие не утихало — оно пылало ужаснее и ярче любого огня.
Наверное, лишь один человек во всем королевстве впал в уныние: человек, который пел при дворе Хродгара до того, как слепой арфист показал свое умение. Бывший певец уполз в темноту, не замеченный остальными. Он ускользнул через поля и леса, держа свой драгоценный инструмент под мышкой, — искать места при дворе какого-нибудь грабителя помельче. Я тоже уполз, голова у меня кружилась от звенящих фраз,величественных, сверкающих, и все они — невероятно — были ложью.
Кто он? Этот человек изменил мир, вытащил толстые переплетенные корни прошлого и пересоздал его, и в памяти всех, кто знал правду, прошлое стало его рассказом — и для меня тоже.
Словно в бреду, наполовину обезумевший, я шел через торфяники. Я знал правду. Была поздняя весна. Каждая овца или коза принесла по паре близнецов. Один человек говорил: «Я отберу их золото и сожгу их дворец!» А другой подзуживал: «Давай прямо сейчас!»
Я не забыл суматошных людей, дерущихся друг с другом, пока кровь не обагрит снег, скулящих от зимнего холода, не забыл пронзительные крики горящих людей и животных, исхлестанных волов в болоте, разбросанные на поле битвы и изодранные волками трупы, стервятников, разжиревших от крови. Но я также помнил, словно это действительно произошло, великого Скильда, от королевства которого тоже не осталось и следа, и его дальновидного сына, от еще большего королевства которого тоже не осталось и следа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17
Все это было непонятным и пугающим, и я никак не мог в этом разобраться.
На дереве я был в безопасности, и дерущиеся люди были для меня ничем, за исключением того, конечно, что говорили на языке, похожем на мой, и это означало — невероятно, — что между нами есть какая-то связь. Если что и вызывало у меня отвращение, то это их расточительность: все, что они убивали, — коров, лошадей, людей — они оставляли гнить или сжигали. Я собирал все, что мог, и пытался делать запасы, но моя мать ворчала и морщилась от дурного запаха.
Сражения продолжались все лето и следующим летом начались вновь, и так же было на третье. Иногда те, кто оставался в живых после набега, шли от сожженного дворца к другому, безоружными вползали на чужой холм и, простирая руки, умоляли принять их. Они отдавали чужим все оружие, свиней и скот, который им удавалось спасти, и хозяева отводили им хижины на отшибе, давали самую плохую еду и немного соломы. После этого обе группы выступали как союзники, хотя время от времени предавали друг друга, один стрелял соседу в спину по какой-то причине, или как-нибудь в полночь воровал золото, принадлежащее другим, или оказывался в постели с чьей-то женой или дочерью.
/ Год за годом я наблюдал за ними. Бывало, устроившись на высоком утесе, я видел мерцавшие огни сразу всех селений на окрестных холмах — будто свечи или отражения звезд. Когда мне везло, я видел мягкой летней ночью не меньше трех пожаров сразу. Но такое, конечно, случалось редко. И стало случаться еще реже, когда способ ведения войны изменился. Хродгар, который поначалу едва ли был сильнее других, начал их опережать. Он разработал теорию о том, для чего нужна война, и после этого никогда больше не воевал с ближайшими шестью соседями. Он показал им силу организации и в дальнейшем, вместо того чтобы воевать, примерно каждые три месяца посылал к ним людей с большими повозками и заплечными мешками — собирать дань своему величию. Соседи грузили фургоны золотом, кожами, оружием и, встав на колени перед посланцами Хродгара, произносили длинные речи, обещая защищать его от любых безрассудных разбойников, если те осмелятся напасть. Посланники Хродгара отвечали заверениями в дружбе и увалили человека, которого только что ограбили, словно он сам все это придумал, затем увязывали наполненные мешки, нахлестывали своих волов и отправлялись домой. Это был трудный путь. Узкие лесные тропинки тормозили движение тяжелых повозок, высокая шелковая трава на лугах запутывалась в спицах колес и оплетала воловьи копыта; колеса вязли в жирной черной земле, на которой только ветер сеял и собирал урожай. Волы выкатывали глаза, бестолково барахтались и мычали. Люди бранились. Они подкладывали под колеса длинные дубовые жерди и хлестали животных до тех пор, пока спины тех не покрывались сетью кровоточащих рубцов, а из ноздрей не шла розовая пена. Иногда вол одним судорожным усилием обрывал постромки и бросался в кусты. Один из всадников скакал за ним, ломясь через сплетения хлещущих ветвей орешника и боярышника, колючие шипы вонзались в тело лошади, и она, шалея от боли, артачилась и упрямилась; и порой, когда воин находил вола, он выпускал в него несколько стрел и оставлял волкам на съедение. А иногда, найдя вола, он просто садился перед ним, смотрел в его глупые мутные глаза и плакал. Бывало, лошадь, увязнув по брюхо в грязи, отказывалась двигаться дальше и просто стояла, свесив голову, словно ожидая смерти, а люди орали на нее, хлестали бичами или молотили кулаками, швыряли камнями, пока в конце концов один из них не приходил в себя и не успокаивал остальных, и тогда они, если получалось, вытаскивали лошадь с помощью веревок и колес от повозок, либо бросали ее, либо убивали — предварительно сняв седло, уздечку и красиво украшенную сбрую. Случалось, когда фургон безнадежно увязал в болоте, люди шли в чертог Хродгара за помощью. Возвратившись, они вытаскивали все золото и поджигали фургон — иногда это были люди из племени Хродгара, хотя чаще из других, — а лошадей и волов оставляли подыхать.
Хродгар собрал совет, много дней и ночей они пили, беседовали и молились странным, вырезанным из дерева изображениям и наконец пришли к решению. Они начали прокладывать дороги. От королей, с которых раньше брали дань товарами и ценностями, теперь потребовали платить людьми. Затем люди Хродгара и его соседей, нагруженные, как муравьи на долгом марше, шаг за шагом, день за днем пробирались через топи, торфяники и леса, укладывая плоские камни в мягкую землю и траву, а по сторонам выкладывая камни помельче, пока, как мне казалось с высоты, очертания владений Хродгара не стали похожи на кривобокое колесо с каменными спицами.
Теперь, когда враги с отдаленных холмов нападали на кого-нибудь из королей, называвших себя друзьями Хродгара, из дворца выскальзывал гонец и скакал через ночь к главному собирателю дани, и через полчаса, пока враждующие отряды еще вопили друг на друга, еще размахивали своими копьями и перечисляли, ка-тше ужасы они учинят врагу, — лес наполнялся топотом копыт всадников Хродгара. Он побеждал пришельцев: его войско увеличилось, и, поскольку богатство Хродгара позволяло ему проявлять щедрость в знак благодарности, его воины бросались на врагов, как шершни. Новые дороги извивались, точно змеи. Новые дворцы платили дань. Сокровищница Хродгара полнилась, пока весь дворец по самую крышу не оказался забит ярко разрисованными щитами, изукрашенными мечами, кабаньеголовыми шлемами и золотыми кольцами, так что людям пришлось оставить его и спать в пристройках. Тем временем данникам Хродгара самим уже приходилось нападать на далекие холмы, чтобы собрать золото для него — и чуть-чуть утаить для себя. Его власть простерлась над миром от подножия моего утеса до северного моря и непроходимых лесов на юге и на востоке. Вокруг центральных чертогов они все дальше по кругу вырубали деревья; крестьянские хижины и скотные загоны как волдыри усеяли землю, так что лес вскоре стал похож на старого пса, умирающего от чесотки. Они истребляли дичь, убивали для развлечения птиц, по неосторожности устраивали пожары, которые пылали целыми сутками. Их овцы поедали молодые побеги, начисто уничтожали траву на полянах, их свиньи подрывали каждый корень, который мог дать ростки. Племя Хродгара строило лодки, чтобы пробраться дальше на север и на запад. Ничто не могло остановить продвижение людей. Огромные кабаны спасались бегством, заслышав скрип повозок. Волки в долинах съеживались от страха, как жалкие лисицы, едва почуяв мертвящий людской запах. Меня переполняло смутное, невыразимое желание убивать.
Однажды вечером во временный чертог Хродгара пришел слепой человек. У него была с собой арфа. Я наблюдал за ним, скрываясь в тени коровника, поскольку на этом холме не было деревьев. Стражники у дверей скрестили перед ним свои алебарды. Он ждал, глупо улыбаясь, пока посыльный пошел внутрь. Несколькими минутами позже посыльный вернулся, что-то хрюкнул слепцу, и — осторожно ощупывая землю перед собой босыми ступнями, словно исполняя странный ритуальный танец, с глупой улыбкой, застывшей на лице, — старик вошел. Из сорняков у подножия холма выскользнул мальчик, сопровождавший арфиста. Его тоже впустили внутрь.
В зале стало тихо, и через мгновение заговорил Хродгар, голосом размеренным и низким от надрывного крика во время ночных набегов.
Певец что-то ответил, и Хродгар заговорил снова. Я бросил взгляд на сторожевых собак. Они по-прежнему сидели молча, как древесные пни, их пасти были замкнуты моими чарами. Я подполз ближе к залу, чтобы послушать. Какое-то время было шумно, люди приветствовали певца, предлагали ему мед, отпускали шуточки, затем опять заговорил белобородый Хродгар. Зал смолк.
Молчание затягивалось. Люди покашливали. Из арфы словно сами собой полились удивительные звуки, почти слова, и в следующее мгновение голосом, заставившим всех вздрогнуть, арфист начал песнь.
Истинно! Издавна ведома доблесть
Донов — властителей мира и королей их,
в битвах славу добывших.
Скальд Осевши часто громил вражьи рати,
с бражных скамей их сорвавши
и ввергнув конунгов в ужас.
Найденыш, отверженный — за страданья
вознаградил он себя.
Под небом возрос он и, славы добившись,
вражьи народы склониться заставил.
Дорогой катов из-за моря принудил
дань привозить себе. Славный король!
Так он пел — или говорил нараспев под звуки арфы, — связывая воедино, как связывают веревки моряки, обрывки и строки лучших старых песен. Люди притихли. Притихли даже окрестные холмы, будто уменьшившись перед словом. Он знал свое дело. Он был королем Сказителей, королем всех теребящих струны (мохобородый, вдохновляемый ветром). Вот что привело его через пустоши и дикие леса, через время и пространство узкими тропами слепца к знаменитому чертогу Хродгара. Он пел славу деяниям Хродгара, превозносил его мудрость и за плату побуждал его людей к еще большим подвигам.
Он рассказывал, как Скильд хитростью и оружием возродил из пепла древнее Датское королевство, которое до его прихода долгие годы оставалось без вождя и было легкой добычей для любой кочевой банды; рассказывал, как укрепил и усилил мощь королевства силой своего ума сын Скильда, человек, которому были понятны все людские страсти — от похоти до любви — и который умел использовать свое знание для того, чтобы сковать королевство в огромный стальной кулак. Он пел о битвах и свадьбах, о похоронах и казнях, о хнычущих поверженных врагах, о прекрасных охотах и урожаях. Он пел об убеленном сединами Хродгаре и о величии его разума.
Когда он закончил, в зале наступила гробовая тишина. Я тоже молчал, плотно прижавшись ухом к бревенчатой стене. Даже мне — невероятно — его песнь показалась исполненной истины и красоты. Затем поднялся страшный шум: общий выдох перерос в гул голосов и завершился воем, хлопками и топотом людей, опьяненных искусством. Они были готовы во имя Хродгара переплыть океаны, достичь самых далеких звезд, разыскать самые глубокие подземные реки! .Мужчины плакали, как дети; дети сидели оцепенев. Безумие не утихало — оно пылало ужаснее и ярче любого огня.
Наверное, лишь один человек во всем королевстве впал в уныние: человек, который пел при дворе Хродгара до того, как слепой арфист показал свое умение. Бывший певец уполз в темноту, не замеченный остальными. Он ускользнул через поля и леса, держа свой драгоценный инструмент под мышкой, — искать места при дворе какого-нибудь грабителя помельче. Я тоже уполз, голова у меня кружилась от звенящих фраз,величественных, сверкающих, и все они — невероятно — были ложью.
Кто он? Этот человек изменил мир, вытащил толстые переплетенные корни прошлого и пересоздал его, и в памяти всех, кто знал правду, прошлое стало его рассказом — и для меня тоже.
Словно в бреду, наполовину обезумевший, я шел через торфяники. Я знал правду. Была поздняя весна. Каждая овца или коза принесла по паре близнецов. Один человек говорил: «Я отберу их золото и сожгу их дворец!» А другой подзуживал: «Давай прямо сейчас!»
Я не забыл суматошных людей, дерущихся друг с другом, пока кровь не обагрит снег, скулящих от зимнего холода, не забыл пронзительные крики горящих людей и животных, исхлестанных волов в болоте, разбросанные на поле битвы и изодранные волками трупы, стервятников, разжиревших от крови. Но я также помнил, словно это действительно произошло, великого Скильда, от королевства которого тоже не осталось и следа, и его дальновидного сына, от еще большего королевства которого тоже не осталось и следа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17