Гиршел пристально посмотрел на дом с террасой.
— Помнишь, Георгий, как мы сбежали от дядьки? Какие-то пьяницы напоили нас, потом к нам пристал горбун и завлек к распутницам. Нас оттуда выгнали старики — как вы смели, мол, щенята, явиться сюда! Цыкнули на нас, мы смутились, пришлось уйти…
Георгий расхохотался. На террасе дома и теперь сидели женщины и смотрели на разлившуюся Арагву. Какие-то юноши тащили из воды невод. Георгий и Гиршел стали над уступом.
Рыбаки раскрыли невод, и форели заплясали на берегу.
— Угостите нас рыбой! — кричали им сверху девушки. Парнишка приставил к животу форель. Девушки с
хохотом удрали.
Гиршел внимательно, рассматривал улицы, сады и террасы. Вспоминал на каждом шагу свое детство. Они устраивали петушиные бои, тайком уходили из дому на масленицу ряжеными, а в сочельник бегали колядовать и, несмотря на воркотню воспитателя, все же шли рыбачить к Арагве, Ловили садками и метали гарпуны. Зимой возводили снежные башни и штурмовали их.
Беседуя, дошли они до Санатлойского квартала.
Когда проходили мимо дворца Хурси, Гиршел, как мальчишка, пристал к Георгию:
— Все равно ведь мы похожи на простолюдинов, — заглянем в ворота дворца, хоть издали посмотрим на пховских девушек.
Георгий и сам был не прочь проникнуть во дворец, но не в присутствии Гиршела. Гость настаивал на своем.
— Может, случайно, хотя бы издали увидим Шорену, — просил он.
Георгий призадумался: «А вдруг он иначе поймет мое нежелание?» — и повел Гиршела в сад дворца Хурси. На балконе было темно. Неожиданно залаяли собаки. Навстречу вышла в сад пховка, невысокая, рябая.
— Добрый вечер,-приветствовала она гостей. Спросили, где Шорена. Женщина замялась. — Монах Афанасий взял Шорену и ее прислужниц в Зедазени на богомолье. Дома осталась одна Вардисахар, она не могла ехать в тот день, была нездорова. Могу позвать ее, если угодно, — сказала рябая женщина.
У них не было желания видеть Вардисахар, и они повернулись было уходить, но пховка не отставала: «Откуда, мол, вы и зачем спрашиваете о моей госпоже».
— Мы кларджетские странники, старые знакомые Колонкелидзе.
— Так подождите немного, Шорена скоро вернется.
— Зайдем в другой раз, — сказал Георгий и направился к выходу на улицу.
Когда шли мимо царских конюшен, Гиршел стал упрашивать, чтобы ему показали царских жеребцов: слыхал, мол, о них, хвалят их очень.
В конюшне стоял запах, который любители лошадей отнюдь не находят неприятным.
Боевые кони заржали, увидев своего хозяина. Георгий любил их безгранично, много испытаний перенесли они, его бранные друзья. Кони были покрыты славными ранами, так же как и молодой их хозяин.
Георгий часто говорил шутя:
— Мы люди, по своей воле убиваем друг друга, но в чем повинны эти бедные животные?
Он подходил к каждой лошади, ласкал, гладил рукой за ушами, трепал гриву, щиколотки, целовал в глаза, называл нежными именами.
Эти прекрасные, верные животные понимали ласку, ржали, фыркали, приветливо мотали головами.
— Тебе говорю, Гиршел, если эриставы свергнут меня с престола, пойду в конюхи и буду смотреть за лошадьми— это даст мне величайшее счастье.
С восторгом разглядывал владетель Квелисцихе боевых коней: меринов, жеребцов, арабских жеребят и текинских кобылиц.
— Знаешь, Георгии, — обратился он к другу детства, — в бою я всегда жалею коней. Сколько раз был готов я вместо коня подставить свою грудь под стрелы врага. Когда Кура унесла Качабураисдзе, я, не жалея себя, бросился за ним, и не только ради него, а ради коня…
Пересекли двор конюшни. В доме конюха Габриэля Кохричисдзе мерцала лучина. Это был обыкновенный деревенский дом с громадным единственным столбом, подпиравшим кровлю. На перекладинах были подвешены окорока, которые коптились в очажном дыму.
Габо суетился в ожидании гостей.
Над очагом, расположенным посреди дома, спускалась цепь, к которой был подвешен гусь. У очага сидела женщина. Она поворачивала гуся, жир стекал в подставленную под ним сковородку. Женщина крылышком смазывала гуся тем же жиром.
Стоял приятный запах. У Георгия и Гиршела разыгрался аппетит.
В хате Габо они застали Китесу, Эстате и незнакомого джавахетского пастуха Ундилаисдзе.
— А ну-ка, узнайте моего гостя, — обратился Георгий к друзьям юности.
Ни Габриэль, ни Китеса, ни Эстате не узнали Гиршела.
Царь не хотел выдавать секрета при чужом пастухе.
— Ну, ладно, — сказал он, — садитесь, давайте сначала выпьем, и потом я представлю вам этого молодца.
Габо влез на чердак и снял оттуда копченый курдюк трехлетней выдержки. И при всем том нищета царила кругом, на стенах висели лоскутья грубой домотканой шерсти, в углу были свалены изодранные мутаки и тюфяки. Три убогие колыбели стояли перед постелью. Дети жалобно пищали.
Мальчуган заливался тонким плачем, который переходил у него в икоту и кашель. Он кашлял и закатывался, как петушок. Женщины, занятые уборкой стола, не обращали на крики ребят никакого внимания. Георгий подошел к ребенку, приласкал его. Приложил указательный палец к подбородку.
— Агу-у-у! Агу-у!
Курдюк положили варить в котел. Гостям подали рыбу с острой подливой. Запах подливы, заправленной сельдереем, раздражал и без того завидный аппетит Гиршела.
Георгий подсел к очагу, взял у женщины крылышко и сам стал медленно смазывать жиром гуся, висевшего над очагом.
— Сколько у тебя детей, тетка?
— У меня? Да у меня двое.
— Близнецы?
— Близнецы, — ответила женщина стыдливо.
— Ну, дай им бог вырасти большими.
Георгий окунул крылышко в сковородку и смазал гуся.
— А чей же третий, тетка?
— Сестра у меня гостит. Этот маленький — ее сын. Бедняжка, заболел коклюшем.
Гиршел жадно поедал сома. Эстате то и дело вносил наполненные вином глиняные кувшины.
— Сегодня я был в гостях у моего побратима, голодом уморил он меня, окаянный! — шутил Гиршел и, свернув тонкий лаваш, обмакнул его в подливу и запустил в рот.
При виде влажных винных кувшинов Георгию тоже захотелось вина. Гиршел передал Эстате очередную чашу.
— Из этой чаши выпьем за здоровье нашего Глахуны, — произнес Эстате.
Георгий взял у друга чашу, поднял ее и сказал:
— Сначала выпейте за здоровье моего гостя Икункелидзе.
Гиршел улыбнулся и ничего не сказал.
— Этот человек приехал в Мцхету жениться. Он переплыл разлившуюся Куру, ибо обычай героев такой: ради возлюбленной быть готовым к любым испытаниям.
Глахуна посмотрел кругом и, убедившись, что женщины вышли, сказал:
— Нет, ребята, неправду я вам сказал. У него в Мцхете живет наложница — из-за нее не пожалел он живота своего.
Габо заметил, что Глахуна соревнуется в выпивке с неизвестным, и шепнул Эстате:
— Подлей водки в вино этому богатырю, а не то он всех нас перепьет.
Затем обратился к Георгию: — Ты налегай на гуся, Глахуна. Помни, это вино обманчиво.
Георгий оторвал ляжку у гуся. Гиршел ел молча. Своими хищными зубами он раздирал мясо, разгрызал кости, облизывая жирные пальцы.
С аппетитом ели и остальные. Кончились тосты за здоровье присутствующих и Домочадцев; Георгий взглянул на Ундилаисдзе и, когда убедился, что тот достаточно пьян, поднял бычий рог и произнес:
— Разрешите, друзья, и мне сказать тост. Помните вы друга нашего детства, племянника матери моей, Гир-шела?
— Как же не помнить, Глахуна, с ним мы не раз рыбачили на Арагве, — ответили все трое.
— Так вот, Гиршел бежал от сарацин и прибыл в Квелисцихе в день пасхи. Выпьем, ребята, за Гиршела. Вы помните, верно, и то, как он когда-то соревновался с нами в выпивке. Будь он теперь с нами, мы бы потешились над ним.
— Э-эх, будь он с нами! — загоготал Габо. Гиршел обнажил крепкие клыки, опорожнил рог и
стал грызть гусиное гузно. Вдруг он покраснел, как-то странно зашатался и выронил жирный кусок в миску. Его затошнило, но он удержался, упершись локтями в колени.
Габо наполнил турий рог до краев.
— Выпьем по обычаю за здоровье царя Георгия. Опорожнили турий рог. Снова стали есть молча.
— Как вы думаете, что ест сейчас этот бедняга, царь Георгий? — спросил Эстате.
— Наверное, как и мы, смакует курдюк трехгодичной выдержки, оленьи шашлыки ему не по карману, — пошутил Ундилаисдзе.
Царь Георгий в самом деле ел в эту минуту курдюк трехгодичной выдержки. Он улыбнулся и вытер ладонью жир с усов. В душе же Георгий испугался, как бы пастух не узнал его. Он подмигнул Габо — закати, мол, пастуху еще один рог. Тамада наполнил рог до краев. — Пью за здоровье твоих домочадцев! — обратился он к Ундилаисдзе. Мухранское вино окончательно сразило джавахетца. Он опустил голову и задремал. Вино все больше разбирало и Гиршела. Но, как и во всем, он состязался со своим родственником и в выпивке.
Стойко пил сам, но следил и за чашами, которые осушал Георгий.
— Соревнование со мной погубит тебя, Икункелид-зе! — крикнул ему Георгий. Одним дыханием опорожнил он огромную чашу и передал ее Гиршелу.
Гиршел лукаво улыбнулся ему. Китеса, Эстате и Габо удивились, что царь пьет сегодня с таким увлечением. Гиршел опьянел. Он стал приставать к Георгию:
— Довольно на сегодня! Пойдем заглянем во дворец Хурси…
Георгий не соглашался. Если они прекратят выпивку, Гиршел обязательно потащит его поглядеть на пхов-ских девушек. Увидев невесту, он не сумеет удержаться и выдаст себя. О них узнает весь город.
Он шепнул Габо, чтобы тот продолжил пирушку. Выпили за упокой усопших, вспомнили друзей, павших в боях. Выпили за духа — покровителя очага.
Встал старый охотник Эстате.
— Эту чашу выпьем мы за того осетра, который сегодня ночью, плывя вверх по Арагве, ищет в пучине свою подругу и мужественно рассекает волны, чтобы догнать ее в Гудамакари.
Тост кольнул в самое сердце Георгия. Почему-то этот осетр напомнил ему Гиршела — «ищет он свою подругу…» Бычий рог снова обошел круг. Георгий принял рог от Гиршела и, выпив, опрокинул его на ноготь большого пальца
Теперь Китеса поднял рог.
— Да здравствует олениха, которую царь Георгий держит в загоне и которая в трубное время зовет желанного друга.
При этом тосте Гиршел вспомнил о Небиере, а Небиера напомнила ему Шорену. Он наклонился к Георгию и опять шепнул ему:
— Если ты не пойдешь со мною, я один пойду к пховским девушкам.
Ревность впилась в сердце Георгия.
— Подожди немного, сейчас пойдем, — ответил он и наполнил турий рог.
— Выпьем за того самца-оленя, который в лесу Сапурцле преследует сейчас свою самку. Если другой самец попытается помешать ему, он рогами распорет своего соперника! — произнес он.
Тост за оленя-самца свалил Гиршела. Его затошнило, он вскочил и в темноте наткнулся на хлебный ларь.
Богатырь повалился наземь.
Четверо мужчин едва доволокли его до навеса, уложили на солому, накрыли буркой. Но бурка Габо едва доходила ему до колен.
Гиршел тут же захрапел.
— Знаете, ребята, кто этот человек? — спросил Георгий друзей своей юности. — Это Гиршел, племянник моей матери.
— Что же ты не сказал нам раньше! Мы не стали бы его так безжалостно накачивать, — сказал Габо с сожалением.
Все трое подошли к Гиршелу и расцеловали спящего.
— Я бы, ребята, давно узнал его, но шрамы на лице ввели, меня, в заблуждение, — сказал Эстате.
Уже вечерело, когда три друга провожали гостя.
— Пойдем в мою конюшню, — пожелал Георгий. Когда вошли в конюшню, Георгий попросил оседлать
золотистого жеребца.
От удивления Габо застыл на месте.
— В такое время седлать коня! Георгий вспылил:
— Царь Георгий приказывает тебе: седлай сейчас же!
Эстате и Китеса, изумленные, глядели на царя.
Наконец, старший по годам Китеса собрался с духом.
— Если ты не скажешь нам, куда хочешь ехать, мы не выполним твоего приказания, — сказал он царю. — Тебе говорят, не болтай лишнего! Сбегай за Уши-шараисдзе и сейчас же доставь его сюда. Хочу ехать сегодня ночью в Зедазени…
— Арагва сегодня как бешеная, невозможно проехать в Зедазени, — увещевал седой Китеса.
— Убей всех нас троих, если тебе угодно, но сегодня ночью мы не отпустим тебя в Зедазени.
Габо положил седло на землю и воскликнул:
— Мы переплывем Арагву! Мы исполним любое твое желание!
— Нет, вы не сможете меня заменить…
— Тогда делай с нами, что хочешь. Не будем седлать коня, — сказал Габо и унес седло.
Китеса стал на колени перед Георгием, умолял его во имя дружбы, просил не оскорблять хлеба-соли и, наконец, заклинал царя памятью матери.
Георгий больше всего на свете любил свою мать. И он смягчился.
— Тогда уходите от меня все, хочу остаться один, — заявил он твердо.
— Ты наш повелитель, розами да будет усеян путь твой, — ответил ему Китеса.
XXVII
Шел Георгий и бормотал непонятные слова. Друзья шагали за ним поодаль. Они видели, как он угрожал кому-то. Прячась за каменные заборы, они следили, куда пойдет царь.
Георгий пересек площадь и свернул влево к дворцу Хурси. Тут все трое вспомнили слухи, ходившие по Мцхете: царь живет с Шореной Колонкелидзе.
Посмотрели друг на друга и отстали от него. Георгий вошел во фруктовый сад. Он взглянул на луну, стоящую над горой Зедазени. Как заснеженные, стояли персиковые и яблоневые деревья, легкий ветерок тихо шептался в их верхушках. Под деревьями трепетали, узорчатые тени ветвей, и идущему по тропинке казалось, что земля колышется.
Запах земли, запах перезимовавших и набиравших новые соки корней, тонкий аромат цветущих персиков разливался вокруг. От выпитого вина Георгий чувствовал прилив необычайной смелости. В эту минуту ему были нипочем и царица и Мелхиседек. Ему было безразлично, что будут о нем говорить злые языки во дворце.
Яркие светильники мерцали во дворце Хурси.
«Наверное, Шорена вернулась из Зедазени», — подумал он.
— Не только с Гиршелом, но даже с отцом моим, Багратом Куропалатом, если бы он поднялся из могилы, даже с ним я не стал бы считаться, — громко произнес Георгий.
На высоком небе звезды нежно мигали фиалковыми ресницами. Георгий чувствовал себя счастливым.
…Он был еще юношей, когда наставник и Мелхиседек женили его на Мариам. Ему навязали ее, как навязывают свахи рябую невесту деревенскому парню.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39