Мы нарвались на молодчика вроде меня, который привел с собой «кокарду». Я поразмыслил и тут же смылся, а там на короткое время и вовсе исчез. Я, видите ли, не люблю, когда ко мне пристают с вопросами: «Кто вы такой? Чем занимаетесь? Ваша профессия?» Ведь если каждого экзаменовать, то, поверьте, больше половины города придется отправить в арестантские роты. Что? Разве не так?
Ни Бронзентолер, ни его квартирант не сказали ему ни «да», ни «нет». Они хотели выслушать биографию нового сожителя до конца, и он доставил им это удовольствие и рассказ свой продолжил.
– Однако долго ходить без работы тоже не дело. К тому же искушение больно велико. Кто однажды испробовал карты, жить без них не может. Тянет, как пьяницу к водке. Я воздерживался, соблюдал пост до тех пор, пока не познакомился в бильярдной с одним стрелком, который открыл мне глаза, ввел в новый мир, именуемый клубом. И тут для меня началась новая жизнь, я познал, что такое рай земной! Словечко-то какое – клуб! Сюда можно прийти когда угодно, играть с кем угодно, во что угодно и на сколько угодно. Желательно вам – стойте в стороне, глядите и «мажьте» сколько влезет, а нет – садитесь за стол и «отвечайте» на карту. Везет – хорошо, нет – ложитесь в гроб! Значит, не удалось вам сплясать с медведем. Никто не спрашивает – кто вы такой, откуда у вас деньги. Выиграли вы или проиграли – никому до этого дела нет. Пока у вас бренчит в кармане и есть что ставить – вы ставите, нет – катитесь на все четыре стороны! Вот что значит клуб! Можете в один день спустить целое состояние, проиграть последние штаны. Зато, если придет карта и придут пасы, делайте так, как я делал, когда мне везло! Режьте, рубите, крошите, дерите шкуру! Выворачивайте у этих недоносков кишки, мать их черт!
Аркадий так расходился, что грохнул кулаком по столу, и сочинитель чуть не свалился на пол.
– Полегче немного! – предупредил его Бронзентолер. – Вы снова насмерть перепугали моего Чемчурочку.
Аркадий стал извиняться:
– Понимаете, досадно! Ну, зачем я отдал им обратно свое золото? Я мог убраться оттуда с порядочным кушем, и не один раз, а много раз; завести лошадок и выезд на резиновом ходу, приобрести шубу, сунуть руки в карманы, как другие это делают, – и готов добропорядочный хозяин в Егупеце. Но черт его знает, что со мной. Проигрываю – меня не трогает. Но как только начну выигрывать – сразу кажется: вот они, пришли пасы! И я уже мечтаю добраться до тринадцатого выигрыша. Я рвусь, лезу на стену, стреляю пачками: двадцать пять против двадцати, пятьдесят против сорока, сто против восьмидесяти, двести против ста шестидесяти! Ставлю четыреста против трехсот шестидесяти, восемьсот против шестисот сорока!..
– Стоп! – остановил его Бронзентолер. – Этак можете за шестую тысячу заехать.
Аркадий немного обиделся.
– Вы, наверное, думаете, что я преувеличиваю, рассказываю бабушкины сказки? Можете говорить что угодно, но лгуном я никогда не был. Чтоб мне не свидеться со своей старушкой матерью! Это самая большая моя клятва. Потому что мать для меня самое дорогое. Я и поныне посылаю ей целковый в неделю, хоть тут гром греми, молния сверкай! И чтоб мне так счастье привалило, чтоб мне поскорей пришли все тринадцать выигрышей, как я говорю вам правду! Все несчастье в том, что нет у меня четвертного билета и я не могу отправиться в клуб. Понимаете ли, вышла вся мелочь, и к тому же задолжал друзьям-приятелям. У меня даже волосы на голове запроданы. Отнес в ломбард золотые часы, кольцо, подобрал где какая ценность и заложил. А после всего этого доложу вам – если мне удастся добыть четвертной билет, а я его с божьей помощью добуду, я тут же сколочу состояние в сто тысяч рублей. Вы. смотрите на меня как на сумасшедшего? Так ведь? А я вот вам посчитаю, и вы сами убедитесь, что такой молодец, как я, может сделать из двадцатипятирублевой бумажки сто тысяч чистоганом, да еще с хвостиком. Знаете вы, что такое тринадцать выигрышей с четвертного билета? Ну-ка, потрудитесь, возьмите перо и чернила!
– Насчет этого у меня Чемчура мастер, – заявил Бронзентолер.
И тут сочинитель, обмакнув перо в чернильницу, уставился на Аркадия. А тот стал диктовать:
– Пишите, пожалуйста: двадцать пять, и пятьдесят, и сто, и двести, и четыреста, и восемьсот. Каждый выигрыш вдвое больше предыдущего! Тысяча шестьсот, затем три тысячи двести, шесть тысяч четыреста, двенадцать тысяч восемьсот. У нас тут только десять пасов! Дальше – двадцать пять тысяч шестьсот, пятьдесят одна тысяча двести и сто две тысячи четыреста. Теперь понимаете, как у меня дела идут!
Аркадий рассмеялся, по обыкновению чуть взвизгнув при этом, сунул сигару в зубы, руки заложил в карманы и, отступя на несколько шагов, остановился посреди комнаты, чуть выставив одну ногу и легко покачиваясь всем корпусом. Он выглядел человеком, к которому только что пришли все тринадцать пасов и он приобрел кругленькую сумму. Настоящий барон!
Кто в эту минуту не видел Аркадия Швейцера, тот сроду не видел счастливого человека.
Глава шестая
– Так, значит! – пропел Бронзентолер и вытянулся во всю свою длину. – Теперь я понимаю, чего вы добиваетесь. Вы ищете вчерашний день, а иначе говоря, тринадцатый выигрыш. Хотите постичь игру до самых глубин. Конечно, конечно! Ничего не скажешь, и это дело. Но дело не столь верное, как вам кажется.
Аркадий Швейцер почувствовал себя обиженным.
– Не столь верное, говорите? Благо вам, когда фабрики ваши дымят, пароходы бороздят моря, мельницы мелют, а сами вы сидите на готовеньком и стрижете купоны из ваших книжек папиросной бумаги. Извините, господин хороший, но я хочу спросить вас, напшиклад, чем вы-то сами, собственно, занимаетесь?
– Чем занимаюсь? Эге-ге-ге! – затянул хозяин. – Многие ломали над этим голову – хотели уразуметь то жег самое. Вон околоточный уже сколько раз допытывался. Только черта с два кому-нибудь такое в голову взбредет!
– В чем же дело? Вы пишете заклинания для дверных косяков или изгоняете бесов? Может, вы печатаете фальшивые бумажки? Мне вы можете сказать, это погребено, как в железном сундуке со звоном.
– Э, да я вас совсем не боюсь, пусть вам не кажется. Все дело в том, что здесь и говорить не о чем.
– Но название этому должно быть?
– В том-то и штука, что никакого названия нет. Ну, какое название, по-вашему, Чемчура, можно этому дать? Что вы молчите?
Маленький сочинитель, точно очнувшись от сна, спрыгнул с кровати и, подтанцовывая по своему обыкновению, поправил очки и повернулся на одной ноге.
– Как назвать ваше занятие? Да ему нет названия.
– Вот видите! – заметил хозяин, показывая глазами на сочинителя. – Видели, как Чемчура повернулся только что на одной ноге и остался на месте? Точно так и я верчусь вокруг одного дела, очень большого, уже бог весть с коих пор. Верчусь, верчусь, и все на том же месте.
– А-а! Ну, теперь все понятно! – ухмыльнулся Швейцер. – Вы маклер. Из тех маклеров, что продают вершины егупецких гор, тень бойберикского леса, меняют вчерашний день па одесский лиман и прокладывают железную дорогу прямым сообщением из Мазеповки на луну. Так и говорите! Чего ж вы канителите? Вы – наш брат. Мое почтение вам! Когда есть необходимость, я тоже заявляю, что я маклер. У меня в чемодане тоже лежат две-три описи богатых поместий, где имеются прекрасные леса, огромные дворцы, породистые лошади, зеркальные пруды, богатые рыбой и дикими утками.
– Те-те-те! – прервал его Бронзентолер. – Ох и шутник! Смотрите-ка, как он раскудахтался – ни дать ни взять проповедник в синагоге! Ничего подобного! Я никогда не был маклером и никогда им не буду. Даже и не касался маклерства. Мое дело – наследство. Мы тягаемся из-за наследства, из-за большого наследства.
– Наследство? – подхватил Аркадий. – От кого? От какого-нибудь дедушки? Наверно, большое хозяйство – несколько деревень со стадами, с отарами овец, с водяными мельницами, корчмами, с великим множеством построек, с каменными лавками. Как же иначе – еврейское наследство!
– Опять! Вы снова распустили свой язык? Если хотите выслушать меня, то не перебивайте! Ведь я вас не перебивал, – недовольно сказал Бронзентолер и, сладко затянувшись папиросой, оперся о стол, вытянул длинные ноги и принялся рассказывать. А оба жильца напряженно слушали.
– Наследство наше состоит из наличных денег и достигло уже с процентами и депроцентами круглой суммы в девяносто девять миллионов.
– Как? Девяносто девять миллионов? – всполошился Аркадий и вскочил с кровати. – Боже мой, да ведь это такая сумма, которой хватило бы нам троим на всю жизнь да еще немного осталось бы родственникам и на благотворительные цели! Не так ли?
Бронзентолер дал ему докричать до конца, затем затянулся папиросой и продолжил свой разговор.
– Так вот, на эти девяносто девять миллионов нас три наследника: один брат и две сестры. Это значит, по тридцать три миллиона на долю.
– Да что вы такое говорите! – вскочил вновь Аркадий. – Мне кажется, брат всегда получает вдвое больше, нежели сестра. Как это у вас получается по тридцать три миллиона?
– Но ведь мы, господин Швейцер, договорились, что вы не будете перебивать!.. Откуда у нас такое наследство? Тут целое дело. Сам я, как видите, меняла.
– Ой! – вскрикнул Швейцер. – Бог свидетель, я как раз думал, что вы меняла. У вас лицо настоящего менялы. У всех менял такие вот странные, сухие лица. Все они деревянные люди, соломенные головы.
– Прошу вас, – обратился к нему хозяин. – Может, вы хоть на время онемеете? Рот у вас ни на минуту не закрывается. Видно, такая у вас болезнь!
Аркадий Швейцер ничего не ответил. Он заткнул рот сигарой и, усевшись поплотней, застыл, как человек, который дал себе слово молчать во что бы то пи стало, чтобы собеседник мог продолжить свой рассказ без помех.
Глава седьмая
– Да, так на чем же мы остановились? Значит, я был менялой, стоял на базаре за столиком и менял деньги. Этим и добывал себе кусок хлеба. Однако одним этим не проживешь. Поди дождись, когда к тебе кто-нибудь подойдет, разменяет целковый, и ты заработаешь медную полушку. Но что же делать? Значит, нужно к тому же быть…
– Вором, – помог ему Аркадий Швейцер. – А чего же? «Честно – не всегда уместно», – говорила бабушка Толца, царство ей небесное, снимая украдкой воск со свечей в канун судного дня.
– Кто просит вас истолковывать мои слова? – произнес Бронзентолер. – Я говорю, будучи только менялой, не проживешь, значит надо еще приторговывать. Купишь старенькую монету, коробок для ритуальных пряностей, серебряный набалдашник, еще какого-нибудь лому – и так вот превращаешься из менялы в торговца. Снимешь дыру, прибьешь вывесочку: «Покупаю – продаю», и дело в шляпе. Забредет иной раз барин или барыня, соплеменник, черт, дьявол, – и вот покупаешь, продаешь, меняешь шило на швайку; заработал, доложил – это не важно, главное – поторговал.
И был день. Однажды вечером сижу, задумавшись, ни одного покупателя. И вот открывается дверь и ко мне заявляется какой-то пан, огромный-преогромный, головой подпирает потолок; два страшенных усища, и нос…
– Какого и наши праотцы не видывали! – пропел Швейцер.
Бронзентолер уставился на него, и на лице его застыл вопрос: «Откуда это?»
– Это из библии, – объяснил ему в простоте Аркадий.
– Хорошо, что вы нам сообщили, не то мы подумали бы, что это из французской истории, – съязвил писатель.
Аркадий ответил ему тем же:
– Здрасте, как поживаете? Нате вам желтую редьку! Кто спрашивает вас, зеленый крыжовник, терпкая кислица, корова с головой телка?
– Спасибо за комплимент! – низко поклонился Чемчура.
– Не за что, – с поклоном ответил Аркадий.
– Ну-ка, может, вы прекратите эту перепалку! – прикрикнул хозяин и стал рассказывать дальше. – Итак, на чем же мы остановились? Да, значит, входит ко мне в лавчонку высоченный барин, присаживается и давай разглядывать мои товары; расспрашивает – сколько стоит то, сколько это, разговаривает со мной по-польски, из чего мне становится ясно, что передо мной поляк.
Однако он ничего не покупает. «Откуда пан?» – спрашиваю я. «Из Варшавы», – отвечает. «Что делаете здесь?» А он: «Ниц не робя», это значит – ничего.
На следующий день снова зашел, посидел, посмотрел, поболтал – и все. Послезавтра – опять то же. И так каждый день.
«Как вам нравится город, паи граф?» – спрашиваю. «Очень хороший город. И не так город, как его люди, и не столько люди, сколько местные евреи». О евреях он, оказывается, очень высокого мнения. Потому что, говорит он, евреи народ хороший. «Израэлиты есто бардзо шляхетна нация», – точно вот так сказал, честное слово. Впервые вижу, чтобы барин, да к тому еще поляк, уважал евреев, называл их израэлитами, а не жидами, водился бы с ними, расхваливал бы их прошлое, древних царей, пророков. Что уж говорить о царе Соломоне! Этот, заявляет барин, был «бардзо не глупы чловик», что означает – совсем не дурак. Вот так и говорит, честное слово.
Короче говоря, этот барин стал у меня частым гостем, совсем своим человеком. Сам не знаю почему, но мы с ним очень подружились, даже полюбили друг друга; хаживали в гости – он ко мне в пятницу вечером отведать фаршированной рыбы, я к нему в субботу днем – на стаканчик чаю. Кто он и что он – я ничего не знал. Стороной лишь слыхал, что он граф и фамилия его Домбе-Дембо-Дембицкий.
– Ага! – вскрикнул Аркадий Швейцер. – Это похоже на нашего Мойше-Мендл-Мордхе-Арн-Пейсе-Двойре-Мойше-Мендиса. Перед тем как выговорить его имя, надо хорошенько закусить. Ну, ладно! Как же, вы говорите, зовут вашего пана?
– Его зовут Домбе-Дембо-Дембицкий. А живет он за городом у своих двух сестер, которых у нас называют барышнями и которым вместе за сто перевалило. Девы эти постоянно сидят взаперти, боятся человеческого глаза, и ни один мужчина еще не удостоился лицезреть их, и я в том числе. Каждый раз, когда я затевал разговор о сестрах, мой барин махал рукой и брался за свой длинный чубук.
Как-то сидим мы с ним в субботу и пьем чай, и вот ни с того ни с сего барин спрашивает меня: «Скажи-ка, пане Мошка, во сколько ты меня оцениваешь?
1 2 3 4 5 6